– Не могу знать, товарищ подполковник, – пламенный комсомолец Серёга с ужасом осознал, что использует самые махрово-контрреволюционные обороты речи. – Но…
– Товарищ лейтенант, – промурлыкал подполковник, незаметно растирая под столом кончики пальцев, – Вы что, решили мне голову морочить? Вы издеваетесь?! Нет, что я спрашиваю?! Вы – издеваетесь, – заключил Чернышёв и воздвигся во весь свой немаленький рост. – Вайнман!!!
– Товарищ подполковник! Совершенно ответственно докладываю, что взвод лейтенанта Филиппова будет исполнять песню, не согласованную ни с командованием, ни с комитетом комсомола! Я своими ушами слышал. Они тихо. Но песня незнакомая и белогвардейская!
– Ах так? – подполковник сел на стул и мечтательно посмотрел в окошко, за которым промелькнула улыбка прелестной Луизы. – Никому ни слова. Будете рядом со мной. Если что, партком поддержит комитет комсомола. Мятеж не пройдёт.
Василий Сергеевич достал пистолет, выщелкнул магазин, меланхолически его осмотрел, одним движением зарядил, передёрнул затвор и спрятал «макар» обратно в кобуру.
Сергей Маркович онемел.
– Ну, время! – товарищ подполковник упруго поднялся и отечески похлопал товарища секретаря комитета комсомола по обмякшему погону. – Р-р-раздавим гадину контрреволюции! Лейтенант! За-а-а мной! – и лихо двинул на выход из палатки.
Вайнман поплёлся за ним, вытирая испарину со лба.
3
Серёга Вайнман совершенно определённо родился не в своё время. Ещё в школе он бредил Революцией, тайком от всех надевал рядом с октябрятской звёздочкой ордена деда-прокурора и тихонько, чтобы не разбудить бабушку Риту Ефимовну, горячо шептал перед зеркалом старого шкафа, отбивая кулачком ритм:
Клянёмся так на свете жить,
Как вождь великий жил,
И так же Родине служить,
Как Ленин ей служил!
Клянёмся ленинским путём —
Прямее нет пути! —
За мудрым и родным вождём —
За Партией идти!
Как любой начитанный мальчик, он добротно учился, несмотря на бесконечные «общественные нагрузки». Стенгазеты, торжественные линейки, митинги дружбы и протеста, особенно товарищеские суды не могли обойтись без Серёжи.
Сероглазый, неуловимо рыжеватый блондин, высокий и широкоплечий, но, правда, чуть склонный к полноте (последняя черта лишь придавала его облику какую-то особую основательность и выделяла среди тощих сверстников), он с одинаковой убеждённостью пропесочивал двоечников, призывал к ответу безынициативных мечтателей и клеймил позором стиляг.
Школьная библиотекарша Елена Игоревна Борисенко, добрая, одышливая сердечница, разрывалась между любовью к мальчику, читавшему так много и такие правильные книги, и желанием откусить ему голову за бесчисленные карандашные пометки. Скрепя больное сердце, она перелистывала сданные Вайнманом книги страницу за страницей, лёгкой рукой тщательно стирала подростковое буйство и за несколько неспешных лет поняла, как движутся пружины Серёжиной души. Именно пружины – хорошо смазанного, точного механизма. В иные времена… Она предпочла ни с кем не делиться своими мыслями о Серёже, а вскоре – уже о Сергее. Так только поглядывала на энергичного молодого человека, чуть прищуривала усталые глаза – и помалкивала.
В институтском комитете комсомола Сергея терпели. Даже для активистов он был какой-то «слишком правильный». Нет, Серёжа пытался научиться танцевать и даже ходил на студенческие вечера, но девчонки предпочитают понимать, с кем они дружат. В отличие от Елены Игоревны, у них не было универсальной шпаргалки Серёжиной души, поэтому за Вайнманом закрепилась довольно странная репутация «противотанкового надолба». Особо злоязычные особы попросту считали его мудаком, и лишь Вероника Осадчая, мучительно переболевшая первой влюблённостью в Сергея и поэтому самая догадливая, в сердцах назвала его фанатиком.
К досаде своей, в Манёвренной группе Сергей обнаружил себя не на острие общественной жизни, как он привык себя ощущать. Ему бы оказаться в Советской армии, там он, конечно, смог бы раскрыться. Но Чернышёв-Отец, Гурьев-Сын и Марчук в роли Духа Святого – это была такая особая «Несвятая Троица», что Вайнман растерялся. С таким сплавом характеров он никогда не сталкивался. Он не обладал ни блестящей уверенностью Чернышёва, ни беспощадной немногословностью Гурьева, ни бессмертным спокойствием Марчука.
«Пиджак»-лейтенанты были временным явлением.
С кадровыми офицерами, вроде совершенно сумасшедшего Козина, вечно потустороннего медикуса Красного или наследников «Несвятой Троицы» – старшими лейтенантами Семёновым, Блинковым и Тахаутдиновым – запросто можно было нарваться на давно обещанный мордобой самого свинского толка. К этому, при всей своей упёртости, Сергей Маркович не был готов.
Но он нашёл спасительное решение.
Бдительность стала убежищем его самолюбия.
С переводом в Мангруппу «особняка» Лелюшенко освобождённый комсорг С. М. Вайнман поначалу воспрял. В любой части симбиоз «сигнализирующего» комсомольского вожака и «опекающего» начальника Особого отдела мог вогнать в тоску самые буйные головы. Но очень быстро и Олег Несторович, и Сергей Маркович пришли к ошеломительному открытию «парадокса Лелюшенко – Вайнмана»:
«В данной части Пограничных войск КГБ СССР сигнальные волны не распространяются».
Не буду преувеличивать масштабы открытия. Конечно, решающее влияние оказала совершенно ортодоксальная вера бойцов в «Троицу». Любой салага, даже разбуженный глупой ночью, готов был отчеканить: «Верую! Верую в Отца Чернышёва, Сына Гурьева и Святого Духа дядю Васю Марчука!» Конечно, не такими словами, но смысл был таков.
И вот именно в этих психологических декорациях подполковник Чернышёв с наслаждением приступил к подавлению политического заговора, раскрытого бдительным комсоргом Вайнманом.
Шутки в сторону, старик: лейтенанту А. А. Филиппову, командиру хозяйственного взвода в/ч 2495 и моему будущему отцу, настала крышка.
4
Солнце сияло во всю термоядерную мощь, разогревая стальные шкуры бронетранспортёров, раскаляя кунги ГАЗ-66 и облизывая тенты командирских «козлов» ГАЗ-69. Любой уважающий себя кот мог бы гордиться вылизанностью плаца, на котором выстроились взводы и заставы. Уже отзвучали положенные речи, уже дядя Вася Марчук трижды промокнул платком пушистую лысину, а Серёжу Вайнмана всё продолжал колотить ледяной озноб при виде непонятного веселья, в котором буквально купался подполковник Чернышёв.
И – команда!
Протопала техобслуга, прошёл амурзетовский взвод, за ним первая застава, вторая. Третий взвод отлично спел, между прочим:
На заре и в темноте беззвёздной,
По жаре и по ночи морозной
Вдоль границы идёт дозор.
У реки не шелохнутся травы…
Огоньки моей родной заставы,
Не мигая, глядят в упор.
Потом довольно корявенько прошли штабные связисты, сообщив непреложную истину, что «от тайги до британских морей Красная армия всех сильней».
– Городские интеллигенты, – мягко, как бы извиняясь, отметил Чернышёв. – Богема.
Непроницаемому лицу Гурьева могли бы позавидовать гуроны, которых жарили могикане. Или могикане на костре гуронов.
Без разницы.
– А вот и дежнёвские. Смотрите, сейчас Козин своих поведёт. Ну-с, Сергей Маркович, приготовьтесь. За ними пойдут «филипповцы». Константин Константинович, вы помните?
– Да. Мышкин пулемёты уже развернул.
Услышавший это «особняк» Лелюшенко выпучил глаза, но сдержался. Только уши-локаторы шевелились.
«Какие?! Какие пулемёты?! – душа освобождённого комсорга уже готова была освободить внезапно очень уставшее тело. – Как?!» – и, не в силах даже слово молвить, Вайнман осторожно скосил глаза на Марчука.
Дядя Вася безмятежно улыбался. Разморило дедушку на солнышке.
Вдали выстроилась плотная коробочка взвода младшего лейтенанта Козина. Было очень хорошо видно, как Козин несколько раз быстро прищёлкнул пальцами, и взвод, чуть наклонившись вперёд, напрягся единым организмом.
– Вот мерзавец! – ласково молвил Гурьев.
«Взв-у-о-а-ад!» – донёсся звенящий голос Санечки.
Где и когда успели натренироваться, каким образом?! – было решительно непонятно, но за честь своей заставы козинский взвод пошёл таким шагом, которым могли бы гордиться лучшие экзерцицмейстеры Е. И. В. Павла I. Шаг, шаг, шаг! Линия, дистанция, темп! Лица, просветлённо исполненные фирменным «козинским» гонором. Шаг-шаг-шаг!
– Однако, – заметил Марчук. – Наглецы. Наглецы – а, Костя?
И рядовой Билялетдинов, лучший голос Манёвренной группы, залился соловьём на два тона выше обычая:
Слу-ш-а-а-ай, рабо-очий!
Вой-на на-а-ча-ла-ся!
Бро-са-ай сва-ё де-е-ло!
В па-ход са-а-а-бирай-ся!
Мороз по коже! Шаг-шаг-шаг – и!
И взвод запел истово:
Сме-ла-а-а мы в бой пай-дё-о-ом!
За-а власть! Са-ве-та-а-ав!
И как! А-адин умрём!
В барь-бе за э-э-та-а-а!
Манёвренная группа замерла, любуясь. Голос Фахраза, звеня уверенной удачей, летел выше тайги, к небу, к солнцу. Маленький отряд проводил свой парад рядом с Вратами Поднебесной империи, сердца одним ударом бились, сапоги один ритм печатали.
Наваждение, сказка, легенда, быль.
«Какой восторг!»
Серёга Вайнман немножко разморозился, оглянулся и поразился лицам Чернышёва, Гурьева и Марчука.
Они стояли, словно идолы. Те, ещё дохристианские, которые слетели с кручи Днепра. Но доплыли по Амуру до границы Ойкумены, до края Руси – седые, непроницаемые, изначальные.
Свои…
Взвод прошёл.
– Уф-ф-ф. Однако… Константин Константинович, это явно победители.