Помимо капитана и рулевого, команда состояла из десяти человек. «И как они только умещаются на этой скорлупке?» – подумал Томек, видя, что на корме, напротив будочки кока, под рубкой рулевого находилось всего лишь три каюты. Как раз в эту минуту к трапу подбежал неряшливого вида человек.
– Стойте! Подождите! – закричал он.
Томаш и капитан подошли к борту.
– Кто нанял лодку? – спросил незнакомец по-английски и по-арабски.
Рейс указал на Томека.
– А! Так этот уважаемый господин нанял кораблик! Я вижу, пассажиров на нем не много, а я ужасно спешу. Не возьмете ли вы нас с другом и нашими людьми?
– Мы плывем в Луксор… – неуверенно начал Томек.
– А нам нужно дальше, но от Луксора все же будет ближе. Очень вас прошу! Нам непременно нужно ехать. Думаю, мы договоримся.
– Сколько вас?
– Семеро.
– В таком случае вы можете рассчитывать только на одну каюту… – Томеку не хотелось быть нелюбезным.
– Благодарю вас. Нас это вполне устроит. Огромное вам спасибо.
Он тут же начал выкрикивать что-то стоявшим неподалеку людям. На борт взошли два европейца в сопровождении пятерых арабов. Европейцы заняли каюту, арабы расположились на палубе.
– Важные персоны, судя по всему, – шепнул Новицкий Томеку. – Даже не представились.
– Кажется, я проявил нерешительность, и они ею воспользовались, – проговорил молодой Вильмовский, изучая попутчиков. – А они ведь тоже спокойно могли нанять судно.
– Вот именно! Странно, что не наняли. Видимо, им захотелось поехать непременно вместе с нами, – вслух размышлял Новицкий.
– Ладно, – улыбнулся Томек. – В конце концов, их всего-то семеро.
– И это говоришь ты? – удивился моряк.
Прибывшие не выглядели слишком привлекательно – неряшливо одетые, небритые. Разговаривавший с Томеком еще мог расположить к себе, но его спутник принадлежал к тем, кто невольно вызывает подозрение. Высокий и широкоплечий, он исподлобья разглядывал окружающих. В его глазах застыли презрение и высокомерие. В руках незнакомец держал корбач[99], и чувствовалось, что он хорошо им владеет. С самого начала он не вымолвил ни слова. На борт он поднялся молча, даже не кивнув, – лишь щелкнул корбачом, будто заявив собственность на это суденышко. Казалось, пятеро сопровождавших их арабов панически боятся белых. Арабы были тощие, пришибленные, жались друг к другу. Когда матросы перекрикивались или пели, они молчали и грустно смотрели по сторонам.
Никто из этой компании с самого начала не вызывал симпатии Динго. Пес, когда встречался с ними, глухо и злобно рычал. Перед отплытием Новицкий достал какой-то узелок и обратился к Томеку:
– Слушай, братишка, должны же мы плыть под каким-то флагом. Хотя бы под этим!
Молодой Вильмовский с волнением развернул бело-красное полотнище и подошел к капитану:
– Это флаг моего самого крупного поместья.
Рейс собрал команду, выстроил ее на палубе и велел рулевому поднять флаг на мачту. Тот не успел этого сделать, как подлетел Патрик и собственноручно потянул канат. Продолжительный свисток возвестил египетский порт о том, что над Африканским континентом вновь реет польский флаг. Флаг страны, не существовавшей на картах мира, но жившей в сердцах ее патриотов. Капитан взял под козырек, матросы стали по стойке смирно, остальные без слов наблюдали за церемонией, а Томек с Новицким украдкой смахнули слезу. Патрик с гордостью смотрел на трепещущее полотнище.
Лавируя между кораблями и суденышками, парусник вышел из порта. Еще не пришедший в себя от волнения Новицкий, стоя у борта, вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Повернувшись, он увидел, что «человек с корбачом» глядит на него с иронией. Новицкий выдержал взгляд, и оба с минуту изучали друг друга глазами. Чужак сдался первым, и на его губах промелькнула издевательская ухмылка. Вскоре он исчез у себя в каюте. Тем временем их судно неторопливо миновало пригороды Каира – дома, мечети, дворцы, затем остров Эр-Рода и старый город. Им встречались десятки баркасов и фелюг, груженных хлопком, сахарным тростником, экзотическими плодами… Вот проплыла лодка с глиняной посудой, уложенной на высоком носу. Вокруг кипели зеленью берега Нила, вдали вздымались в небо пирамиды Гизы.
Ближе к ночи пассажиры, как могли, разместились по каютам. Салли с Патриком – в одной, Томек с Новицким – в другой. Третью каюту они уступили случайным попутчикам, но потеря оказалась невелика, ибо в каютах ничего, кроме койки, столика и стула, не было, разве что москиты, блохи, тараканы да клопы. В темное время суток насекомые отравляли существование жужжанием и немилосердно кусались. Томеку и Новицкому, уже многое повидавшим, это было не в диковинку, но никто особенно не торопился отойти ко сну.
Сначала Патрик будто появлялся в двух-трех местах одновременно, но, в конце концов, вообще куда-то исчез. Мальчишка давно уже обследовал все судно и теперь, присев в рубке, наблюдал за работой рулевого. Рядом с рубкой сидели, прислонившись к стене, два попутчика-европейца. До Патрика долетали обрывки английских фраз:
– Сегодня?
– Пока что нет, подождем, – последовал негромкий ответ.
– Время не терпит. Ты хоть не боишься? – задал вопрос первый собеседник.
Патрику послышался тихий смех, но он не вслушивался, его занимало другое. Если бы мальчик утром передал этот разговор Томеку, кто знает, каких неприятностей им удалось бы избежать…
В конце концов, всех одолела усталость, и они попытались заснуть. Задолго до рассвета Салли разбудил писк крыс. Это было уже слишком, она не выдержала и убежала на палубу. Закутавшись в теплую арабскую шаль, положив руку на голову Динго, категорически отказавшегося ночевать в каюте, она стала ждать рассвета. Девушка сонно перебирала воспоминания ушедших, как будто бы далеких лет.
«Что ждет нас впереди?» – подумала Салли, и вновь в воображении возникло лицо Смуги в клубах табачного дыма.
На востоке тем временем горизонт уже пожелтел, из-за пустынных скалистых вершин показались розоватые полосы, отражающиеся в зеркальных водах Нила. Из-за холмов выкатился шар солнца. Салли зашептала слова гимна Атону, приписываемые Эхнатону:
О живой Атон, твой восход прекрасен,
Ты приносишь в жизнь утра свежий ветер;
Как же ты велик – будет день твой ясен,
Как же ты красив – будет день твой светел.
Сотворил ты небо, что есть над нами,
Чтобы видеть жизнь твоего народа,
Наступает ночь – мы согреты снами
О тебе и ждем твоего восхода[100].
– О чем задумалась, голубка? – неожиданно прервал ее размышления Новицкий, вставший пораньше, чтобы приготовить завтрак.
Он чрезвычайно серьезно исполнял обязанность кока.
– Когда-то я из матросов выбился в боцманы, потом меня произвели в капитаны. Не так давно назначили генералом. Но надо уметь падать с вершин. Понижение так понижение! Продал яхту и получил свое, заделался слугой!
Новицкий никогда бы не признался, что обожал стряпать самые разные блюда. Сейчас решил приготовить типичный арабский завтрак. Новицкий вытащил из кафаса кухонную посуду, достал из запасов подаваемые тут к каждому блюду хлебцы-балади, напоминавшие лепешки. На кухне еще с вечера на медленном огне варились бобы с морковью, луком и помидорами. Сейчас варево напоминало густую кашу на молоке. Новицкий, попробовав, тут же сморщился.
– Пресно! Надо бы приправить! – оценил он приготовленное блюдо и добавил соль, перец, лимонный сок, протертый лук, чеснок, оливковое масло и томатный сок. Запах стал куда соблазнительнее, и Салли охотно попробовала.
– Великолепно! – согласилась она. – И пахнет совсем по-арабски.
С этими словами она втянула пахнувший чесноком и другими приправами воздух. Новицкий тем временем вытирал слезы после нарезания лука. Разрезав балади и вынув из них мякиш, они заполнили их приправленным фулом, а затем разбудили Томека и Патрика.
Плывшие на судне мусульмане, расстелив коврики, приступили к утренней молитве. Лорд-англичанин, к их удивлению, пригласил на завтрак обоих европейцев, капитана и рулевого «Хеопса», а у остальных попросил прощения, что, мол, не может их угостить, поскольку имеет в распоряжении единственного слугу, зато пообещал им щедрый бакшиш по завершении рейса.
Однако спокойное путешествие продолжалось недолго. Уже на следующую ночь, перед рассветом, когда и самые бдительные клюют носом, с гор неожиданно подул ветер. Моряк, дремавший у штурвала, его не ощутил. А ветер продолжал крепчать над внезапно вздыбившейся рекой. Парусник, неглубоко сидевший в воде, опасно раскачивался на волнах и кренился, готовый вот-вот перевернуться.
Первым проснулся Новицкий. Может, сработало безошибочное морское чутье, а может, он почувствовал, что в каюте вода. Сорвавшись с койки, он выскочил на палубу. Судно с раздутым ветром парусом неслось вперед, будто конь с развевающейся гривой. Рулевой что-то кричал. Новицкий мигом оценил обстановку.
– Парус! Сворачивай парус! – крикнул он по-польски, забыв, что никто его не понимает.
Не ожидая ничьей помощи, моряк один вступил в борьбу с непокорным куском парусины. И тут же ему пришла на подмогу быстро пробудившаяся от сна команда во главе с капитаном. Дело было очень нелегкое. Суденышко мотало во все стороны. В конце концов парус все же свернули, судно замедлило ход. До утра уже никто не сомкнул глаз.
– Наше счастье, что все обошлось, – облегченно вздохнул Новицкий. – При такой мелкой осадке надо постоянно следить за ветром.
Очевидно, того же мнения был и рейс, ударом бича огревший заснувшего на вахте матроса. И не пожелал больше откладывать на потом церемонию задабривания Аллаха или джиннов.
Судно приблизилось к берегу, и один из матросов выскочил на сушу. Ему подали большой, толстый, заостренный на конце кол, который он и вбил в землю деревянным молотом. Таким образом судно встало на якорь.