В пабах женщины обычно долго не сидят. В общем баре их вообще никогда не бывает, это место предназначено для мужчин, здесь больше грязи, меньше света, и посетители здесь заняты делом серьезным: сидят и выпивают. Женщины появляются в зале и, как правило, не в одиночку, причем создается впечатление, что здесь их просто терпят, поскольку паб – заповедное, предназначенное для мужчин место. Паб – место отнюдь не тихое или уютное. Деревянная стойка бара, перекрытия, столы со стульями, истертый ковер, блеск кранов для пива, блеск стаканов и кружек – все это жестко действует на восприятие и не очень-то поощряет женщин бывать здесь. Именно поэтому в поисках очередного «шерримена» Вайолет ходила в бары гостиниц. В гостиницах люди долго не задерживаются, что делает каждого посетителя в баре более восприимчивым и мягким. В гостиничных барах бывают редко используемые, но уютные передние залы, а вот любой паб больше похож на сарай, где мужчина хранит свои инструменты. В общем, что-то в этом роде – Вайолет всегда так казалось, когда она входила в паб с родителями и братьями, особенно во время пеших походов. Деревенские пабы, конечно, попроще, там больше позволяется, но все равно женщины в них бывают редко, а поодиночке вообще никогда.
Но в «Пяти колоколах» в этом смысле все было по-другому. Намерение Вайолет посидеть в пабе никого не удивляло и не ставилось под сомнение – возможно, потому, что она сняла наверху комнату и предполагалось, что питаться будет здесь же. Когда она вошла, хозяин молча указал ей столик в углу и подошел взять заказ.
– Сухой херес, бифштекс и почки в тесте, – сказала Вайолет.
Бармен нисколько не удивился столь необычной комбинации, хотя, когда он принес вино, она поняла, что с почками оно не пойдет, и заказала еще стакан воды.
Потягивая херес и поджидая еду, Вайолет потихоньку осматривалась. Паб «Пять колоколов» мало изменился с тех пор, как двадцать семь лет назад она была здесь. Те же стоящие вразброс столы со стульями, с балок свисают те же конские сбруи с медными бляхами, те же висящие на крючках за стойкой бара высокие пивные кружки, тот же большой и неразожженный камин с лежащим перед ним толстым лабрадором, которому, вероятно, снятся горячие языки пламени в камине в зимние месяцы. Она вспомнила, как вели себя здесь маленькие Джордж и Том – Джордж в первый раз попробовал горькое пиво и тут же сплюнул его, оно ему ужасно не понравилось, а Вайолет с Томом и отец смеялись над ним. Но потом отец подсластил пиво лимонадом, и получился напиток шанди.
Был субботний вечер, народу собралось прилично, но неудобств это не создавало. Мест на всех хватало, за столиками сидело и несколько парочек, одни перекусывали, другие просто выпивали. Женщины пили либо портвейн, либо лимонад. Херес стоял только на ее столике. У стойки толпились мужчины, и по всему было видно, что народу в баре ожидается больше. Кое-кто с любопытством поглядывал в ее сторону, но она не заметила ни одного осуждающего или недружелюбного взгляда. Атмосфера в пабе во многом зависит от правил, которые устанавливает хозяин. Если он относится к Вайолет как к своей, то и остальные посетители так же.
Словом, Вайолет чувствовала себя уверенно отчасти еще и потому, что у нее здесь была назначена встреча. С ней здесь считались. И мужчина, которого она ждала, был из местных. Вайолет не сомневалась в том, что, войдя сюда, Артур с каждым поздоровается, кое с кем перекинется парой негромких слов. И все присутствующие примут ее как свою, потому что так к ней относится и он. Она призналась себе также и в том, что с удовольствием предвкушает, как удивятся все те, кто сейчас искоса поглядывает на нее, когда увидят, что Артур садится за ее столик.
Вайолет съела бифштекс, потом почки в тесте… Да, Артур оказался прав, все было очень вкусно. Пеший переход, солнечная жара, да и месяцы скудной диеты на одних сардинках и бобах сделали свое дело – аппетит у нее был волчий. Покончив с почками, она колебалась всего секунду и тут же заказала пудинг с заварным кремом, хотя понимала, что это больно ударит по ее бюджету. Еще только первый день путешествия, а она успела так много потратить. Вайолет тяжко вздохнула. Какое же это все-таки мучительное чувство, когда приходится переживать при каждой трате, вечно думать, можно это позволить себе или нет. И ведь что – какой-то несчастный пудинг! Ну почему она должна отказывать себе в пудинге, если ей так хочется его съесть?
Когда явился Артур, она доскребала последние крошки пудинга и остатки заварного крема.
– Приятно видеть чистую тарелку, – улыбнулся он, усаживаясь напротив. Потом положил на стол доску для счета и колоду карт. – Вижу, вам понравилось, как тут готовят. Ну, как вам местный бифштекс и почки в тесте?
– Объедение! – Вайолет откинулась на спинку стула. – Спасибо, что подсказали.
Артур показал глазами на бокал хереса.
– Еще заказать или, может, хотите полкружечки легкого пива? Пиво у нас местное, пивоварня неподалеку. Мистер Траут варит из хмеля, оно не очень горькое.
Вайолет согласилась на пиво, и ей приятно было, что Артур не нашел ничего странного в том, что она ничего против пива не имеет, в то время как остальные женщины в «Пяти колоколах» пьют что-то совсем другое. В баре он и в самом деле знал всех наперечет и своим присутствием снял проблему любого сомнительного замечания на ее счет.
Скоро уже они играли в карты, потягивая свои напитки, и болтали, как старые друзья. Вайолет давно обратила внимание, что, когда мужчины встречаются, они всегда чем-то заняты вместе: играют в карты или в дротики или разгадывают вместе кроссворд. От этого и разговоры текут свободней, ведь когда они разговаривают, их внимание не сосредоточено друг на друге, как это всегда бывает у женщин, они заняты чем-то другим. Наверное, именно поэтому совместные занятия вышивкой доставляют такое удовольствие.
Вечер продолжался, они играли в карты и разговаривали на общие для них темы: о Джильде – «серьезная девица», – о работе в соборе, о местных выборах. Вайолет было приятно, что Артур считает нормальным, что она ходит на выборы. Вот мать Вайолет ни разу так и не пошла после того, как в 1918 году ей предоставили такое право, и именно поэтому Вайолет, достигнув возраста, дающего ей право голоса, не пропускала ни одной возможности пойти и проголосовать. Она рассказала Артуру, как оказалась в Уинчестере, сменив место работы, и Артур ответил, что ей повезло, ведь их город успешно справляется в условиях общего экономического упадка. Какое-то время он говорил о безработице в Британии, на Континенте и в Америке и что надо делать для того, чтобы все изменилось к лучшему.
– Самая тревожная ситуация в Германии, – сказал он, – особенно после того, как возникла нацистская партия. Уинстон Черчилль выразил беспокойство, и я с ним согласен.
– Но он ведь не входит в состав правительства? – робко заметила Вайолет.
Она редко обсуждала с другими политические проблемы и теперь опасалась, как бы не повторить то, что говорят по радио или пишут в газетах.
– Но это не значит, что он плохо понимает ситуацию. Иногда заднескамеечники[12] мыслят более здраво – им не надо отчитываться перед кабинетом и премьер-министром. И они могут говорить что думают.
Вайолет прокашлялась, ей надо было вести счет.
– Пятнадцать – два, пятнадцать – четыре, пятнадцать – шесть и королевская пара – двенадцать очков.
Про Германию ей разговаривать не хотелось, болезненная тема, Вайолет и думать было противно о стране, которая разрушила ее прошлое. Но она была очень довольна тем, что Артур считает ее достаточно умной, чтобы говорить о политике, о событиях в мире. Большинство мужчин думают иначе, даже Том. Такого же мнения придерживался и ее отец.
Мало-помалу Артур рассказал и о себе: у него два внука в Австралии, которых он ни разу не видел. Раньше он был геодезистом, но недавно ушел на пенсию, раньше положенного срока. Теперь служит звонарем в деревенской церкви и в соборе и по воскресеньям колесит туда-сюда на велосипеде.
– Завтра утром я буду звонить к службе, – добавил он. – Услышите, когда отправитесь дальше. Чей теперь ход?
Но вот о его жене Вайолет не узнала ничего, сама не спрашивала, а он рассказывать не стал. Не то чтобы нарочно пытался обойти эту тему, вовсе нет, сказал ведь он: «Мы прожили в Нетер-Уоллопе тринадцать лет». Но ничего конкретного про нее не сообщил: ни как зовут, ни чем она сейчас занята, то есть почему не пришла с ним в паб, ни как она относится к жизни в Нетер-Уоллопе и скучает ли по Уинчестеру. Артур говорил о конкретных делах, а своими чувствами не делился и душу не выворачивал.
Увидев жену Артура с нечесаными, распущенными седыми волосами, когда та сидела, закрыв глаза и подставив лицо солнцу, Вайолет сразу поняла, что с ней что-то неладно, хотя и не могла понять, в чем дело, телесного или психологического это характера. Было нечто такое в ее лице, говорившее о скрытой ущербности, как бывает с глиняным горшком, у которого есть небольшая трещинка: им еще можно пользоваться, но делать это надо очень осторожно, иначе он распадется у тебя в руках. Вайолет догадывалась, что Артур умеет правильно вести себя в подобных ситуациях, аккуратность, требуемая в профессии землеустроителя, должна помогать ему и в этом. Но она чувствовала трещину и в нем самом, вероятней всего полученную на войне, – бо́льшая часть подобных проблем в эти дни имела одну и ту же причину.
Но война давно закончилась, и сейчас не нужно снова проходить через те же испытания, напомнила себе Вайолет, когда Артур отлучился в туалет. После второй маленькой кружечки пива она слегка захмелела.
Еще Вайолет было приятно, что Артур тоже расспрашивал ее обо всем. В свое время она провела много вечеров со своими «шеррименами», выслушивая их откровения, и только в конце понимала, что о ней они ничего не знают и знать не хотят, она их интересовала только с точки зрения мимолетного физического удовольствия. Но Артуру, похоже, было интересно узнать больше о причинах, по которым она оказалась в Уинчестере, о ее работе, о том, как она увлеклась вышиванием. Вайолет было трудно не назвать истинной причины своего переезда, и она неожиданно для себя самой рассказала о смерти отца, о том, как трудно ей было и дальше жить с матерью. Слово за слово, и она рассказала о гибели брата, пару слов вставила и о гибели жениха. Артур кивнул, но о подробностях допытываться не стал.