Обед затягивался. Томек с тревогой смотрел на побледневшее лицо Смуги, а Смуга никак не хотел встать раньше всех из-за стола, потому что отказ от угощения считался у бурятов оскорблением. Томек спросил потихоньку Удаджалака, как можно закончить пир, не обижая хозяев.
— Мы должны показать, что уже достаточно сыты, — тихо ответил Удаджалак.
— Я уже давно расстегнул пояс, но на это никто не обратил внимания, а дядя Смуга так побледнел, что я опасаюсь, не сделается ли ему плохо, — ответил Томек.
— Я сейчас тебе покажу, что надо сделать, — шепнул Удаджалак.
Удобно усевшись на подушках, Удаджалак громко икнул. Несмотря на тревогу о здоровье Смуги, Томек чуть не прыснул со смеху, увидев удовольствие на лицах хозяев. Недолго думая, он стал вторить Удаджалаку. Боцман сейчас же сообразил, в чем дело, потому что этого рода способ был ему известен по предыдущей экспедиции в Центральную Азию. Он икнул с такой силой, что чуть не свалился с подушек. Это вызвало у бурятов огромное удовлетворение. Низко кланяясь, они благодарили гостей за посещение.
Поддерживаемый друзьями под руки, Смуга еле-еле доплелся до дома. Вскоре он лежал на мягких овчинах, укрытый одеялом. Его примеру последовали и остальные путешественники. Этой ночью один лишь Удаджалак вставал два раза, чтобы проверить часовых перед домиком, в котором были заперты хунхузы.
Ворочаясь с боку на бок, Томек постанывал сквозь сон. Его мучили кошмары… С первых дней опасной экспедиции он пытался скрыть от друзей гнетущую его тревогу. Юноша знал, что и товарищи скрывали от него свои опасения. С особой ясностью помнил он ночь перед их отправкой на маньчжурскую сторону. Именно тогда отец и Смуга, считая, что все спят, держали тайный совет до самого рассвета. Но ведь Томек не спал… Отвернувшись к стене, он притворился спящим и слышал каждое слово… Теперь во сне его посетили мучительные видения… Запертый Павловым отец сидит в клетке с тиграми; Томек зовет его и просит, чтобы он не ехал в Нерчинск. Потом ему приснился Збышек с кандалами на ногах, который взывал о помощи… Боцман варил хунхузов в большом котле и приглашал Томека на пир; но прежде, чем он стал каннибалом, Смуга перестрелял несчастных и стал срывать с них скальпы. Томек хотел помешать ему в этом, но хунхузы вдруг ожили. С диким криком они стали выскакивать из котла. Боцман ждал их с ножом в руке. Вдруг отец заслонил собой этих несчастных…
XIIКорень, рожденный молнией
Внезапно разбуженный, Томек вздрогнул и сел в постели. Еще не совсем проснувшись, он увидел над собой лицо склонившегося боцмана. Только теперь Томек сбросил с себя остатки ужасного сна. Со двора в самом деле уже доносились голоса людей, ржание и фырканье лошадей.
— Я тебя разбудил, потому что ты прыгал на постели, как рыба в сети, — сказал боцман. — Вставай, буряты уже запрягают тарантас. Мы сейчас поедем к буддийскому знахарю.
— Жалко, что вы меня не разбудили раньше! — ответил Томек, облегченно вздыхая. — Я видел страшный сон…
— Видимо, тебя мучили кошмары от слишком обильной пищи!
— Возможно, но я здорово перетрусил.
— Ого, у меня есть опыт в этом деле! Однажды во время рейса в Кейптаун ребята вынуждены были вылить мне на голову ведро холодной воды, так как решили, что я сошел с ума во сне!
— А что вам приснилось?
— Ах, какая-то негритянка хотела, чтобы я женился на ней, и потащила меня к алтарю…
Томек расхохотался. Боцман всегда боялся даже думать о женитьбе.
— Ты, браток, не смейся над чужим несчастьем, потому что в случае чего тебя никто не пожалеет! — пробурчал моряк.
— Но ведь с вами ничего не случилось! Вы же остались холостяком!
— Пожалуй, да, но кто там знает, не потому ли, что я на всякий случай в Кейптауне вовсе не сходил на берег.
— А я и не знал, что вы так суеверны!
— Хоть это и сон, но береженого Бог бережет! Дело в том, что в Кейптауне одна девчонка в самом деле строила мне глазки! Как только мы входили в порт, она там меня уже поджидала…
Услышав рассказ о неизвестном ему до сих пор эпизоде из бурной жизни друга, Томек совсем развеселился. Он быстро набросил на себя одежду и вышел на крыльцо. Смуга, одетый в дорогу, сидел на ступеньках. Выглядел он очень плохо. Сыновья Батуева заканчивали запрягать лошадей в тарантас.
— А я уже думал, что нам придется ехать без тебя, — сказал Смуга, увидев Томека.
— Боцман только что меня разбудил. Сейчас я оседлаю лошадей, — ответил юноша.
— Лошадей оседлал Удаджалак, а ты лучше позавтракай перед дорогой, — сказал Смуга с бледной улыбкой.
— После вчерашнего обжорства мне совсем не хочется есть. Вот надену куртку и буду готов!
— Томек, поищи-ка в рюкзаке молитвенную мельницу и захвати ее с собой, — сказал Смуга.
— Хорошо, захвачу!
Вскоре Смуга с удобством расположился в тарантасе. Батуев вскочил на облучок, подобрал вожжи, свистнул, и лошади поскакали. Трое звероловов вскочили в седла и последовали за тарантасом. Они мчались по изрезанному рытвинами тракту. Не задерживаясь, миновали укрытую в долине казацкую станицу. Она внешне выглядела совсем иначе, чем бурятский улус. Усадьбы были огорожены высокими заборами, в домах было по нескольку окон и крылечки с навесами на низеньких столбах. Кроме дома, в каждой усадьбе стояли хозяйственные постройки, которых не наблюдалось в бурятских улусах. Батуев погонял лошадей, и вся кавалькада скоро выехала на край обширной равнины. Здесь на небольшом холме, среди рощи, стоял дацан[54].
Звероловы были восхищены живописным видом монастыря. Построенный по правилам буддийской архитектуры, отличающейся необыкновенной легкостью, оригинальными формами и живыми красками, трехэтажный монастырь поражал стройностью и красотой. Каждый верхний этаж храма был значительно меньше, чем нижний, и отделялся от него террасой и резной крышей, далеко выходящей за стены нижнего этажа. По углам крыши были изогнуты вверх; над ними, а также над входом в храм виднелись позолоченные «хорла», то есть буддийские круги, символизирующие вечное круговращение. По обеим сторонам каждого хорла виднелись изображения косуль.
Батуев остановил лошадей у ворот, прорезанных в каменной стене, окружающей монастырь. Звероловы спешились и привязали лошадей к тарантасу. Потом они помогли Смуге выйти из тарантаса и подвели его к воротам. Здесь, как обычно перед буддийскими храмами, направо от ворот стояла большая молитвенная мельница — барабан, покрытый священными письменами. Проходя рядом с мельницей, верующие буддисты поворачивали ручку барабана, так как верили, что это равносильно чтению написанных на нем молитв.
На пороге монастыря их встретил молодой монах в красном одеянии. Батуев объяснил ему, что прибывший из далеких стран ангаши[55] просит врачебной помощи у святого ламы. Монах нисколько не удивился этой просьбе. Видимо, подобные посещения были часты в этом монастыре. Он наклонил голову в знак согласия и ввел гостей внутрь ограды монастыря. В этот момент в храме никого не было. Между двумя рядами деревянных колонн, поддерживающих перекрытие, в самом центре храма, находилось изваяние сидящего Будды. У его подножия стоял алтарь со многими мелкими изваяниями божеств и мисками с жертвенными дарами. Запах полевых цветов смешивался с одуряющим ароматом благовоний. С потолка свисали флаги со священными письменами и длинные хоругви, на которых были изображены буддийские божества. Стены храма были покрыты живописными изображениями различных воплощений Будды и его святых последователей.
Молодой монах раздвинул тяжелую портьеру. За ней показались ступени лестницы, которая вела на верхний этаж. Монах провел путешественников в комнату со стенами, обитыми шелковой материей. Вдоль стен лежали толстые циновки для сидения, рядом с ними стояли низкие лакированные столики. В углу находился домашний алтарь с золочеными фигурками святых.
Едва путешественники уселись на циновках, как появился святой лама. По виду трудно было определить его возраст. Коричневая блестящая кожа на его лице не носила следов морщин, только под глазами виднелись мелкие складки. Лама внимательно взглянул на гостей, отвесил им поклон, наклонив голову в высокой желтой шапке, сужавшейся вверху и немного согнутой вперед. Лама был одет в темно-красную пелерину из китайской парчи. Поверх пелерины была повязана светлая широкая шаль, один конец которой лама перебросил через плечо на спину. За шелковым поясом у него были заткнуты большие четки, а в руках он держал небольшую молитвенную мельницу.
Глядя на гостей, лама одновременно медленно вращал колесо мельнички. От него исходил запах благовоний.
Путешественники встали с циновок, приветствуя ламу. А он сказал что-то молодому монаху тихим, бесцветным голосом. Тот сразу же исчез из комнаты, но вскоре появился вновь. От имени своего настоятеля он поочередно вручил путешественникам цветные тонкие шелковые шали, которые буддисты дарят только очень почетным гостям. Молодой монах делал это чрезвычайно торжественно, низко кланяясь каждому.
Смуга, в свою очередь, подарил святому ламе резную молитвенную мельницу из знаменитого монастыря в Кими, а потом вручил ему денежное пожертвование на монастырь. Таким образом совершился обмен первыми подарками. Молодые послушники внесли котелок с чаем и деревянные миски с сухими пирожными, сладостями и фруктами. Лама достал из складок своей одежды личную чашку и протянул ее послушнику, разливавшему чай. Для гостей были поставлены красные фарфоровые чашки.
Не переставая вертеть ручку молитвенной мельницы, лама развлекал гостей беседой. Он рассказывал о своем пребывании в священной Лхасе, расспрашивал о монастыре в Кими. Батуев слушал рассказ ламы с набожным вниманием, время от времени склоняя голову на грудь. Лама прекрасно говорил по-русски, хотя с несколько гортанным оттенком, характерным для большинства монголов. Его живые черные глаза непрерывно переходили от одного лица к другому, пока не остановились на бледном лице Смуги. Лама прервал речь, всматриваясь в Смугу. Все замолкли, а лама, не отрывая взгляда от Смуги, тихо сказал: