– Раз здесь есть животные, значит есть и вода.
Прежде всего бросается в глаза голова с большими кожистыми или покрытыми только редкими волосами ушами, с большими же живыми и кроткими глазами, широкими ноздрями и необыкновенно длинными усами. 〈…〉 Передние ноги имеют 4 пальца с острыми когтями и недоразвитый большой палец с ногтем. Задние ноги в 6 раз длиннее передних, трехпалые… средний палец несколько длиннее боковых… 〈…〉 Мягкая, шелковистая шерсть – темно-песочного цвета, внизу – белого. Самый обыкновенный вид – египетский тушканчик (D. aeguptiacus), премилый зверек, длиной до 17 см; хвост его – до 21 см; распространен в Северо-Восточной Африке и прилегающих к ней странах Западной Азии. (А. Брэм. Жизнь животных, т. 1.)
– Вода, вода… Только о ней и говорим, черт ее возьми. Надо бы немного вздремнуть, – сказал Новицкий. – Жутко хочется пить.
Томек с тревогой глянул на него. Сам-то он чувствовал себя вполне сносно. Патрик, сосредоточенный на своей роли проводника, тоже выглядел бодро. Новицкий же явно страдал. Его могучее тело потело вдвойне, вдвойне же и подвергалось воздействию солнечного жара. Томек решил выделить ему дополнительный глоток воды.
Моряк наклонил гурту. В ту же минуту послышалось хлопанье крыльями. Над ними пролетела стая рябков.
– Птицы тоже показывают дорогу на юг, – сказал Томек. – Останьтесь здесь и ждите меня.
Новицкий был в состоянии отупения и лишь кивнул в ответ, понемногу погружаясь в сон. Патрик захотел пойти вместе с Томеком. Оба направились по руслу вади и летящих птиц. Высохшее русло оказалось единственным в поле видимости. Становилось все светлее, вскоре из-за горизонта вынырнуло солнце, температура сразу повысилась на несколько градусов. Через полчаса они дошли до поворота русла. Местность здесь явно понижалась, вновь поднимаясь лишь за поворотом.
– Дядя, – произнес Патрик, – тут должна быть вода.
– Тихо. – Томек схватил его за руку. – Тихо!
С минуту он вслушивался.
– Ты ничего не слышишь, Патрик?
Мальчик отрицательно покачал головой.
– Будто комар пищит…
На этот раз звуки были совершенно отчетливыми. Над их головами неведомо откуда появился целый рой этих насекомых.
– Э-ге-ге, парнишка! Давно я не слышал такой прелестной музыки! – воскликнул Томек.
– Это вода, она должна, должна где-то здесь быть! – радостно подхватил Патрик. – Идем!
Томек поспешил за ним. Мальчик спустился на самое дно русла, вытянул перед собой руки, словно пробуя что-то на ощупь.
– Здесь! Здесь! – закричал он, показывая на чахлую, пожухлую растительность в глубине крутого изгиба обрывистого берега. Песок во многих местах был довольно глубоко раскопан. Когда они подошли ближе, из одной ямки вылетело несколько рябков.
– И они ищут воду, – догадался Томек. – Просто не верится, что птицы могли вырыть такие глубокие ямы.
Путники принялись углублять воронку, но давалось им это с трудом. В горле першило, донимал зной. К счастью, крутой берег заслонял от солнца, даруя желанную тень. Но тут с востока подул довольно сильный ветер. Он не только сводил на нет результаты их труда, засыпая прорытую с таким трудом яму, но и поднимал клубы пустынной пыли, вызывая сухой туман, настолько густой, что Томек с Патриком едва различали друг друга. Только через несколько часов они добрались до влажного, прохладного песка.
Увы, но вода присутствовала лишь в таком виде. Видимо, она залегала намного глубже, потребовалось бы копать несколько дней. Оба стащили с себя рубашки и майки и вместе с носовыми платками зарыли их в мокром песке, прижав камнями. Несколько часов спустя отрыли одежду и таким образом утолили жажду и даже пополнили гурту. Они решили провести здесь ночь. Томек оставил Патрика, чтобы он продолжил собирать драгоценную жидкость, а сам вернулся к Новицкому.
Юноша застал друга у камней, спящего. Новицкий выглядел очень плохо. Горячий лоб, опухшее лицо, покрасневшие глаза, тени под ними. Тем не менее, проснувшись, он не потерял задора истинного варшавянина.
– Ах ты, сто бочек пересоленной селедки, – тут же придумал моряк подходящую к их нынешнему положению прибаутку. – Ну как? Нашли воду?
– В общем, да. В получасе ходьбы отсюда.
– Все кости у меня ноют, братишка, – пожаловался Новицкий. – Но ради этой чудесной влаги готов с тобой пойти хоть на край света. Не удивлюсь, если она покажется мне вкуснее ямайского рома.
Старался пошутить и Томек:
– Никогда еще не слышал такой печали в твоем голосе, Тадек.
– Я сейчас человек голодный и мучимый жаждой, – ответил моряк. – Только вечером, в холодке, глоток рома оказался бы как нельзя кстати. Согрел бы душу, разогнал бы кровушку, да и кости бы не так болели.
С трудом поднявшись с песка, он потянулся, застонал от боли и пошел за Томеком.
– Эх, дождичек бы сейчас, – вздохнул Новицкий.
– Выше голову! Воду мы нашли, не так много, но пока что хватит. Говорят, что в пустыне больше людей утонуло, чем умерло от жажды. Здесь уж если идет дождь, хоть редко и недолго, зато это настоящий ливень. Русла и впадины моментально заполняются водой и превращаются в бурные реки, которые сметают все живое на пути.
Томек старался держаться бодро и уверенно, но его крайне беспокоил вид моряка. «Эти покрасневшие глаза… – думал он. – В них боль и лихорадка. Что будет, если Новицкий совсем расклеится? Что будет, если потеряет зрение?»
Они достигли поворота, где Патрик старательно собирал воду и уже почти наполнил гурту. Он подал ее Новицкому, тот откинул голову назад и выпил сразу с литр.
– Тьфу, – сплюнул он. – Ужасная.
Вода имела гнилостный вкус, к тому же отдавала горькими травами. Несмотря на это, моряк через минуту добавил:
– Но какая же вкусная!
Все трое рассмеялись.
Ночь они провели то в дремоте, то снова просыпаясь. Ранним утром Томека и Новицкого разбудили крики Патрика:
– Дядя! Это… это… город! Я вижу! Город!
Сорвавшись с места, они подбежали к нему.
И действительно, вдали виднелись стены, дома, мечети, даже, казалось, замечалось какое-то движение. От легкого ветра колыхались чудесные кроны финиковых пальм.
– Как близко! – радовался Патрик. – Ура, мы спасены!
Мираж, однако, длился лишь несколько минут, потом изображение начало подрагивать, расплываться, а вскоре и совсем исчезло. Патрик заплакал.
– Это называется фата-моргана, – тихим голосом объяснил Томек, гладя мальчика по голове. – Очень редкое явление, оно появляется утром либо вечером. Из-за разреженности воздуха бывают видны местности, находящиеся на расстоянии ста километров. Жители пустыни называют миражи «перевернутой страной».
В плаче Патрика чувствовалась вся тревога, которую мальчик испытывал уже несколько дней. Это было внезапное горькое разочарование, хотя сам он того и не ведал. Мужчины позволили ему выплакаться, потом Новицкий взял его за руку.
– Хватит, братишка! Достаточно. – И пока мальчик тщетно пытался успокоиться, добавил: – Ты же храбрый ирландец. Что бы сейчас сказали отец и дедушка?
Патрик улыбнулся сквозь слезы:
– Все в порядке. Я знаю, что ты, дядя Тед, мне как дедушка, а дядя Том – как отец. Надо быть храбрым!
Новицкий с Томеком обменялись улыбками.
– Ну что ж, братишка, – произнес моряк, – двигайся.
В тот день они на собственной шкуре убедились, что может сделать с человеком пустыня. Томек настаивал на том, чтобы пройти как можно больше. Он ничего не говорил, но видел, что с Новицким что-то не в порядке. Моряк старался держаться молодцом, не подавать вида, но шел практически вслепую, с закрытыми глазами, пытаясь хоть чуточку защитить их от пыли и солнца.
Раскаленный воздух легонько подрагивал, создавая необыкновенные, фантастические оптические иллюзии. Несущаяся куда-то далеко-далеко пыль пустыни ощущалась пылающим костром, взлетала подобно змею, вращалась, опадала. Солнечные лучи преломлялись так, что предметы отражались, как в зеркале воды, создавая образы озер или луж. Отдыхая в уютной тени, Новицкий высказался с редкой для него серьезностью:
– Шальная она, пустыня. Видишь воду, идешь к ней, а это море песка. Пусть я превращусь в кита, но это дьявольские штучки.
– Бахр эш-шайтан, – шепнул Томек.
– Что ты там толкуешь, братишка?
– Это по-арабски, – прохрипел Томек. – И значит «море дьявола». Местные так это называют.
– С каких это пор ты знаешь арабский?
– Только парочку занятных словечек.
Дальше путники шли, уже привыкнув к пустынным миражам. То, что издали казалось возвышенностью, вблизи оказывалось лишь довольно крупным камнем. Клочки травы представлялись густым лесом, небольшие возвышенности вырастали до небес. Тем, что они не заблудились, друзья были обязаны железной последовательности Томека и прямо-таки необъяснимой наблюдательности Патрика, который научился безошибочно отличать характерные природные явления от миражей.
Новицкий слабел. Он сам это чувствовал, и его охватывал ужас. Он страшился не столько смерти, сколько хлопот, которые доставит Томеку, к тому же несшему ответственность за ребенка. Глаза у него слезились и, кажется, начинали гноиться. Ему вспомнились десятки встреченных в этой стране слепых. «В Египте на двоих египтян приходится по три глаза» – так здесь говорили. И его мучила страшная жажда, мысли о воде стали навязчивой идеей. Временами ему мерещилось, что он сидит в яме, полной воды, и пьет, пьет, пьет без конца; что блаженно плавает в пресноводном прозрачном озере. Томек давал ему пить вдвое чаще, чем себе или Патрику, но раза два приходилось чуть ли не силой отнимать у него гурту. Моряка преследовали галлюцинации, временами он бредил в лихорадке.
С едва живым, почти ослепшим Новицким, со смертельно усталым Патриком они все-таки дотащились до желанного колодца. Это был огромный успех. Не заблудились, не выбились полностью из сил. И оказались у источника воды, в том месте, которое должно быть известно тем, кто странствует по пустыне.