Обитатели парохода не боялись огласки, ведь их деятельность разворачивалась на территории королевства Буньоро, не поддерживающего добрых отношений с европейцами. В своем недоступном обиталище они жили как у бога за пазухой – в безопасности и безнаказанно. Напасть на их штаб-квартиру можно было только со стороны озера. С востока и юга ее защищало болото, с севера – скальный выступ высотой более пятидесяти метров, с которого стекали многочисленные ручьи. Мелководье бухты кишело крокодилами.
Благодаря Маджиду немногочисленная экспедиция белых нашла необычное жилище довольно быстро. Участники экспедиции разбили неподалеку небольшой, хорошо укрытый лагерь и, как обычно, разделились на группы.
Смуга, Новицкий и Маджид притаились на скале, прямо над пароходом. Почти не двигаясь, сливаясь со скалистой поверхностью, они терпеливо ждали. Если бы они не знали, насколько опасно это место, оно могло показаться им абсолютно спокойным и даже приятным. Сквозь постоянный шум падающей воды доносились голоса птиц – то испуганной цапли, пролетавшей над ними, то пронзительный крик выслеживающего добычу ястреба. К вечеру оживилось водоплавающее птичье сообщество, потянулся куда-то клин диких гусей. К воде подлетали из травы зимородки и бакланы. Громадные марабу и ибисы бродили в поисках лягушек. Но тройка разведчиков, не спускавшая глаз с суденышка, не замечала окружающей их красоты. Каждый, казалось, погрузился в собственные мысли.
– А ты уверен, что этот пленник-европеец существует на самом деле? – шепотом спросил Смуга Маджида.
– Да, клянусь Аллахом! Я его не раз видел своими глазами. А как его стерегут! Вожак к нему относится с большим уважением. А иногда наоборот – кажется, что он его ненавидит, – уверенно ответил Маджид.
Все замолчали. Вскоре на пустынной до сих пор палубе началось какое-то движение. По обоим бортам выстроились по несколько человек с оружием на изготовку. Это были негры либо метисы, но руководил ими европеец. Увидев его, Новицкий взвился, как пришпоренный конь.
– Тысяча чертей! – энергично выругался он. – Да это же Гарри! Тот, с корбачом.
– Кто? – рассеянно спросил занятый наблюдением Смуга. Когда Новицкий коротко все объяснил, Смуга задумался: – Значит, он человек Фараона! Неужели убьем двух зайцев разом?
– Да и одного этого было бы неплохо, – изрек Новицкий. – У меня с ним свои счеты.
На палубе откинулись люки, из трюма стали появляться какие-то фигуры – невольники. Они щурились на ярком солнце, стояли, пошатываясь. В руках все держали по миске и кружке, им туда что-то наливали. Одни ели, присев на корточки, другие стоя. Невольников было не меньше сотни. Мужчины, женщины, дети… Некоторых снова затолкали вниз.
– Убирают трюм и выносят умерших, – вполголоса пояснил Маджид.
Трупы без всяких церемоний выбросили за борт на поживу крокодилам. Новицкий сжимал кулаки, а Смуга холодно и зло взирал на происходившее. За час со всем управились, и невольников снова загнали в трюм.
– Теперь должны вывести брата, – шепнул Маджид.
– А потом? – спросил Новицкий.
– А потом европейца.
Окрестности окутались лиловыми сумерками, на болоте громко заквакали лягушки. На фоне гаснущего неба повисли тучи москитов. Раздался писк проснувшихся летучих мышей, ласточки искали ночлег. На темное небо выплыл месяц, начав свое путешествие по небу и воде. Когда открылись двери коридора, ведущего к каютам, было уже слишком темно, чтобы разглядеть выведенного пленника. Но что-то в манере двигаться, может быть его силуэт, заставило сердце Новицкого бешено забиться. Его пронзила какая-то невыразимая печаль, перехватило дыхание от тоски при мысли об утраченном навеки. Друзья в молчании наблюдали за недолгой прогулкой пленника, потом смотрели, как бандиты готовятся ко сну. Со стороны озера выставили стражу. Ночь продолжалась, слышался лишь монотонный плеск падающей воды. Больше ждать было нечего, решили вернуться в лагерь и отдохнуть до утра.
Вильмовский приготовил для них еду, все расположились у маленького костра.
– Есть ли возможность освободить пленников? – спросил Вильмовский.
– Да, но легче всего предпринять это в джунглях, – задумчиво ответил Смуга. – Здесь вон какая охрана. Прорваться со стороны озера невозможно, на это нечего и рассчитывать.
– С военной точки зрения, – вступил в разговор Гордон, который уже послал солдат с рапортом и просьбой о подкреплении, – проще всего было бы занять скалы и потребовать сдачи. А не послушаются, так поджечь это осиное гнездо…
– Я не собираюсь принимать участие в резне, в которой погибнут невинные люди, – решительно воспротивился молчавший вопреки обыкновению Новицкий.
– Лобовая атака смысла не имеет, – повторил Смуга. – Тем более что негры боятся крокодилов.
– Пока будем терпеливо наблюдать и надеяться на благоприятные обстоятельства, – решил Вильмовский. – А сейчас пошли спать, скоро рассвет.
Новицкий никак не мог заснуть. Он поднялся, когда солнце еще не окрасило горизонт, хотя обычно вставал довольно поздно. Полежать, поваляться немного в постели, разглядывая стены и потолки, потянуться – все это он относил к приятной стороне жизни. Сегодня же его подгоняло какое-то тревожное нетерпение. У тлеющего костра уже сидели Вильмовский с Маджидом. Наскоро закусив, все трое отправились на вчерашний наблюдательный пункт. В тепле солнечных лучей кверху тянулся влажный воздух. Пароход был окутан туманом, а когда он развеялся, они могли наблюдать за утренней «прогулкой» невольников. На этот раз вместе с ними вышел и Наджиб, брат Маджида. Европейца же не вывели, и Новицкий обратил внимание Вильмовского на это обстоятельство.
Они шепотом обменялись мнениями о загадочном узнике, кто это может быть и при каких обстоятельствах он попал в неволю. В конце концов согласились с предположением Маджида, что это, видимо, какой-то христианский миссионер, в последние годы их в Уганде появилось очень много – и английских, и римско-католических. Они часто даже соперничали между собой. Поскольку миссионеры не всегда достаточно уважительно относились к местным, пусть и варварским обычаям, случалось, что их убивали. Тем не менее они внесли существенный вклад в уничтожение рабства в этой части Африки. Промышлявшие работорговлей мусульмане их ненавидели, что было вполне объяснимо.
Тем временем на палубе началось оживленное движение. Выносили стулья, лавки, принесли кресло с высокой спинкой.
– Что-то затевается, – прошептал Вильмовский.
– Похоже на суд. Будут кого-то судить, – произнес Маджид.
– Как это судить? – изумился Вильмовский.
– А вот так! Их вожак считает себя законным владыкой.
– Так ведь он сумасшедший!
Маджид кивнул:
– Клянусь Аллахом, так оно и есть.
Тем временем на палубе соорудили подобие зала судебных заседаний с креслом для судьи и столиком для обвиняемого. Сзади встали охранники и несколько негров-невольников, их специально вывели для этого случая.
Когда все было готово, появились два чернокожих стражника, одетые в одинаковые белые шаровары, такие же рубашки и жилеты, в руках они держали кривые сабли, за поясом заткнуты по два серебристых пистолета.
– Это личная охрана вожака. Безжалостны и очень опасны! – прошептал Маджид.
За ними торжественно выступал человек, облаченный в нечто, полностью повторяющее одеяние фараона. Бросались в глаза скрещивавшиеся на груди атрибуты власти: бич и скипетр, напоминающий пастуший посох.
«Салли!» – промелькнуло в голове у моряка.
– Точно как во сне Салли… – начал говорить Новицкий, но тут же оцепенел, увидев идущего вслед за Фараоном человека с корбачом. После всех вывели пленника, и теперь в свете дня его можно было как следует разглядеть.
У Новицкого перехватило дыхание, бинокль выпал из рук. Вильмовский хватал воздух ртом, будто его душили. Поляки забыли о Маджиде и его объяснениях, забыли обо всем на свете. Перед ними шел Томек. Истощенный, исхудалый, но живой. Живой Томек!
Нелегко было в это поверить, после дней и недель поисков, после всех метаний между надеждой и отчаянием. Но стоял ясный день, и со скалы все отлично просматривалось. Никаких сомнений, это был Томек. Положение, в котором он находился, было пока неясно и, конечно, опасно, но главное – он жив и невредим.
– Иисус, Мария! – шептал Новицкий. – Вы меня услышали! Вы меня услышали!
По щекам Вильмовского-старшего медленно текли слезы.
То, что ему снова встретился Томек, Фараону показалось необычным поворотом судьбы. Он ведь отдал парня на милость пустыни. А пустыня отчего-то решила вернуть своего заложника. Провидение снова поставило Томека на его, Фараона, пути. Как еще можно было расценить это событие, как не сверхъестественное знамение, неведомый обет, наложенный самим Богом.
«Инш Аллах[174], – думал Фараон. – Если сам Бог отменил вынесенный мною приговор, значит хотел мне что-то внушить».
Сперва в его больной голове родилась идея – взять Томека в дело! И он был уверен, что это вполне осуществимо. Фараон знал многих европейцев, знал их невероятную алчность. Им всегда что-то было надо: денег, славы, престижа, власти или хотя бы античных реликвий и самых обычных, мало чего стоящих сувениров… Томек отвергал все предложения. Сперва это изумляло Фараона, а потом стало раздражать, злить, как и то, что он в присутствии этого пленника так легко выходил из себя.
Со временем Фараон стал считать сопротивление Томека единственной причиной всех своих неудач, символом нависшего над ним рока. Ведь Владыке пришлось срочно бежать из Фив, а дела на севере страны замерли. И он пришел к решению прекратить внутреннюю раздвоенность, вызванную «зловещим» присутствием этого узника. Но как это сделать, имея дело с законом Божьим? И Фараон выбрал… суд.
Томек занял место напротив «трона», предназначенное для обвиняемого. Молодые люди мерили друг друга взглядами. В горящих глазах судьи пылали ст