Ужинали в отеле, в просторном обеденном зале. Элиот сидел спиной к залу, избегая интереса публики. На стене висел портрет Теннисона и портреты Виктории и Альберта.
Мэри радовалась любым знакам внимания. После ужина Элиот научил ее раскладывать пасьянс, которого она не знала.
В какой-то момент, наедине с Мэри, Мэриэн и Теодора завели разговор, что она могла бы выйти замуж за Тома. Конечно, признавали они, у Тома трудный характер, но просили ни в коем случае не оставлять его. Мэри не хотела снова касаться с ним этой темы. Она ведь согласилась на роль ангела-хранителя.
На следующее лето они снова провели часть каникул вместе. Небольшую – всего лишь один уикенд. Мэри опять выступала в качестве водителя. Вдвоем с ней Элиот часто вспоминал прошлое – первые приезды в Европу, работу в банке Ллойда.
В 1954 году он написал лишь одно значительное стихотворение: «The Cultivation of Christmas Trees». Название можно перевести как «Выращивание рождественских елок». Многие мотивы в нем напоминают другие стихотворения рождественского цикла, написанные в 1920-х. Критики в основном обратили внимание на некоторую вялость чувства…
Около 1955 года Мэри по просьбе Элиота не раз возила его по местам, связанным с TWL. По улицам лондонского Сити, мимо «его» банка, мимо пабов, мимо церкви Магна-мученика с ее удивительным алтарем. Они могли пересечь Темзу по Лондонскому или Тауэрскому мосту, могли поехать к Мургейту или прокатиться к Собачьему острову ниже по Темзе. Элиоту нравились районы Лондона, непохожие на фешенебельный Челси. В некоторых из этих мест Элиот когда-то жил с Вивьен.
Он продолжал заботиться о Хейуорде. По субботам он обычно вывозил его (в инвалидном кресле) посмотреть на любительские футбольные матчи в близлежащем парке[682].
Секретарше Валери он иногда помогал с отдыхом. Благодаря его знакомствам два года подряд она остановливалась у писательницы Маргарет Беренс в Ментоне. Отношения с ней оставались чисто рабочими. Она была очень эффективной секретаршей, отвечала за весь, порой сложный, рабочий график. Перепечатывала рукописи. Когда Элиот из-за болезни оставался дома, ездила к нему в Челси. Сотрудники издательства отмечали, что, в отличие от других секретарш, она всегда приходила на работу тщательно одетой и даже носила туфли на высоких каблуках. Элиот жаловался Мэри, что «не может разобраться», что она за человек – любая попытка узнать ее лучше ведет к тому, что она «закрывается, как устрица».
В 1955 году он вновь побывал в США – встречи с семьей, несколько деловых встреч, встреча с Паундом, выступления. В Гарварде он «несколько минут чувствовал себя звездой, как Фрэнк Синатра».
В остальном жизнь, казалось, шла своим чередом. Напрашивается добавить – приближаясь к закату.
В 1956 году Элиот начал работу над новой пьесой с первоначальным названием «Лечебный отдых» («Rest Cure»). В начале февраля он, однако, серьезно заболел – тяжелый бронхит сопровождался затруднениями в дыхании и проблемами с сердцем. Обычно Элиот принимал дигиталис. На этот раз этого оказалось мало, и он на 5 недель попал в больницу. В марте его выписали, но слабость оставалась. К тому же он не хотел отменять запланированную поездку в Америку и готовился к лекциям, отложив работу над пьесой.
Тринадцатого апреля он сообщил Мэри Тревельян, что оставил распоряжение своему врачу, чтобы тот известил ее, если он сам будет неспособен с ней связаться. И она, и Хейуорд по-прежнему чувствовали себя его «ангелами-хранителями». На следующий день он очередной раз отбыл в США.
В конце апреля он выступал на стадионе университета Миннесоты. По подсчетам дотошных американцев, на его лекцию «Границы критики» собралось 13 523 слушателя. За лекцию Элиоту заплатили $2000.
Американский тур включал Нью-Йорк (трижды), Миннеаполис, Чикаго, Кембридж с его Гарвардским университетом, Вашингтон. Элиот чувствовал себя лучше. Правда, на обратном пути Элиот страдал от тахикардии, и с лайнера «Куин Мэри» его забрали на носилках. Он на несколько дней попал в госпиталь, а новость тут же распространили журналисты.
В эти дни его сестра Маргарет скончалась в Кембридже. Дома она была одна. Элиот наверняка представлял себя на ее месте. В начале июля он благодарил Эмили, которая побывала на похоронах. Однако на 1956 год пришелся и драматический поворот в их отношениях, фактически приведший к разрыву.
Всего у Эмили было более тысячи писем Элиота. В некоторые годы переписка была чрезвычайно интенсивной – около ста писем датировано только 1932 годом. В конце 30-х и в военное время – в среднем около 50 в год, после смерти Вивьен – от 10 до 20 [683]. 26 июля 1956-го она написала своему знакомому Уилларду У. Торпу, профессору в Принстоне, предложив передать письма в библиотеку университета: «Т. С. Э. знает о передаче, по крайней мере я спрашивала его весной, есть ли у него предпочтения относительно [места] передачи писем, и он сказал, что нет». В отдельной записке говорилось, что доступ к письмам должен быть закрыт на 25 лет[684].
В коротком письме из Женевы (21 августа) Элиот подтвердил, что место (Принстон, Гарвард и т. д.) для него не имеет принципиального значения, но срок должен быть 50 лет.
Его, однако, все больше тревожили условия доступа к письмам. «Пятьдесят лет – обычный срок [запрета на публикацию]… Но если они будут доступны студентам раньше, возможны многочисленные утечки…» (6 октября). «Что касается писем, переданных в Принстон (это заставляет меня чувствовать себя так, будто я уже умер), читал ли их Торп и другие, или они переданы в запечатанном виде?» (14 октября).
Эмили взволнованно оправдывалась (19-го), говоря, что она и не думала о сроке менее 50 лет и что «ты сам давно уже заставил меня чувствовать… что ты Общественный Деятель». И наивно упоминала «назойливое» давление Торпа. Отвечая (27-го), Элиот с возмущением писал о письмах Джойса, которые были проданы в университет Буффало, и вскоре их показали на экране проектора в Британском музее. «Что ты имеешь в виду… говоря об Общественном Деятеле? Уж точно я …не вижу сам в себе Общественного Деятеля».
12 ноября Эмили сообщила о предстоящей в ближайший уикенд передаче писем (со сроком в 50 лет считая с момента передачи). 19-го ей написал библиотекарь из Принстона, У. Дикс: «По мере того как постепенно проясняется мое представление об объме и богатстве [переписки], я все более счастлив от перепективы получить ее в нашу собственность». В проекте меморандума Дикс предлагал частично открыть доступ к письмам уже через 10 лет (и даже до этого сотрудники библиотеки могли бы иметь к ним доступ как «кураторы»).
В дарственной, подписанной Эмили 17-го, говорилось о сроке в 50 лет, но вокруг условий доступа уже закипали страсти. Эмили написала Элиоту 23-го и переслала ему письмо Дикса. Кроме того, она передала ему пожелание «принстонцев» открыть как можно раньше доступ к письмам, представляющим интерес для исследователей. Как компромисс, предлагалось сразу открыть доступ к письмам, написанным после 1949 года.
Элиот ответил (27-го), что он шокирован этими предложениями. Более того, у него сложилось впечатление, что сотрудники библиотеки уже просматривали письма. Он был недалек от истины. Из «внутреннего» меморандума библиотеки (28-го) известно о приглашении оценщика, чтобы определить ценность коллекции.
В своем ответе (3 декабря) Эмили соглашалась вернуться к первоначальным условиям, раз Элиот на этом настаивает. В ее письме видно стремление оправдаться и подчеркнуть, что сотрудники библиотеки выше подозрений: «Разумеется, никто не читает писем, Том; ты же не думаешь, что я или люди, ответственно относящиеся к своему делу, поступили бы так бесчестно?» С пониманием она отнесется и к тому, что Элиот обратится к библиотеке через своих юристов. А еще ее беспокоит судьба ее писем, которые находятся у Элиота…
Он ответил 11-го, в более спокойном тоне, но по основным вопросам его позиция осталась неизменной. На вопрос о доступе к письмам после 1949 года – решительное «нет». Хотя Эмили уверяла, что писем никто не читал, его беспокоит противоречие. Слова библиотекаря «постепенно проясняется мое представление» предполагают, что он открыл пакет и постепенно знакомится с письмами. А слова о «богатстве переписки» говорят о знакомстве с содержанием. Неодобрение библиотекарей по поводу длительной отсрочки – вообще наглость.
Обмен мнениями по поводу писем коснулся даже рождественских поздравлений. В своем поздравлении (23 декабря) Эмили упоминала, что по ее просьбе Дикс пошлет ему проект декларации, в которой оговариваются все условия передачи.
Ответы Элиота (24 и 29-го) звучали примирительно. Возможно, потому что другое, очень важное решение уже было принято.
В конце ноября 1956 года Элиот сделал предложение Валери Флетчер[685]. По рассказу Ф. Томлина – в виде записки, вложив ее между подписанных писем, предназначеных для отправки.
На следующий день, когда Валери ответила согласием, Элиот негромко поинтересовался: «Так как меня зовут?»
Никогда раньше она не называла его Томом.
Помолвка с Валери держалась в глубоком секрете. Правда, Хоуп Мирлис, приезжавшая ненадолго из Южной Африки, обратила внимание на ее сияющий вид.
Место и время бракосочетания – тоже. Церемония началась в 6.15 утра 10 января 1957 года в церкви Святого Варнавы на Аддисон-роуд (St. Barnabas Church on Addison Road), где когда-то венчался Жюль Лафорг. Символическое значение могла иметь и дата – Лафорг обвенчался 31 декабря 1886 года.
О предстоящем браке Элиот известил только своего поверенного, а также коллегу по издательству Питера де Сатоя, который должен был нанять новую секретаршу. Свидетелями на свадьбе были родители Валери. Священник, венчавший новобрачных, сам выступал в роли «друга жениха».