Следующая чрезвычайная ситуация возникает, когда техник сообщает нам, что, выполняя неосторожный маневр мостового крана, он мог повредить вакуумную трубу. Это произошло, когда он немного изменял угол размещения калориметра, который, хоть и весит много тонн, выглядит просто игрушкой в сравнении с самим соленоидом. И этим монстром он лишь коснулся деликатнейшей части ускорителя под названием beam pipe – хрупкой трубы из алюминия и бериллия, внутри которой поддерживается глубокий вакуум и по которой в LHC несутся протоны. Самое незначительное ее повреждение может стать причиной взрыва, и это была бы худшая из всех возможных катастрофа и для нас, и для ускорителя. Она предвещала бы бесславный финал CMS и многомесячную остановку всего LHC. К счастью, после нескольких недель проверок мы смогли вздохнуть с облегчением. Кстати, тогда в очередной раз подтвердилась эффективность одной нашей необычной процедуры, введенной в процессе строительства ускорителя. Всякого, кто совершит тот или иной проступок, не только не наказывают, но еще и премируют, если он сообщит об этом незамедлительно. Это может показаться странным, но на самом деле логика тут есть. Ошибки совершают все и всегда. Если страх быть за них наказанным заставляет молчать, то возникает опасность получить “бомбу замедленного действия”, заложенную в недра столь сложного сооружения. Нет уж, лучше сразу признаться и начать искать решение проблемы, понимая при этом, кто именно несет ответственность за допущенную ошибку.
Саркози, “Тур де Франс” и “дурацкая затея”
В марте 2010 года в LHC начались протонные столкновения с энергией 7 ТэВ. Эта новость была встречена всеми с большим энтузиазмом. Мы так долго ждали данных, что уже даже забыли то головокружение, которое испытываешь, когда первым наблюдаешь новый и полный неожиданностей мир. Старожилы, видевшие все фазы строительства ускорителя и всецело поглощенные проектом, в последний раз анализировали полученные экспериментальные данные годы назад. Для молодых же это совершенно невиданный опыт: они налетают на новые данные с жадностью косяка амазонских пираний и принимаются переваривать, анализировать, а то и выворачивать их наизнанку, словно носки. Любопытно наблюдать за тем, как эти ребята представляют полученные результаты: за несколько недель они открывают заново все элементарные частицы Стандартной модели.
Подобная активность принципиально важна для построения Новой физики. Никто не поверит, что мы открыли Сьюзи или поймали бозон Хиггса, если до того мы не сумели переоткрыть все известные элементарные частицы. Тут важны скорость и качество – они помогают добиться серьезного преимущества. Весьма существенную роль играет то, что наши новые детекторы были тщательно откалиброваны. Возвращаясь к аналогии с оркестром: для начала надо исполнять общеизвестные музыкальные произведения – чтобы продемонстрировать хорошую настройку инструментов. Только после проведения этой исключительно тонкой, требующей терпения операции мы будем готовы перейти к совершенно новой партитуре.
Стоит напомнить, что все процессы в Стандартной модели могут быть уподоблены поиску в таежных дебрях неведомых науке зверей. Каждая новая частица, если ей суждено будет когда‑нибудь появиться в наших данных, даст о себе знать сигналами, спрятанными среди других, очень похожих, сигналов уже известных процессов. Их надо очень точно измерить и количественно описать; только тогда у нас появится уверенность, что мы смогли выделить какую‑то аномалию, статистически значимое число надежно зарегистрированных событий. Как никогда актуальным представляется мне сегодня наставление, данное в древности одним персидским поэтом своему юному ученику: “Если хочешь стать поэтом, сперва выучи наизусть все то, что было написано до тебя… а потом – все забудь”.
Самым важным событием в научной жизни того года была конференция по физике высоких энергий в Париже, в которой принимали участие сотни физиков со всего мира, с нетерпением ожидавших наши первые результаты. Представлять их поручили мне и Фабиоле.
26 июля 2010 года Париж сверкал разноцветными огнями. Накануне завершился “Тур де Франс”, и я нашел время, чтобы, оторвавшись от компьютера, сбегать на набережную Сены и посмотреть на Контадора с компанией, несущегося в сторону Елисейских полей.
На открытии конференции моим глазам предстало впечатляющее зрелище. Мне не привыкать говорить перед сотнями слушателей, но вид большого зала Дворца конгрессов у Порт-Майо на 1 750 мест все же заставил меня разволноваться.
Первым к участникам конференции обратился Никола Саркози, президент Французской Республики. Я не вслушиваюсь в его выступление, а по обыкновению слежу за языком тела. И, к своему изумлению, понимаю, что он крайне не уверен в себе и пытается скрыть эту неуверенность с помощью надменной осанки и подчеркнуто высокомерных манер. Мне Саркози не симпатичен, но вещи он говорит важные, такие, что мне всегда приятно слышать от людей, облеченных властью. Рассуждает о роли научных исследований в Европе, подчеркивает, что снижать инвестиции в науку во время кризисов – это безумие и что Европа должна сохранить и даже упрочить свое лидерство в сфере физики высоких энергий.
Когда выступаем мы с Фабиолой, в зале царит тишина. Представленные нами результаты производят впечатление: LHC только начал работать, прошло всего несколько месяцев, а оба эксперимента уже демонстрируют, что располагают всеми необходимыми ингредиентами. Мы показываем графики и измерения относительно W– и Z-бозонов, представляем первых кандидатов в топ-кварки и первые полученные нами результаты относительно новых явлений в области энергий 7 ТэВ. Никто не сомневается, что ATLAS и CMS готовы идти дальше.
Вскоре, ответив на многочисленные вопросы, я удовлетворенно спускаюсь со сцены. Дело сделано. У меня такое чувство, словно мы с Фабиолой успешно сдали важный экзамен. Однако наша радость длилась недолго.
Разговаривая с коллегами по Тэватрону, мы вдруг понимаем, что ликовать нам рано. Весь прошлый год американский ускоритель работал идеально, его эффективность и светимость систематически возрастали. Экспериментаторы продолжают упорные поиски бозона Хиггса. У них получилось проанализировать другие многообещающие каналы распада, и они систематически сопоставляют свои результаты. Одним словом, они здорово вырвались вперед, и, если мы чего‑нибудь не предпримем, они нас обгонят.
Едва дождавшись кофе-брейка, я, Рольф, Стив и Фабиола собрались в уголке, подальше от столов с закусками, вокруг которых толпились участники конференции. Мы получили абсолютно ясный сигнал. Нам нужно срочно менять стратегию. Риск, что после всех приложенных усилий люди с Тэватрона уволокут открытие прямо у нас из‑под носа, слишком велик. Нам было достаточно взглянуть друг на друга, чтобы понять, что мы можем сделать, – и в этом решении мы были единодушны. Прежде всего надо продлить период сбора данных. То есть отложить ремонтные работы до 2013 года и собирать данные весь 2012‑й. Мы попробуем увеличить светимость и, может быть, также энергию и запишем на диск еще 5 fb-1, то есть обратных фемтобарн (они используются как специальная единица измерения, указывающая полное количество собранных данных), и на этом наша история завершится. Дело даже не в Тэватроне. Если бозон Хиггса существует, мы находим его, где бы он ни прятался; в случае же неудачи вообще отказываемся от поисков. Мы четверо расходимся с мыслью немедленно проверить, действительно ли задуманное нами выполнимо. Мы отводим себе несколько месяцев на то, чтобы проанализировать все детали: Стив сконцентрирует свое внимание на ускорителе, мы с Фабиолой проведем компьютерные симуляции экспериментов, а Рольф прозондирует настроения в Совете. До тех пор, пока мы не проверим все возможности, мы будем молчать о наших планах.
Итак, за какие‑то десять минут вся история LHC, а может быть, и всей физики высоких энергий навсегда изменилась.
Как поменять стратегию
Лето 2010 года я провел в спорах с наиболее агрессивными и наиболее преданными делу коллегами. Первым, с кем я поговорил, был Вивек Шарма. Вивек родился в глухом уголке индийского штата Бихар и, как и большинство блестящих студентов-иностранцев, получив докторскую степень, остался в США. Он был тогда молодым профессором Калифорнийского университета в Сан-Диего и несколько месяцев, по моему поручению, возглавлял группу по хиггсовскому анализу. Это была одна из самых маленьких групп – в нее входило всего двадцать семь физиков, в то время как группы по поиску суперсимметрии или идентификации топ-кварка состояли из сотен человек. Такая количественная разница отражала всеобщую уверенность, что сбор данных на 7 ТэВ не даст сколько‑нибудь значимых для поиска бозона Хиггса результатов и что следует сконцентрироваться на других направлениях, представлявшихся более перспективными.
Мы с Вивеком подружились еще во времена LEP: познакомились, когда он, учась в Висконсине, работал вместе со мной над юстировкой миниатюрной трековой камеры, собранной нами в Пизе. Мне хватило всего нескольких слов: Вивек сразу уловил суть происходящего. Нельзя терять времени, результаты нужны уже этой осенью. Надо было срочно организовывать серию численных экспериментов, чтобы понять, справедлива ли наша интуитивная оценка в 5 обратных фемтобарн, которая показалась нам наиболее разумной. Следовало выстроить совершенно новую стратегию. До сих пор наш анализ базировался на предположении, что в нашем распоряжении есть сотня обратных фемтобарн при энергии в 14 ТэВ. При таких условиях с открытием бозона Хиггса справится и ребенок. Все наши прежние исследования показывали, что в каждой конкретной области масс достаточно сконцентрировать усилия на одном-единственном канале распада, – и мы сможем открыть бозон Хиггса, где бы он ни прятался.
С LHC мы чувствовали себя, как в пятизвездочном отеле: заказывай все что хочешь, и тебе принесут это прямо в номер. Однако инцидент 2008 года разрушил наши мечты о величии. Нам, так сказать, пришлось укрываться в горном лагере, где нужно жаться друг к другу, когда хочешь согреться, а если не найдешь чего‑нибудь съедобного и дров для печки, то будешь стучать зубами от холода и страдать от голода.