Матросы зарезали купленного Томеком барана.
– Жаль, что так поздно, – печалился рейс, – а то плавание обошлось бы без неприятностей.
Пока освежеванный баран варился в котле, все расселись вокруг костра. Вскоре к ним присоединились жители ближайшей деревни, из которой, как оказалось, был родом один из матросов. Неведомо откуда появились музыканты. Играли дудки и флейты из тростника, рейс ритмично постукивал по дарбуке – обтянутому бараньими шкурами бубну, что до сих пор без дела стоял на палубе. Пиликала рабаба – арабский смычковый музыкальный инструмент. Остальные просто хлопали в ладоши. Самый молодой вошел в круг и начал танец, называемый в Верхнем Египте саиди. Вообще-то, он стоял на месте, а в ритм музыке двигалось все его тело. Понемногу к нему присоединились и другие. Из европейцев в танце участвовал один Новицкий, в умениях совсем не уступая хозяевам этой земли.
Празднество продолжалось почти до утра, однако Томек и Салли, а с ними и Новицкий удалились пораньше из-за Патрика. Несмотря на заверения капитана, что дальше все пойдет без осложнений, Томек запретил оставлять парус на ночь. С той поры они часто ночевали в палатках на берегу. Путешествие из-за этого замедлилось, зато стало безопаснее.
IXДрама на солнцепеке
Абир, Смуга и Вильмовский вместе с купеческим караваном покидали плодородную, изрезанную каналами долину Нила. Небольшой, состоявший из десяти верблюдов караван мерно следовал по пустынной дороге. Животные шествовали цепочкой, с вытянутыми шеями, как-то совсем незаметно преодолевая расстояния. Во главе каравана следовал почти сросшийся с верблюдом старый араб. Он то и дело заводил заунывную меланхоличную песню. Ему вторил звон колокольчика, свисающего с шеи замыкавшего процессию дромедара[101].
Путь пролегал мимо нескончаемых полей и селений феллахов, мимо серых, слепленных из ила мазанок с плоскими крышами и крохотными окнами. Притягивали взгляд узкие, тянувшиеся ввысь подобно минаретам белые башенки голубятен, они придавали деревенькам феллахов Нижнего Египта какое-то особое своеобразие. Южные стены лачуг были облеплены лепешками из навоза и голубиного помета, смешанных с соломой и глиной. После сушки они становились единственным в этих местах топливом.
На пересеченных каналами пахотных землях как раз начиналась уборка клевера, льна и пшеницы, их вязали в снопы и переправляли по каналам. Рос и хлопок – белое золото Египта. Женщины в длинных черных одеждах, сидя на полях с полунагими детьми, заботливо укрывали за земляными валами хрупкие коробочки хлопка, поворачивали коробочки поменьше к солнцу, пололи и рыхлили землю, с необыкновенным терпением и тщательностью осматривали листики, уничтожая мелких вредителей.
Во время стоянки Абир рассказывал Вильмовскому, как важно для Египта возделывание хлопка и как оно трудоемко.
– За лето мужчины еще не раз будут поливать эти кусты с желтыми цветами. К уборке приступают, когда начинают лопаться коричнево-черные коробочки. Стебли срезают, женщины отделяют белые пушистые комочки хлопка от коробочек, а дети собирают в корзину обрезки. Очищенный хлопок ждет торговца из Каира или Александрии. Затем следует продолжительный торг, чем он длиннее, тем для феллахов лучше. Крестьянин – в красной феске и голубой рубашке – пытается доказать, что его хлопок превосходен, а торговец то и дело обнаруживает в нем какие-то изъяны, в то время как он должен быть безупречно белым и блестящим. Они взаимно убеждают друг друга, шутливо препираются, бранятся, но в конце концов приходят к согласию. Собравшиеся вокруг соседи хлопают в ладоши, общинный писарь составляет договор: столько-то за хлопок, столько за масло и корм для скота из семян.
– Хлопок – основное достояние Египта? – Вильмовский старался поддержать интересный для него разговор.
– Совершенно верно! Особенно со времен Мухаммеда Али и Гражданской войны в Америке[102]. Ради хлопка, ради его орошения возведена плотина в Асуане. Старой системы бассейнов, что известна с незапамятных времен, уже не хватает.
– А в чем состояла эта система?
– Долина Нила поделена поперечными каналами на прямоугольные поля разных размеров. От пустыни ее ограждал защитный вал. В период разлива реки вода текла по каналам на поля, затапливая их на высоту один-два метра, и так стояла пятьдесят дней. Затем вода спадала, уходя тем же путем в Нил, а на полях оседал плодородный ил.
– Интересно, а когда начинался разлив реки?
– Летом она называется «нили» – период разлива. Здесь этот период начинается в июле, а на юге страны – на пятьдесят дней раньше. Праздник разлива отмечали радостно, шумно, ни дать ни взять карнавал в Венеции. Наивысший подъем воды отмечался в сентябре, затем она постепенно спадала. Весь период разлива продолжался около ста дней.
– Это значит, что сейчас Нил должен быть мелким? – спросил Вильмовский.
– Верно, как раз с марта до июня уровень воды в реке самый низкий, – ответил Абир.
– А что бывает, если в один из годов уровень Нила оказывается слишком низким?
– Вот с таким явлением мы и имеем дело последние двенадцать лет. Раньше это означало бы голод. Веками здешние жители молились о шестнадцати локтях подъема воды на ниломерах, ибо это было равносильно достатку. Когда прибор показывал пятнадцать, четырнадцать локтей, в домах царили покой и радость, при тринадцати локтях урожай считался удовлетворительным, а двенадцать означали голод. Может, именно поэтому памятник Нилу представляет собой мужчину с шестнадцатью детьми. Люди пытались выйти из положения разными способами. До нас дошли разные оросительные сооружения: шадуфы, тамбуры, или архимедовы винты, сакии.
– Но почему старой системы бассейнов перестало хватать? – возвратился к прежней теме Вильмовский.
– Мухаммед Али ввез в страну хлопок и сахарный тростник, а они требуют иного орошения. Хлопковый куст вообще не выносит разливов, ему необходим систематический полив.
– Теперь понимаю. Потребовалась новая искусственная система, связанная с плотиной в Асуане. В этом отношении Египет многим обязан англичанам.
– Можно было бы назвать новую систему заградительной. Да ведь не только в Асуане построены новые плотины. Есть они в Исне, Наг-Хаммади, Асьюте. Благодаря им обеспечивается запас воды на целый год.
– Но из-за этого пропадает несомый Нилом плодородный ил…
– Это так, – согласился Абир. – И все же система плотин позволила расширить площадь пахотной земли, вырвать у пустыни многие гектары…
Смуга, до той поры занятый наблюдениями за отдыхающими дромадерами, почти не вслушивался в разговор. Сейчас его внимание привлекла череда шадуфов. Все они выглядели одинаково. На конце длинной жерди висела веревка с ведром либо корзиной из лыка. Другой конец жерди держал человек, терпеливо набиравший воду с поля, расположенного ниже, и переливал ее выше, где у следующего шадуфа стоял другой феллах.
– Точно стая журавлей, – заметил Вильмовский.
– А мы в Польше так похожие колодцы и называем, – вступил в разговор Смуга.
– Это самый простой, ручной способ орошения. Очевидно, это очень бедная деревня, – объяснил Абир. – Феллахи ухитряются таким способом заливать водой полтора феддана[103] в сутки.
– А вот там, видишь? – спросил у Вильмовского Смуга. – Это сакия![104]
– В самом деле, – улыбнулся Вильмовский. – Корова ходит по кругу.
– Не корова, а буйвол, – в свою очередь рассмеялся Смуга.
Родоначальником домашних буйволов, разводимых на Дунае, в Египте, Индии и Закавказье, нужно считать не черного и не рыжего, а индийского буйвола арни (Bos arni), обитающего на юго-востоке Азии. Это животное – до 2–3 м длины, включая 60 см на хвост, при 1,4–1,8 м высоты в плечах. Голова у него короче и шире, чем у домашнего быка, лоб большой… спина с небольшим горбом. 〈…〉 Небольшие глаза имеют дикое, задорное выражение. Длинные, широкие уши торчат в стороны горизонтально. 〈…〉 Из внешних чувств его лучше всего развиты обоняние и слух. По характеру он сердит и капризен… (А. Брэм. Жизнь животных, т. 1.)
– Он ходит по кругу с завязанными глазами, чтобы не одуреть от этой монотонной ходьбы.
– Давай подойдем поближе, – предложил Смуга, – там столько детей.
Действительно, около сакии их крутилось множество. Некоторые подстегивали животное, чтобы оно не останавливалось. Привязанный к дышлу буйвол терпеливо отмеривал шаг за шагом, заставляя крутиться огромное деревянное колесо с прикрепленными к ободу глиняными либо кожаными ведрами, которые черпали воду из канала и разливали ее по желобам, распределяющим воду по всему полю. До одурения монотонному скрипу водоворота вторили детские голоса.
– Вы понимаете, о чем они поют? – спросил Абир.
– Наверное, о трудном и скучном деревенском житье, – внезапно погрустнел Вильмовский, ему вспомнились убогие польские деревни.
– Вовсе нет! Они поют о красоте жизни, о радости труда. Правда, припев весьма прозаический.
Приди, приди, моя овечка,
Пусть будет полным кошелек.
– Да, это так важно – уметь радоваться тому, кто ты есть и чем занимаешься, – заключил Смуга.
– Это самое распространенное оросительное устройство. Во всем Египте вдоль Нила расположено более пятидесяти тысяч сакий или похожих на них архимедовых винтов.
Перерыв на отдых закончился. Караван миновал выросшее среди полей хозяйство, называемое здесь эзба. Пересек прелестный пальмовый лесок, направился по аллее акаций и сикомор. Вдали по-прежнему виднелся Нил, однако постепенно пропадали из поля зрения пальмы, лиловые в сиянии солнца, завершавшиеся пышными букетами лиственных крон.
Дорога вилась среди каменистых холмов, все реже встречались участки зелени, под копытами верблюдов хрустел песок. Караван вошел в глубокое ущелье, по обе стороны вздымались крутые, золотисто-рыжие скалы из известняка. Горячий ветер обжигал лица, нес по долине клубы белой пыли пустыни. Незадолго до наступления сумерек они остановились, чтобы отдохнуть. Следующую стоянку устроили лишь в полдень следующего дня, пересидев зной в тени песчаного ущелья. Абир решил забраться наверх, чтобы в последний раз окинуть взором Нил, его плодородные берега. Вильмовский-старший неважно себя чувствовал, а потому остался внизу. С Абиром отправились Смуга и молоденький п