– Может, это ямайский ром? – подозрительно громким шепотом спросил он.
Оба англичанина расхохотались, один из них объяснил:
– Нет, это всего лишь вода. В Нубийской пустыне через каждые семьдесят пять километров построены такие станции. И лишь на каждой шестой есть природный водный источник. А сюда воду доставляют только поездом.
– Неплохо это англичане придумали, – одобрительно закивал Новицкий.
– Дальше дорога станет гораздо приятней. Пройдя по пустыне, в Абу-Хамеде поезд выйдет к Нилу, минует пятый, затем, перед Хартумом, шестой порог Нила и через Бербер достигнет конечной станции, – дополнил рассказ второй офицер.
– Все вместе составит около девятисот километров, – сообщил Смуга.
Обмен сведениями окончательно устранил барьер отчуждения. Британцы представились. Капитан Томас Блейк и поручик Александр Гордон возвращались из отпуска в свой гарнизон в Хартуме.
Когда путники познакомились, один из офицеров заметил:
– Прошу прощения, но ваши фамилии как-то странно звучат, их даже трудно произнести.
– Естественно, – улыбнулся Смуга. – Мы – поляки.
– Поляки? Ну-ну… И каким же ветром вас сюда занесло? – удивился Гордон.
– Это долгая история.
– Знаете, эта встреча для меня особенно приятна, потому что в моих жилах тоже течет польская кровь. Моя мать родилась во Франции, но ее отец был поляком. Так что по дедушке я ваш соотечественник.
– Нам это тоже приятно. – Новицкий тем не менее принял это известие довольно сдержанно.
– Раз уж мы затеяли этот разговор, я могу еще сказать, что меня интересует история миссионерства. Известно ли вам, что первым папским посланником в Центральной Африке был поляк Максимилиан Рылло?[141]
– Что вы говорите? – Новицкий никак этого не ожидал. – Опять наши!
– Мужественный человек был этот Рылло, – продолжал Гордон. – До этого он путешествовал на Ближнем Востоке, и его миссионерская деятельность так досадила туркам, что они приговорили его к смерти, а правитель Египта, Ибрагим-паша, считал Рылло своим личным врагом и назначил цену за его голову.
– И Рылло, зная об этом, приехал в Египет?
– Да, это ведь так по-польски, – улыбнулся Гордон. – Попросил аудиенции у Ибрагима и начал со слов: «Я знаю величие твоей души и потому пришел к тебе добровольно». Его слова произвели такое громадное впечатление, что правитель дал экспедиции разрешение на выезд в Хартум.
– Тогда путешествовать было гораздо труднее, чем сейчас, – вставил Вильмовский.
– Нечего и сравнивать. Путешествия на лодке и верблюдах длились пять месяцев. Рылло достиг Хартума, но умер там от истощения в феврале 1848 года.
– Как вы прекрасно знакомы с его биографией. – Вильмовский не скрывал удивления.
– Да потому, что я живу в Хартуме уже много лет и несколько раз приходил на его могилу. Рылло похоронен в садах миссии[142].
– Этот миссионер внес немалый вклад в историю этой земли, – подытожил Вильмовский.
– Жаль, что нам он мало известен, – добавил Смуга.
Поляки с трудом скрывали свое волнение. Наверное, они были обречены каждый раз, когда до них дойдет весть о разбросанных по разным материкам соотечественниках, вспоминать Томека и то, с каким энтузиазмом юноша воспринимал подобные сведения.
Чтобы не поддаваться унынию, все с благодарностью приняли приглашение Блейка пройти в вагон-ресторан.
– В поезде даже есть вагон-ресторан? – не поверил Новицкий.
– Ха! И еще какой! – ответил Гордон и, склонившись к уху моряка, шепнул:
– Там точно есть ром!
– Вот это мне подходит! – обрадовался Новицкий.
Обильный, из семи блюд ужин был подан на столиках, покрытых белыми скатертями. Обслуживал, демонстрируя просто немыслимую почтительность, чернокожий официант в не совсем обычной униформе. В центре Африки все почувствовали себя так, будто оказались в современнейшем парижском ресторане.
Однообразно текло время: сон, еда и основное развлечение – беседы. Если бы путники были одни, все крутилось бы вокруг единственной темы – Фараона. Присутствие британцев позволяло немного отвлечься, забыться.
Тем для обсуждения хватало. Как-то Смуга завел разговор о кровавых событиях в Судане. Смуга, с самого начала заинтригованный фамилией одного из офицеров, решил, что настал момент, когда можно задать личный вопрос:
– Прошу прощения, но вы не родственник «того» Гордона?
– Нет. Не имею ничего общего, – усмехнулся офицер. – Ну, за исключением того, что иногда извлекаю выгоду из этого «родства», – добавил он шутливым тоном. – Стоит мне представиться, как все сразу относятся ко мне с почтением.
– О ком вы говорите? – спросил вырванный из дремоты Новицкий.
– Давайте начнем с самого начала, – вступил в разговор Блейк. – С того, как в 1819 году Мухаммед Али покорил Судан и в нем стали править продажные, жестокие египетские власти.
– Вечная история. Одни завоевывают, другие сражаются за свободу, – вздохнул Вильмовский.
– Так было и здесь. В 1881 году вождь движения за освобождение Судана Мухаммед Ахмед призвал к священной войне против египтян и англичан. Он провозгласил себя потомком самого Магомета, присланным им мессией, Махди. Как Махди Суданский он и вошел в историю. Махди сколотил войско из дервишей и двинулся на Хартум, грабя и убивая по дороге. Египтяне позвали на помощь англичан. После долгих колебаний послали наконец генерала Чарлза Джорджа Гордона, чтобы он помог египтянам покинуть Хартум. Вскоре город, а в нем и Гордон, был окружен повстанческой армией. О намерении атаковать город Махди известил Гордона в весьма характерном для него послании: «Я сжалился над своими людьми и позволю им умереть, чтобы они могли вступить в рай». После долгой осады город пал[143]. Сам Гордон погиб на ступенях губернаторского дворца, пронзенный копьями, а его отрезанную голову с триумфом пронесли по городу.
– Лучше войти в историю как наш Рылло, чем как Махди, – не удержался от комментария Новицкий.
– Чем, как не иронией судьбы, оказался факт, – продолжал Блейк, – что Гордон погиб, когда присланные на подмогу войска были в трех днях марша от города. Сам Махди погиб через несколько месяцев в том же 1885 году, в возрасте тридцати семи лет.
– Англичане позволили обвести себя вокруг пальца, – опять встрял Новицкий.
Блейк, к счастью, не лишенный чувства юмора, рассмеялся:
– Не спешите, дорогой мой. Смерть Гордона вызвала в Европе широкий резонанс, а в Англии отозвалась просто шоком. Наследником Махди стал Абдуллах, называемый халифом, то есть наместником. Война затянулась еще на тринадцать лет, и только в 1898 году генерал Китченер окончательно разгромил бунтовщиков в битве под Омдурманом – этот городок расположен напротив Хартума. Тогда погибли несколько тысяч дервишей, а союзные англо-египетские войска потеряли лишь сорок восемь солдат.
– Сколько? – не поверил Новицкий.
– Сорок восемь! – повторил Блейк. – Случилось это в 1898 году, в Великую пятницу. Армия Китченера использовала сначала артиллерию, а потом под звуки волынок, флейт, барабанов и труб двинулись пехота и конница.
– Ну и резня, вероятно, была, – скривился Новицкий, – да еще под музыку!
Он сказал по-польски, и офицеры его, естественно, не поняли. Смуга, чтобы избежать лишних вопросов, быстро произнес:
– И теперь Судан стал Англо-Египетским кондоминиумом[144].
– В основном правят все-таки англичане, – закончил свой рассказ Блейк. – Первым губернатором Судана был лорд Китченер, а сейчас Реджинальд Уингейт.
Поезд медленно полз по унылой Нубийской пустыне, лишенной растительности, почти безлюдной, иногда останавливаясь на станциях. Не доезжая до Абу-Хамеда, путники пережили необычное приключение. Неожиданно, когда поезд замедлил ход, из-за пустынных скал на стройном серой масти коне выскочил вооруженный тяжелым копьем всадник. Он был одет в легкую старую кольчугу и белые штаны. Голову покрывал белый тюрбан, подчеркивающий черноту кожи. Всадник непринужденно держался в небольшом, изящном, прикрытом попоной седле, босые ноги свисали по бокам коня. Он несся, опережая поезд, возвращался, снова мчался, будто желая показать, что в соревновании с техникой природа всегда побеждает. Всадник что-то выкрикивал, грозно размахивая оружием. Внезапно он, пришпорив коня, скрылся между скал.
– Что это за демонстрация? – обратился Вильмовский к англичанам.
– Надо признать, наездник он просто превосходный, – прибавил Новицкий.
Ответа они услышать не успели. Вдруг из-за холмов появился конный отряд чернокожих всадников. Они мчались к поезду, что-то выкрикивая и стреляя в воздух. Взгляд Новицкого задержался на карабине, лежащем на полке, а рука почти бессознательно потянулась к карману. Вильмовский тоже забеспокоился. Смуга же загадочно улыбался, а офицеры обменивались замечаниями.
– Чего им надо? – спросил Новицкий.
– Без паники, Тадек, сейчас господа офицеры тебе все объяснят, – ответил Смуга.
– Это всего лишь представители наездников пустыни, шаигийцев, – сказал Блейк. – Вскоре они окажутся на станции в Абу-Хамеде и получат заслуженный бакшиш.
– Ничего себе, – вздохнул Новицкий, доставая из кармана бумажник вместо револьвера.
– Лучше не давайте им денег – да и зачем? – посоветовал Гордон. – Они будут удовлетворены папиросами или провизией. А охотнее всего возьмут порох и дробь.
И в самом деле, всадники уже ждали на станции, стояли аккуратной шеренгой, удерживая храпевших, взмыленных лошадей. Но это был еще не конец представления. Впереди шеренги выехал тот, первый всадник, в конце перрона установили щит высотой в человеческий рост. Шаигиец медленно передвигался вдоль поезда. Конь шел то прямо, то боком, медленнее, быстрее. Останавливался, поворачивался, танцевал. Хозяин управлял им с помощью голоса и легких движений ног, хотя в стремена был вложен только большой палец. Пассажиры смотрели как завороженные. Наездник доехал до конца перрона и вдруг рванул галопом назад. В руках у него неизвестно откуда появились четыре-пять пик. Он метнул их почти одновременно, и тем не менее все по очереди попали в щит. Раздались громкие аплодисменты. Всадник еще раз проехался вдоль вагонов, как бы благодаря за признание. Двое других спешились и собрали подношения.