Их поведение озадачило Смугу, он внимательно наблюдал за братьями. Смуге было известно, что благодаря миссионерам Автоний мог общаться на английском языке. Мальчик поведал ему о себе, о перипетиях своей судьбы. Но он не использовал английские слова, чтобы объяснить, что Мунга – его брат. «Тумбо модьё»[163], – сказал он, показывая на него и на себя.
Нельзя было также не заметить, что Мунга, относившийся крайне сдержанно к найденному при столь необыкновенных обстоятельствах брату, с каким-то суеверным восхищением не сводит глаз с Новицкого. Поразмыслив, Смуга подозвал моряка, и они отошли в сторону.
– Тадек, ты пока ничего не объясняй. Может, пусть лучше думают, что мы – добрые духи.
– Слушай, Ян, ты же никогда не одобрял ничего подобного, – возмутился Вильмовский, подошедший к ним как раз в тот момент и услышавший слова Смуги.
– Придет время, мы все объясним. А пока пусть думают что угодно. Это куда важнее, – подчеркнул Смуга.
Новицкий лишь рассмеялся в ответ:
– Ты ведь сам говорил, Анджей, что надо уважать чужие обычаи. И, черт меня побери, иногда это не так уж и плохо!
Деревня Кисуму не была сожжена дотла и понемногу возвращалась к жизни. Те, кто укрылся в джунглях, возвращались, чтобы похоронить умерших. Они обязаны были совершить погребальную церемонию, без нее души умерших не обретут покоя.
После плача, катания в пыли пришло время пиршества и танцев. Приготовили праздничную еду, все облачились в белые траурные одеяния из рафии, разрисовали лица мягкой белой глиной. Не успели все рассесться, чтобы начать тризну, как окружающая деревню стража дала знак, что приближаются чужие люди.
К берегу причалила небольшая рыбацкая лодка. Высадившиеся из нее люди двинулись по тропе, ведущей между густых зарослей прямо в деревню. Впереди шел Гордон, рядом с ним Мунга, а за ними Новицкий, Смуга и Автоний.
– Минутку, постойте! – позвал внезапно Новицкий. – Здесь что-то лежит.
Он зашел в заросли и вытащил оттуда большой барабан.
– Кит меня проглоти! Вот это находка!
Мунга, размахивая руками, что-то толковал Гордону.
– Он говорит, что барабан нельзя трогать, он принадлежит колдуну.
– Тогда почему этот барабан тут? – недоумевал Новицкий. Пренебрегая предупреждением, он рассматривал найденный предмет.
– Хозяин мог потерять его во время бегства, – ответил Гордон. – Вы обратите внимание на кожу, обтягивающую барабан, какая она твердая, упругая. Негры часто делают барабаны из слоновьих ушей.
– Ну и обычаи в этой Африке, – саркастически покачал головой Новицкий. – Одни стреляют в бедного сфинкса, другие губят слона, у него, видишь ли, уши, подходящие для барабана. Что за страна…
Тут к нему подошел Мунга и снова что-то стал объяснять, в его глазах одновременно отражались и страх, и решимость.
– Он просит, чтобы вы оставили барабан, – перевел Гордон.
Новицкий с вызовом посмотрел в глаза негру, который не уступал ему в росте.
– А вы ему скажите, что белых чужие чары не берут, ведь они сами – колдуны.
Гордон перевел. Мунга отошел от них испуганно и покорно, а Новицкий спокойно сунул барабан в свой рюкзак.
Перед деревней по обеим сторонам тропинки стояли женщины, преграждая дорогу толстой лианой. Новицкий пригнулся, чтобы пройти под ней. Стоящие рядом воины подняли копья, а Мунга придержал задиристого моряка.
– Минутку, – объяснил Гордон. – Деревня – это табу[164].
– Табу? А что это значит?
– Чтобы пройти дальше, нам нужно дать выкуп на поминки, – продолжал терпеливо объяснять Гордон.
– Откуда вы это знаете? – полюбопытствовал Новицкий.
– Негры раскрасили лица белым… – начал Гордон.
– Это знак траура, – ответил за него Смуга.
Когда они вручили подарки для вечернего траурного пира, Мунга провел гостей к дому вождя – своего отца. Их сопровождали все без исключения жители деревни. Они что-то говорили, жестикулировали, показывая то на Мунгу, то на Автония.
Кисуму ждал на пороге своего дома. Гордон объяснил и так понятную цель их прибытия, – вернуть Мунгу и Автония, просил разрешения переночевать. При случае преподнес Кисуму подарки, которые были приняты.
Все проходило по ритуалу, пока не появился колдун. Автоний сразу спрятался за широкой спиной Новицкого. Кисуму явно утратил уверенность в себе. Смуга и Гордон заметили замешательство вождя, но с того места, где они стояли, не могли догадаться, в чем дело. Стоявший же несколько позади Новицкий сразу уразумел, что к чему. Он прижал мальчика к себе и внимательно разглядывал старца. «Как бы его перехитрить, – размышлял Новицкий. – Вот был бы с нами Томек…» – вздохнул он, и на его глаза навернулись слезы.
Вождь отвел гостям стоявшую на краю деревни хижину – круглую, покрытую похожей на купол соломенной крышей, с дверными и оконными проемами, заслоненными веревочными занавесками из лиан. Внутри было относительно чисто.
– Тот старик, колдун, явно что-то замыслил и… – заговорил Новицкий, но тут женщины внесли еду.
– Это вам Мунга прислал, – сказала одна из них.
– Что-то действительно не так. По обычаю, вождь должен вручить нам какой-то подарок, чтобы мы чувствовали себя в безопасности. Он проявил к нам неуважение. Принял подарки, а в ответ даже не поставил угощение, – подтвердил Гордон подозрения Новицкого. – Жаль, что с нами нет солдат. – Он был явно обеспокоен.
– Конечно, вступить в деревню целой армией – это вполне по-английски, вот только доверия таким путем не завоюешь, – с вызовом заметил Новицкий.
– Солдаты придут сюда вместе с Вильмовским завтра утром, – пресек спор Смуга. – Но лучше держать оружие наготове.
Новицкий больше не высказывался. Он сидел рядом с Автонием, который не хотел отдаляться от своих белых опекунов ни на шаг. Автоний уже не принадлежал деревне, он принадлежал духам, которым его принесли в жертву. Из бросаемых взглядов и агрессивной реакции жителей деревни Новицкий понял это яснее любых слов. Он отдавал себе отчет, что появление здесь мальчика могло быть ошибкой, за которую придется заплатить. Моряк также понял, отчего Смуга, обычно противящийся использованию первобытных суеверий обитателей джунглей, на этот раз изменил своим убеждениям.
В какой-то миг к нему пришло решение, и он, к недоумению друзей, начал готовиться ко сну. Улегся поудобнее на циновке, закрыл глаза.
– Тадек, ты что? – спросил Смуга. – Мы ведь скоро идем на пир.
– Неплохо бы перед этим вздремнуть, – ответил варшавянин, и вскоре раздался его трубный храп.
Вечером прибыл Мунга с приглашением на пир и танцы. Разбуженный друзьями Новицкий объявил, что присоединится к ним позднее, а сам с помощью Автония как переводчика пошептался о чем-то с Мунгой, тот же, проводив Смугу и Гордона к боме[165], куда-то исчез.
Обоих гостей усадили рядом с вождем, что было знаком расположения. Внесли большие, наполненные доверха рисом жестяные тазы, молоко, маниоку, завернутые в листья орехи и печенную в костре картошку. Перед вождем и гостями поставили миску с мясом кур и яйцами, в глиняные кубки налили какую-то подозрительного вида жидкость. Кисуму взял кубок, пригласил белых сделать то же самое, пояснил:
– Марафу!
– Пальмовое вино, – громко перевел Гордон и потихоньку предостерег Смугу, чтобы не пил много, вино может быть «подкреплено» какими-нибудь специями.
– Кали сана. – Кисуму как будто услышал и понял Гордона.
– Говорит, что оно очень острое, – сказал англичанин.
Вино действительно обжигало горло. Настроение пирующих все улучшалось. Смуга напрасно искал глазами Новицкого. Он заметил, что не видно и Мунги. Его охватило беспокойство, он не мог понять, что замыслил моряк.
А тем временем негры поглощали невероятное количество пищи. Смуга обратил внимание Кисуму на то, что так можно и заболеть. Вождь только засмеялся и объяснил, что у него есть прекрасное лекарство, полученное от белого целителя. Смуга, заинтересованный в том, чтобы вождь как можно дольше не пьянел, попросил более подробных объяснений. Кисуму кивнул одному из своих людей:
– Хупа!
– Это значит – бутылка! – шепнул Гордон.
Перед изумленными европейцами поставили большую корзину. Вождь сам развязал плотно прилегающую крышку, откинул ее, сунул в корзину руку и вытащил небольшую, может с четверть литра, бутылку, на дне которой оставалось еще немного жидкости. С благоговением, сосредоточенно он подал ее Смуге, проговорив при этом:
– Дава кали сана!
– Да это же популярное слабительное средство! – рассмеялся путешественник, но тут же наклонился, изучая надпись на бутылке. – Невероятно! – прошептал он.
– Что такое? – заинтересовался Гордон.
– А вы посмотрите, где это средство произведено! – предложил Смуга.
– «Краков, 1905 год», – прочитал Гордон. – Так это же польское лекарство!
– С ума сойти, – сказал Смуга и намеревался уже подступиться к вождю с вопросами о «белом целителе», как вдруг все замолчали. Смуга в недоумении поднял голову.
Перед костром стоял колдун в ритуальном наряде, властным жестом он поднял руку. Это был невысокий человек, со сморщенным мрачным лицом, с блестящими глазами и неестественно расширенными зрачками. Под наброшенной на плечи леопардовой шкурой не оказалось никакой одежды, лишь медные браслеты, переплетенные черными страусиными перьями, да яркий плюмаж, тоже густо усеянный этими же перьями, украшали его. В полной тишине он начал обрядовый танец, закрутился вокруг костра, посыпая в огонь какое-то зелье, издающее острый, неприятный запах. Высокий столб дыма поднялся в воздух. Свои ритмичные движения колдун сопровождал завывающим пением.
Сначала в пении, а потом и в танце ему стали вторить и жители деревни. Мужчины тесным кругом обступили костер, вождь и его гости очутились внутри этого круга. Они ритмично ударяли по своим кожаным щитам. Сзади подвывали женщины. Кисуму вытирал пот с лица, хоть ночь и была холодной. Он, правда, пока сидел, но уже начал подрагивать в ритме пения и танца. Смуга со значением глянул на Гордона, оба незаметно подготовили оружие.