– Вот как это было! – пораженно произнесла Наташа.
– Именно так, – подтвердил Томек. – Не выдуманные Карибы, а остров Мас-а-Тьерра в Тихом океане, на расстоянии трехсот шестидесяти пяти миль на запад от Вальпараисо в Чили. Не жертва кораблекрушения, а добровольно оставшийся на необитаемом острове человек. И Пятницы не было, и людоедов-карибов. Селькирк обладал кое-какими необходимыми орудиями труда и ружьем, а у героя романа был только нож. Наконец, у Селькирка не было собаки.
– Дядя, а что потом сталось с Селькирком? – поинтересовался Збышек.
– Когда его привели на корабль, он полностью зарос, был закутан в кое-как выделанные козьи шкуры и говорил с большим трудом. Но на том его авантюрные приключения еще не закончились. Благодаря протекции Дампира, который хорошо его помнил, Селькирк стал штурвальным на корабле «Дюк», потом командовал корсарским судном «Инкриз», нападал на испанские владения. Умер в возрасте сорока семи лет на корабле «Уэймут», а похоронили его в море, как сам того хотел.
– Дядя, Томек говорит, что ты был на Мас-а-Тьерра. Как выглядит этот остров? – допытывалась Наташа.
– Несколько лет назад мы со Смугой ловили зверей в Южной Америке. В Сантьяго нам выдался случай побывать у потомков нашего знаменитого Игнация Домейко. С искренним волнением я осматривал его кабинет. Книжные шкафы вдоль стен, геологические коллекции, письменный стол, где Домейко работал по утрам и вечерам, фотографии детей на письменном столе, а на стене – большой овальный портрет красивой брюнетки, миссис Сотомайер, жены Домейко, с которой он прожил двадцать лет. Кресло-качалка у камина, большое зеркало над камином в массивной раме. В ненастные дни супруги сидели у камина. Посещение их дома стало для меня настоящим праздником. Именно в этом кабинете, который вызывает воспоминания и смутные желания, Смуга и предложил мне съездить на Мас-а-Тьерра.
Домейко, Игнаций (1802–1889) – географ, геолог, минералог. Национальный герой Чили польско-белорусского происхождения. Магистр философии. Перевел на польский язык Коран. Участвовал в Польском восстании (1830), но после разгрома эмигрировал. Поступил в парижскую Горную школу (1834); составил географическую, геологическую и экономическую карту Речи Посполитой, написал к ней подробные комментарии. После получения диплома горного инженера (1837) принял приглашение чилийской горной школы Ла-Серена, где преподавал вплоть до 1846 г. Собрал минералогическую и зоологическую коллекции; основал физическую лабораторию; открыл при школе Ла-Серена научную библиотеку. Издал книгу о жизни, быте и традициях индейцев-араукана (1845), переведенную на несколько языков. В 1867 г. избран ректором Чилийского университета; переизбирался на эту должность четыре раза в течение 16 лет. День его похорон был объявлен в Чили днем национального траура.
Архипелаг Хуан-Фернандес состоит из трех островов: Мас-Афуэра, Мас-а-Тьерра и Санта-Клара. Мас-а-Тьерра – самый большой из них, имеет форму полумесяца с обращенными к югу рожками. Восточная часть острова – это возвышенность с крутым, обрывистым, изрезанным оврагами берегом. Мы видели каменную памятную табличку, ее оставили английские моряки в тысяча восемьсот шестьдесят восьмом году. Вообще, история островов Хуан-Фернандес овеяна романтикой приключений, в те давние времена они были убежищем пиратов и корсаров, грабивших испанские владения.
Вильмовский-старший набил трубку и раскурил ее.
– Наконец-то я узнала, что было на самом деле с Робинзоном Крузо, приключения которого так давно меня волнуют, – произнесла Наташа. – Спасибо, дядя, за замечательный рассказ!
– Мы все тебе благодарны, папочка, – вставила Салли. – Я заслушалась и не заметила, что уже совсем поздно.
– Да, детки, пора бай-бай, – подытожил Вильмовский. – На рассвете прибываем в Мольендо, а послезавтра высаживаемся в Арике.
XVIЧерез Кордильеры[93]
Небо порозовело на востоке, над серыми очертаниями скалистых Анд. Мрачными предвестниками рассвета зазвучали крики морских птиц. Пароход огибал маленькую крепость, возвышавшуюся на одиноком рифе перед входом в бухту, в которой стояло на якоре несколько судов.
Томек и Збышек вышли на палубу и остановились у борта.
– Какой унылый пейзаж! – воскликнул Збышек, разглядывая берег.
– Мы же находимся в преддверии пустыни Атакама[94], которая отделяет Перу от Чили, – пояснил Томек.
Пустынная песчаная приморская равнина клином врезалась в скалистые горные цепи. На северном, пологом береге бухты белый песок простирался почти до самых гор, а на юге одиноко вздымалась высокая скала, изборожденная трещинами и глубокими ущельями. Посреди голых песков и изогнутых полумесяцем дюн только узкая долина реки Асапа, стекающей в океан с гор, была зеленым оазисом в монотонном, пустынном пейзаже. Между возделанными полями росли акации, пальмы, банановые деревья[95].
Загремела якорная цепь, и судно остановилось. Томек и Збышек с любопытством разглядывали прибрежный город. В нем явно проживало не больше двадцати тысяч горожан. Это была Арика[96], самый северный чилийский порт.
На палубу вышел Уилсон, подошел к друзьям:
– Ну вот мы и в Арике! Через два часа сойдем на берег. Пойдем в последний раз позавтракаем на этом пароходе. Сегодня нам предстоит нелегкий день. Официальные хлопоты, покупки, укладка, организация поездки в Боливию – море работы!
– Я вот думаю, правильно ли мы поступили, решив приобрести основной багаж в Арике, – озабоченно произнес Збышек. – Господи, да вы только посмотрите на эту хваленую Арику! Захудалый портовый городишко!
– Только не паникуйте раньше времени, – успокоил его Уилсон. – Арика – важный узел международных и внутренних сообщений, как сухопутных, так и морских. Поэтому здесь есть все необходимое. Да и вообще Чили, самая протяженная и самая узкая страна Южной Америки, – это республика, которая по праву гордится своим культурным и техническим прогрессом. Чили первым на континенте отменило рабство, ввело паровое судоходство, железные дороги и телеграф Морзе[97]. Чилийцы прекрасно понимают, что к чему. Уверен, Арика нас не подведет.
– Насчет прогресса я согласен с вами, – вступил в разговор Томек. – Но все же замечу: таким быстрым и успешным развитием Чили обязано иностранным ученым, которых привлекают сюда политическая и религиозная свобода, радушный прием. Чилийское правительство хорошо понимает, что необходимо для развития страны, поэтому всячески старается поддерживать и внедрять в жизнь новаторские идеи американских, английских, французских и польских ученых.
– У кого есть голова на плечах, тот блюдет свой интерес, – заявил Уилсон. – Даже если нам не удастся все закупить здесь, остальное приобретем в Ла-Пасе. Все-таки пойдем завтракать, все, наверное, уже собрались.
Действительно, участникам экспедиции пришлось в тот день основательно потрудиться. Едва сойдя на берег, они вызвали пристальное внимание таможенников. К счастью, у Вильмовского-старшего был немалый опыт преодоления подобных трудностей, благодаря чему путешественники получили разрешение провести закупки в зоне беспошлинной торговли, при условии, что все будет сразу же надлежащим образом упаковано и погружено в поезд, следующий до Боливии. Продовольственные запасы: фасоль, рис, кукурузная мука, вяленое мясо, сухари, кофе, чай, сахар и соль – были уложены в жестяные коробки. Участники экспедиции приобрели короткие штаны, фланелевые рубашки, кожаные ботинки и краги, шляпы с полями. Збышек накупил еще всякой всячины для оплаты услуг местных жителей и обмена на продовольствие.
Сборы заняли три дня, все трудились не покладая рук. Четвертый день посвятили отдыху и закупке оружия и боеприпасов. В тот же день Уилсон зарезервировал вагон первого класса в поезде, отходящем в Ла-Пасу назавтра в шесть утра.
Первый класс в боливийском поезде выглядел довольно скромно. Вдоль стен старомодного вагона, не поделенного на американский манер на купе, тянулись два ряда обтянутых клеенкой сидений. Часть вагона занял багаж. Проведенные в хлопотах дни утомили всех, тем не менее дремали лишь Уилсон да Во Мэнь. Индейцы-кубео, впервые ехавшие таким поездом, притулились у окна и тихо обменивались впечатлениями. Вильмовские и Карские разговаривали, сидя напротив друг друга.
Час тянулся за часом. Поезд, пыхтя, все тащился вниз по склону. Вагоны раскачивались, их подбрасывало на стыках рельсов. Пейзаж за окном постепенно менялся. Голые пески пустыни и дюны уступали место равнине, усеянной большими камнями и поросшей карликовыми кустами. Ближе к горным цепям виднелись одиноко стоящие деревья и редкие кактусы. Вдали показались высокие холмы, скалистые обрывы и ущелья.
Старший и младший Вильмовские не обращали внимания на пейзажи за окном. Они не торопясь покуривали трубки и обсуждали сложившееся положение.
– Кампа понять нетрудно, тем более нам, полякам, – говорил Вильмовский. – Кто бы из нас не схватился за оружие, если бы представилась возможность обрести независимость?
– Да, я прекрасно все понимаю, – ответил Томек. – Меня только страшно огорчает, что восстание вспыхнуло в такое неподходящее для нас время. Что там с Тадеком и Смугой? Живы ли они еще?
Вильмовский молча курил, потом заговорил:
– Положение тяжелое, даже угрожающее, но Смуга – он ведь необыкновенный человек. Что только с ним не приключалось! Помнишь ловлю зверей в Африке?[98]
– Смуга знает язык тамтамов… – тихо произнес Томек.
– Вот именно! Вряд ли он тогда упоминал, при каких обстоятельствах он этот язык выучил. И во время экспедиции в Азию его преследовали разные чрезвычайные события.