– Буана! Куя![176]
Предельно осторожно они приблизились. Птица завертела головой, раскрыла огромный клюв, но, успокоенная Автонием, позволила чужакам подойти.
– Абу маркуб, – прошептал Маджид. – Голова кита, – дословно перевел он арабское название птицы.
– Так это китоглав, или королевская цапля, – подтвердил Томек. – Нам повезло. Обитает только в этой части Африки.
Все были тронуты необычной дружбой мальчика с вольной птицей. Наглядевшись досыта, они оставили Автония с его любимцем, а сами вернулись в деревню.
Вечером началось пиршество. Смуга попросил Кисуму, чтобы тот продемонстрировал им то чудесное лекарство от обжорства. Четверо поляков в изумлении рассматривали бутылочку с произведенным в Кракове лекарством, которое негры в этой деревне почитали как амулет. По словам вождя, необыкновенный белый целитель гостил в их деревне четыре года назад.
– Это был великий колдун, – рассказывал Кисуму. – Такой же, как буана, – добавил он, обращаясь к Новицкому.
– Да, верно, великий колдун, – вторил Мунга.
Кисуму порылся в корзине и с превеликим почтением добыл из нее тетрадь и… огрызок карандаша. В тетради оказалось несколько зарисовок человеческих типов, характерных для этой части Африки. Негры вспоминали, что белый человек измерял их, заглядывал в рот и все записывал в тетрадь.
– Великий, великий колдун! – повторяли они с восторгом, вращая белками глаз.
– Кто бы это мог быть? – недоумевал Новицкий.
– Думаю, какой-нибудь ученый, – ответил Вильмовский. – В последние годы было организовано немало научных экспедиций в Африку. Если это поляк, то он, наверное, родом из Галиции, раз лекарство сделано в Кракове.
Обратная дорога была запланирована таким образом, чтобы помочь Гордону доставить пленников в Хоиму – столицу королевства Буньоро. Гордон опасался, что с одной горсткой чернокожих солдат он не справится с таким заданием.
Пленников рассадили по лодкам. Держались они спокойно, не пробовали бежать. Гарри, известный как человек с корбачом, не вымолвил ни слова, сколько бы к нему ни обращались, – только смотрел взглядом, исполненным презрения и ненависти.
Из Бутиабы – одного из портов на озере Альберт – компания направилась в Хоиму. Дорога проходила мимо вулканов, склоны которых были покрыты джунглями. В них выделялись почти тридцатиметровые стволы черного и красного дерева. Дальше миновали поля, засеянные табаком, просом и кукурузой. В Хоиме путников принял британский вице-губернатор и чернокожий монарх Буньоро – Андреа Луханга. Через несколько дней они выехали из Хоимы по направлению к Реджафу.
Томек отдыхал, набирался сил. Он обещал друзьям дать полный отчет о том, что с ним произошло, как он прожил все это время, пока они считали его погибшим. Но о чем бы его ни спрашивали, он неизменно отвечал:
– Потом. Потом, когда соберемся все вместе. И не беспокойтесь, – добавлял он с искоркой прежнего юмора в глазах, – этого хватит на долгие дни и часы.
Зато они часто доставали фигурку фараона, о существовании которой и о ее потере Салли рассказывала Смуге и Вильмовскому в лагере у подножия Колоссов Мемнона. И все никак не могли решить, какую тайну она скрывает? А Томек загадочно улыбался, беря ее в руки, будто знал.
XXIVРассказ Томека
Вточности так же, как трудно подыскать слова для описания встречи отца с сыном, который считался погибшим, невозможно выразить и то, что чувствовала Салли. В английских казармах Хартума, еще не оправившаяся после приступа малярии, она приветствовала друзей, целых и невредимых, – Смугу, Новицкого, Вильмовского, которого она любила, как отца, а вместе с ними… Томека. Среди суеты встречи и восклицаний на минуту воцарилась тишина. Они молча смотрели друг на друга. А уже потом радовались, как дети. Всех охватило непреодолимое желание как можно скорее оказаться на корабле, следующем в Европу. Как будто это означало, что они возвращаются домой.
В Хартуме друзья оставались недолго, чтобы проститься с Гордоном, которого искренне полюбили. В Асуане их горячо встретили страшно соскучившиеся Патрик и Динго. Маджид с Наджибом тоже хотели как следует принять дорогих гостей. Гости не пытались узнать, каким образом оба купца попали в лапы к Фараону. Купцы же, красочно расписывая свои приключения, ни словом не обмолвились о том, какие дела забросили их так далеко на юг. Сейчас всех интересовало только одно: что произошло с Томеком. Но и это отложили до того времени, пока не сядут на корабль. Они хотели узнать все подробности.
А заняло это много дней и вечеров.
Похищение похищенного
Расставшись с Тадеком и Патриком, я направился на запад. У меня был достаточный запас воды, но все больше чувствовался голод. И солнце палило все сильней. Я упорно брел по зыбучему песку, по жаре. Как говорят люди пустыни: «Я одиноко странствовал по барханам в сопровождении лишь Бога». Никогда еще эта истина не казалась мне столь убедительной. Угнетало тяжкое бремя одиночества. Умереть мне не давали вода, сила воли и память. Особенно память поддерживала во мне надежду. Я думал о тебе, Тадек, о Патрике, о Салли, о Смуге и моих родителях. Возможно, это выглядит странно, но чаще всего я думал о матери, и это виделось мне тогда зловещим предзнаменованием.
Я не знаю, отец, помнишь ли ты вокзал на Варшавско-Венской железной дороге. Мы тогда прощались с тобой, ты уезжал в эмиграцию. Эта сцена неизгладимо запечатлелась в моей памяти, хотя я был совсем маленьким. Я не понимал, почему мама плачет, а ты украдкой вытираешь слезы, отчего ты так крепко прижимаешь меня к груди. Все это произвело на меня большое впечатление, ведь до тех пор ты никуда не уезжал, и я никогда не бывал на вокзале. Ты, наверное, не знаешь, что, когда поезд ушел, мама сказала:
– Не надо плакать! Нам надо жить, сынок! Жить ради отца!
Одинокий, в безбрежной пустыне, я часто повторял себе эти слова. Я упорно говорил себе:
– Я должен дойти! Я должен их спасти! Должен!
В какой-то момент я думал, что уже близко, что чувствую влажное дуновение. И тогда наступил самый тяжелый кризис. Я с трудом держался на ногах, несколько раз падал. Воды уже не хватало, горло горело от сухости, глаза щипало, они слипались. Необходимо было отдохнуть. Необходимо! Я просто не мог двигаться дальше.
Наступила ночь, я сел в тени скалы и, обессиленный, заснул. Сколько времени прошло в полусне, в полуяви, я не знаю. Мне почудилось, что передо мной появились какие-то тени. Кто-то меня кормил, поил… Где-то я на чем-то ехал… Когда я очнулся, то лежал в тени пальмы, на какой-то попоне или шкуре… Слышалось фырканье верблюдов, мелькали какие-то люди. Они заметили, что я пошевелился. Кто-то подошел ко мне, наклонился. Я почувствовал вкус молока.
«Что за люди?» – подумалось мне. Я спрашивал их, но они отвечали на незнакомом языке. Их было трое, в черных одеждах, с закрытыми лицами, что для пустыни, однако, вполне обычно. Они готовились ко сну. Я закрыл глаза, а когда открыл, один из них как раз открыл свое лицо и склонился надо мной. Я не на шутку испугался! У него было совершенно голубое лицо, как у мертвеца. Позже я немного пришел в себя и вспомнил рассказы арабов о «земле страхов» где-то в глубине Сахары, где живут «голубые люди пустыни». Но вы можете себе представить, какое жуткое впечатление это на меня произвело. Какое-то время мне казалось, что я уже не на этой земле. Вот почему я так хорошо все запомнил и так подробно вам рассказываю.
Я пробовал разговаривать с ними, объясняя, что мне нужно в Луксор, но они беспомощно разводили руками. Я-то хотел, чтобы эти люди поняли, что я не могу с ними ехать, ведь мне нужно совсем в другую сторону. Они долго переговаривались на своем языке, показывая на меня, и повторяли одно слово:
– Марабу…
Мне было известно, что эта похожая на аиста птица обитает в Африке, но на севере и юге континента ее не встретишь. Почему, обращаясь ко мне, они повторяли название этой птицы? Пока что я не стал ничего выяснять, да у меня и не получалось общения с этими всадниками. Обращались они со мной весьма уважительно, делились едой. Но уж и скудна она была! Верблюжье молоко да финики. С ощущением их вкуса на губах я и вступил в самое необычайное в своей жизни приключение.
Караван
Минуло несколько дней, мы двигались на запад. Уже близился вечер, когда мои спасители вдруг остановились и принялись жестикулировать, на что-то показывать, взволнованно что-то говорить. Вдали, на фоне гаснущего дня и желтых песков, появились темные движущиеся пятна. Это был караван.
Караван. Что это за необыкновенное зрелище! Сотни верблюдов, десятки людей, товары, шатры… Караван стал на ночлег. Мы подъехали к самому красивому шатру, остановились перед ним. Мои спутники спешились, быстро переоделись в полосатые, голубые, открытые с боков длинные и широкие туники, которые они называли гандурами. Весьма тщательно закрыли лица. По их поведению я догадался, что в роскошном шатре обитает какая-то важная персона. Так оно и оказалось. Но… вы только послушайте! Ни за что не поверите! Из шатра вышла молодая, красивая женщина. Я тут же понял, что это она ведет караван. Как же я жалел, что со мной нет Новицкого, это ведь Тадек всегда нравился женщинам. Может быть, нас бы благодаря тебе и выпустили?
Тем временем началась церемония приветствий. Я не преувеличу, если скажу, что она длилась не меньше часа. Я заметил, что некоторые фразы повторялись не один раз. Позднее мне довелось узнать, что обмен любезностями и различными сведениями повторяется десятикратно. Поскольку я помнил, отец, что ты любишь собирать любопытные данные об обычаях разных народов, я постарался уяснить содержание приветствий. Выглядело это примерно так:
– Здравствуй, – начали мои спутники.
– Здравствуйте! – ответила женщина.
– Приветствуем тебя.