Потом пианист заиграл более быстрые мелодии, и все сразу бросились танцевать. Отец Джильды пригласил Вайолет и станцевал с ней под песенку «If I Had You». Ме́ста в зале было совсем мало, так что пришлось только стоять, раскачиваться и улыбаться друг другу. Было очень неудобно во всех смыслах, но ощущение праздника коснулось и ее тоже.
Джильда с Дороти тоже танцевали, и сейчас это не казалось уж очень странным. После войны мужчин сильно поубавилось, женщины нередко танцевали друг с другом, и никто этому особенно не удивлялся. Обычно они танцевали либо быстро, либо совсем уж чопорно, строго выпрямив спины и держа руки там, где положено. Но вот Джильда с Дороти этих правил не соблюдали. Впрочем, в такой толпе особо не растанцуешься, так что соблюдать приличия необходимости не было. И танцевали они просто в обнимку, тесно прижавшись друг к другу, раскачиваясь взад и вперед, бахрома на платье Джильды мерцала и переливалась, они пели, глядя друг другу в глаза, о том, что ни снежные горы, ни бескрайние океаны, ни жаркие пустыни для истинной любви не преграда. Заколка-бабочка в волосах Дороти отцепилась и кое-как болталась на пряди волос. Вайолет испытывала большой соблазн подойти к ним и спасти эту бабочку, ведь она рискует быть раздавленной под каблуком рьяных танцоров, но уж слишком много было народу, да и не хотелось ей привлекать к себе внимание. И Вайолет осталась на месте, стараясь не смотреть в их сторону.
Однако в поведении этих двух женщин во время танца было что-то по-детски милое. Казалось, больше никто, кроме Вайолет, не замечает, насколько интимно выглядит их танец, и Джильда даже один раз помахала ей ладошкой, как бы давая знать: им известно, что она наблюдает за ними, и они укоряют ее за это.
Так вот как выглядит любовь, подумала Вайолет, сама не в силах понять, какие чувства она испытывает, наблюдая за этой парочкой, – удовольствие или отвращение. Она знала о том, что бывают такие союзы. Слышала толки и пересуды про омерзительную близость между женщинами, причиной которой, по общему мнению, был недостаток мужчин, и незамужние дамы вынуждены выбирать такие отношения как наименьшее из зол. Но сама Вайолет при виде Джильды вместе с Дороти ничего такого не чувствовала. Ей казалось, что они просто созданы друг для друга.
Вайолет вдруг спохватилась, когда поняла, что перестала танцевать, стоит на месте и не двигается, а смущенный отец Джильды топчется сам по себе. А потом пианист плавно перешел к следующей, медленной песне: «Love Is the Sweetest Thing». Этот последний хит Эла Боулли чуть ли не каждый вечер звучал по радио. И вся толпа разом запела:
На свете нет ничего лучше любви.
Что еще может осчастливить
Все живое на свете,
Кроме вечной, как мир, любви.
Вайолет поблагодарила мистера Хилла и, продолжая мурлыкать под нос и обмахиваясь – в битком набитом народом помещении паба стало совсем душно, – вернулась на свое место. А Джильда с Дороти все танцевали, но теперь медленно, еще плотней прижавшись друг к другу, одной рукой обнимая партнершу за талию, другую положив ей на плечо, – ну почти как обычная пара. Казалось, они прекрасно понимали, что здесь теперь можно тесно прижиматься, не заставляя остальных удивленно приподнимать брови и делать большие глаза, – никто не обращал на них никакого внимания.
Песня закончилась, и за фортепиано сел другой пианист, а Джильда с Дороти вернулись на свои места.
– Ну, как ты здесь, не скучаешь? – прошептала Джильда.
– Нет, не скучаю, – ответила Вайолет, ей совсем не хотелось разговаривать.
Новый пианист заиграл более старые песенки, и все с еще большим энтузиазмом стали подпевать. К этому времени большинство мужчин, да кое-кто из женщин тоже, были уже слегка на взводе, расчувствовались, шум в зале усилился. И не было ничего удивительного в том, что пианист в конце концов заиграл мелодию, слушать которую Вайолет хотела меньше всего. Когда он только начал подбирать первые ноты «It’s a Long Way to Tipperary»[19], она стиснула зубы. Назойливая, бодрая жизнерадостность этой песни вызывала в Вайолет болезненное чувство, которое никак не вязалось с ее отношением к войне. Каждый раз, когда Вайолет слышала эту мелодию, у нее больно сжималось сердце и она вспоминала солдат – а среди них ведь были и Джордж, и Лоренс, – послушно поющих ее и когда они садились в эшелоны, которые повезут их в сторону Континента, и уже в окопах.
Однако похоже было, что только одна Вайолет всеми фибрами души ненавидела эту песню. И когда столпившиеся вокруг пианино мужчины принялись стучать кулаками по инструменту, во все глотки подхватывая: «До свиданья, Пикадилли! Прощай, Лестер-сквер!» – Вайолет надела пальто.
– Пойду подышу воздухом, – сказала она Джильде, протолкалась сквозь толпу и выбралась на улицу.
Ее встретила холодная зимняя ночь, Вайолет глубоко вдохнула, натянула поглубже шляпку и, прислонившись к стене, закурила, дрожащими пальцами держа спички. Дым проник глубоко в легкие и слегка отрезвил ее.
Она посмотрела на усыпанное звездами черное, безлунное небо. Мимо нее проходили праздные гуляки, тоже встречающие Новый год, все они направлялись в сторону Хай-стрит. И вдруг послышался колокольный звон. Колокола звучали не в полную силу, не так, как в последнее время ей приходилось слышать и к чему она уже привыкла. Один раунд прозвучал как будто нормально, следующий уже довольно глухо, словно сквозь стеганое пуховое одеяло. И снова то громко, то тихо. Должно быть, их нарочно приглушают, подумала Вайолет. Ей показалось, что она помнит, как слушала полностью приглушенные колокола, когда была еще молода, в день смерти короля, и эти глухие удары без звона показались ей очень странными.
Вайолет поднесла часы к свету, падающему из окон паба. Половина двенадцатого. Интересно, будут ли они звонить до самой полночи? И Артур тоже там звонит? Ей вдруг страшно захотелось подняться на колокольню, оказаться высоко над городом. А вдруг в соборе кто-то есть и ее впустят? Или звонари оставили дверь незапертой? Не успела она отговорить себя от этой затеи, как погасила сигарету и двинулась по Хай-стрит, но против потока людей, в противоположную сторону, потом свернула на узенькую Маркет-стрит, которая вела прямо к внешнему дворику собора. Вдоль улицы выстроились магазины с витринами, украшенными веточками остролиста, рождественскими вертепами и искусственными снежинками. Здесь было довольно темно, а людей меньше. Вайолет прошла мимо нескольких смеющихся парочек. Почему это люди всегда разбиваются на парочки и почему они всегда смеются? На углу был ресторанчик «Старый базар», и оттуда доносилось пение.
Потом Вайолет осталась совсем одна и двинулась через внешний дворик. Собор впереди был освещен прожекторами, хотя внутри там сейчас темно и пусто: сегодня вечерней службы не было. Только колокола звонили: теперь они звучали громче, но все равно приглушенно, словно кто-то кричал, приложив ко рту ладонь.
Представив себе эту картину, Вайолет вздрогнула и пошла быстрей. Вдруг она услышала за спиной шаги, и какое-то звериное чутье подсказало ей, что это он.
Да, это был Джек Уэллс, на ходу он насвистывал «Love Is the Sweetest Thing», и Вайолет сразу поняла, что в том пабе вместе с ней был и он, небось весь вечер незаметно наблюдал за ней, а она об этом и не догадывалась, а теперь пошел следом. У Вайолет было такое чувство, будто она снова попала на то кукурузное поле и теперь лихорадочно думает, что предпринять. Как все-таки трудно сдержаться и не побежать, но ей не хотелось показать ему, что она боится. Ну вот, он все испортил, думала Вайолет. Испортил песню, которую она так любит.
Сейчас на территории внешнего дворика собора никого нет, только она и этот человек с кукурузного поля, они приближаются к припавшему к земле, будто съежившемуся, темному зданию собора, и только приглушенный звон колоколов успокаивает ее и ведет за собой.
Вот колокола стали бить по нисходящей гамме, пробили несколько раундов и умолкли. Не ожидая такой измены с их стороны, Вайолет не выдержала и побежала.
Но сейчас на ней были не тяжелые ботинки, а туфли с низкими, громко стучащими каблуками. И еще она знала, куда идет и сколько ей осталось идти. От неожиданности он не сразу пришел в себя. А когда бросился вдогонку, Вайолет успела завернуть за угол собора и уже бежала вниз по узенькой галерее, которая вела к внутреннему дворику собора. К несчастью, дворик тоже был пуст, поскольку отстоял далеко от того места, где празднуют Новый год, куда стекаются все люди. Можно было бы кинуться направо по булыжной мостовой, потом узкими переулками к пабу «Уайкэм армз», но Джек Уэллс мог догнать ее до того, как она добежит туда. Нет-нет, там будет небезопасно.
Вайолет мчалась вдоль собора по направлению к большому арочному проходу, ведущему в галерею и поперечный неф, где дверь в башню колокольни… – черный ход, так назвал ее Артур. Она уже проходила мимо него пару раз во время прогулок. Проход в галерею представлял собой большое черное устье, но Вайолет уже не колебалась. Она нырнула туда, шаги ее гулко отражались от стенок, но скоро к ним присоединились и его шаги: он ее догонял. В любую секунду она ждала, что в нее вцепятся его пальцы. Вайолет повернула туда, где, как она думала, должна быть дверь.
– Ай! – вскрикнула она, споткнувшись о высокую ступеньку.
Вайолет удалось нащупать металлическую ручку в форме сердечка, она потянула ее на себя. Дверь была заперта.
Вайолет жалобно заскулила, вертя ручку то вправо, то влево. Было темно, хоть глаз выколи, свет уличных фонарей сюда не достигал. В ее памяти что-то шевельнулось: про этот вход, кажется, что-то говорил Кит Бейн. Да-да, где-то тут должен быть спрятан запасной ключ, только вот сможет ли она найти его. Вайолет провела руками по каменной стене с обеих сторон двери, стараясь нащупать щели в штукатурке.
Шаги Джека Уэллса замедлились. Должно быть, он почувствовал, что его жертва попала в ловушку. И снова стал насвистывать свою песенку.