Алёшке вдруг показалось, что Зося с кем-то переговаривается глазами. Он даже оглянулся. За окном никого не было.
Ночь. Свет фонарей.
Зося чуть подмигнула той самой женщине за стеклом. Смерть помахала рукой в ответ, улыбнулась ласково.
– Я. Я буду стихи писать. Буду с любимым Алёшей работать вместе. И мы придумаем удивительные штуки, да, Алёшка? Хороший у меня день рождения, ребята! Какие же вы замечательные, как я рада вас видеть! Ну, давайте, за родителей наших!
Крупнокалиберный Мыш мирно спал на составленных стульях в углу, видел самый лучший сон в жизни и улыбался.
С просветлёнными лицами пограничники и жёны их любимые встали.
Зазвенели чарки и фужеры.
Зазвенели сердца песней из детства…
Пошли, старик.
Не будем им мешать.
Глава 4Повышение потенции в полевых условиях
1
– Ну! Говорю! Тебе! Сейчас возьму её! Вот ведь! Скачет, зараза! Чаркин, гони! Гони ровнее, родной! – Крупнокалиберный Мыш, Вовочка Мышкин, комвзвода станковых пулеметов, стоял в командирском люке летевшего по кочкам бронетранспортёра и выцеливал белое пятнышко скачущей впереди косули. – Говорю тебе, Алёшка, возьмём! Давай, Чаркин, давай! Чуть левее! Ну! Гони!
Алёшка Филиппов упёрся задом в край левого люка и приготовился снять косулю из верного АКС. Стальной мастодонт подминал под себя жухлый кочкарник, перемалывал его восемью колесами-лапами, клочьями отбрасывал назад и с рёвом прыгал вперёд.
Лейтенантам было по двадцать четыре года. Они были веселы, упруги, полупьяны. Рассветная охота – самое мужское дело. «Встала младая из мрака с перстами пурпурными Эос». Встретим красотку и мы – нельзя, чтобы женщина ждала.
Представь, старик…
Упившийся последним тёплым муссоном поздний сентябрь 1969 года. Небесная красавица только раскрыла сонные глазки, но ещё не сбросила облачное покрывало, расшитое золотыми драконами. До розово-сизых сопок на китайском горизонте – болотистая равнина, заросшая густым кочкарником. Пряди утреннего тумана запутались меж высоких кочек жёсткой травы.
По этой непроходимой равнине могли пробраться только звери или пограничники. Даже отчаянные зэки, обычно прорывавшиеся к Амуру, потом вплавь через великую реку – Бог не выдаст, китаец не съест, – они не шли по кочкарнику. Мало того что прыгать по кочкам нужно километров пятнадцать, а где и двадцать – хотя испокон веков, если решал бежать русский мужик, то ничто его не останавливало, но там, на Диком Западе, дело другое – а здесь очень уж кочки шатались после дождей. Идти меж кочек? Завязнуть по самые… ну, вам по пояс будет, в грязюке вываляться свиньёй – это полбеды.
Беда была в том, что лютые погранцы всю равнину забросали «путанкой» – тончайшими, невидимыми в бритвенно-острой осоке петлями тонкой нержавеющей проволоки. Такое не мог выдержать ни упорный китаец, ни беглец, вверивший Господу Богу грешную душу. Упадёт меж кочек – захлестнётся, вопьётся в руку, в ногу стальная паутина – повезёт, если с собой хорошей стали нож. А если выронить? А если без ножа, только ствол? Зубы не помогут. Пожалуйста, могилка готова. Только семь безучастно сияющих небесных сфер над грешником, хрипло воющим в липкой, тухлой жиже.
А сколько зверья запутывалось…
Несчётно.
Жалко было красивых косуль, конечно, но лучше зверей жалеть, чем несчётных китайцев пустить на свою сторону.
Кстати, старик, к слову о беглой породе…
Есть у меня знакомый душегуб.
Назовём его… Да пусть будет Паша. Мне он зла не сделал, наоборот, мужик крепко неглупый и слесарь рукастый. В нашем ЖЭКе колдует в подвале. Рослый, крепкий, поджарый. То состояние возраста и души, которое в русском языке называется «матёрый». Смуглый, чёрная борода с сединой. Глаза голубые. Очень дамочки из нашего дома румянятся при виде слесаря Паши.
Потекла у меня как-то паровая батарея на кухне. Был у меня газовый ключ, но что-то никак я не смог приладиться. Делать нечего, позвал я Пашу. Тот пришёл, попробовал своим разводным ключом, хмыкнул, что-то не понравилось ему, пошёл за какой-то сумкой. Вернулся, достал из сумки переточенную железку, приспособил, одним усилием подтянул. «Ловко, – похвалил его. – Лихо получилось. Сам выточил? Молодец». А он, как всякий подвальный Левша, обрадовался доброму слову, полез в сумку и на широченной ладони показал три финки с наборными, цветного плексигласа ручками. «Вот, – сказал слесарь Паша, – приспособа – это ерунда, во, глянь, чё могу».
Из рук настоящего умельца ножи надо брать с уважением. Вот и я так – подержал, посмотрел, бритвенно заточенную сталь попробовал на волос. Ни к чему придраться было решительно невозможно – лёгкие, изящные, убойные штучки. Баланс, обушок, желобок по лезвию, пижонская полировка – всё честь по чести. Мечта для тех, кто знает, как такой игрушечкой человека суметь. «Да уж, – говорю, – дело. Хорошая работа. Толковая». Паша пришёл в особенно хорошее расположение духа, заулыбался – борода, как у кузнеца, с подпалинами седины, зубы белые, крупные. Оглянулся, посмотрел, как я живу, что делаю. А я как раз велосипед перебирал на кухне. «Катаешься?» – спросил меня. «Да. Гоняю. Вчера сотню километров крутанул», – хвастанулся я. Не без этого, да. «Ну?» – «Точно». – «Долго гнал?» – «Часов пять по большому кругу через Тригорск». – «А-а-а. Ну, на велосипеде – это курорт, – хмыкнул слесарь Паша. – А вот ножками, да по снегу по пояс, да полсуток, да семьдесят километров, да чтобы вохра угорела…» – «И?» Посмотрел он на меня как-то неопределённо, опять заулыбался, из-под чёрных бровищ по-волчьи блеснул глазами: «Ушёл же». Собрался он и пошёл опять к себе в подвал – слесарить свои железки-игрушечки.
Вот…
Понимаешь, старик, бывает у мужиков такой возраст, такое состояние души, когда уже по большому счету ничего сложного нет, только взять и сделать. И такие признания просто так не говорятся – и на вшивость проверка, да и спокойная, уверенная, звериная дерзость: «Опять уйду. Захочу и уйду. Не взять меня». Даже чтобы опять почувствовать в себе ту силу – волка, который от овчарок по пояс в снегу может уйти.
Вот именно таких матёрых умельцев, которые «вохру угорали», тоже ловили пограничники.
Не только с китайцами перестреливались.
Впрочем, для этого дела патронов было вдоволь. На нашем берегу Амура, в местах удобных спусков к воде, весь кустарник был хорошенько посечён пулями. Кустам-то было всё равно, они только гуще росли. А если в тело впивалась излётная пуля? Были случаи, что подстреливали китайцы и дозорных, и собак. Собачек было особенно жалко – им-то за что? Люди человечьими страстями меряются, а собакам? Жизнь такая. Что делить?
Землю? Воду? Небо?..
Ну и наши, конечно, стреляли по китайскому берегу. Попадали? Не знаю, честно, не знаю… Кто ж их там, в Китае, запрашивал, если ежедневно по берегам Амура шли перестрелки? Их берег тоже посекли. Как-то Алёшка подсчитал расход цинков по заставам – сложившейся дневной нормой было два магазина боевых на дозорного. Шестьдесят возможностей убить. Может, и попадали. Хотя, конечно, старались мимо стрелять. Кто ж походя такой грех на душу хотел взять?
Вот так и была устроена жизнь осенью 1969 года по обоим берегам великого Амура – перестрелки, нервы, чёрт знает что. Но таких побоищ, что случилось на Даманском, к счастью, пока не было. То ли уже конец беде, то ли ещё не настало главное – о том ни нашим, ни китайским пограничникам не было ведомо.
Впрочем, хватит серьёзничать. Вернёмся к нашим охотникам. Крупнокалиберный Мыш уже готов послать короткую очередь.
Хотя.
Сначала есть толк рассказать, как Манёвренная группа оказалась на долгожданных учениях в Кирге.
2
– Товарищи офицеры! Есть предложение курить по ходу работы, без перекуров! – подполковник Чернышёв привычным приветствием взбодрил отцов-командиров Манёвренной группы, прибывших на утреннее совещание.
Алёшка Филиппов немедленно выдохнул дым, будто держал в себе. Нещадно закурили и все остальные, явно намереваясь как можно быстрее подвесить русский топор или дамоклов меч, кому уж как повезёт. Только было подполковник открыл рот, чтобы дать слово начштаба майору Марчуку, как Толька Серов вскочил с места, раздувая щёки:
– Товарищ подполковник, разрешите обратиться!
– Лейтенант?! Что-то непременно срочное? – Чернышёв прищурил глаза. – Обращайтесь, товарищ лейтенант.
Присутствовавшие скромно потупились. Очередная коррида лейтенанта, чересчур ретиво горевшего на работе, и подполковника, видавшего всё, вся и во всех видах, началась, как всегда, неожиданно.
– Товарищ подполковник! В несчётно какой раз обращаю ваше внимание, что снабженцы отряда опять урезали заявку на комплектующие, совершенно необходимые для бесперебойной работы передвижных постов связи! Вместо минимально положенных по нормативам четырёх комплектов ЗИПа они выделили только два! Следуя этой логике, отряд в очередной раз игнорирует требования к надёжности связи с Манёвренной группой и между подразделениями Эм-Гэ в условиях предстоящего выезда на учебный полигон! Кроме того, по результатам плановой проверки техники были выявлены следующие сбои, которые требуют немедленного предупредительного ремонта, – и, воодушевлённый всеобщим оглушённым молчанием, лейтенант залился соловьём, поглядывая в длиннющий список вожделенных радиоприбамбасов, в который никто из товарищей офицеров по большому счёту никогда не вникал и вообще не стремился разобраться в этом радиотехническом шаманстве.
Отточенное в приёмных и кабинетах Министерства связи, ораторское искусство Серова ошеломляло сразу, безоговорочно и сокрушительно, подобно «Тучам» – всеми любимой пятидесятиградусной водке для работников Севера. Трудовой порыв Тольки на самом деле был всем понятен – кроме обычно-излишней пунктуальности и въедливости, Серов очень переживал, когда надо было оставлять ревниво любимую Юленьку и ехать на полигон в Киргу, на передвижные КПП, в тайгу или ещё куда-нибудь в привычные дальневосточные дебри.