Светлана молчала. Он говорил безумные вещи. Он говорил о её ногах, её теле, он бредил. Саша бредил наяву, не замечая, что кричит в ночь о том, о чём никогда никому не сказал бы. Он сходил с ума от одиночества. Одиночество сожрало его, и он больше всего на свете хотел спрятаться от одиночества на груди женщины, шедшей рядом с ним. А она молчала, молчала, молчала, потому что хотела прижать его к себе и боялась чего-то страшного, лютого, непомерного, непонятного, не по силам. Откуда ей знать о ласковой и внимательной Смерти, шедшей рядом с ними? Мама далеко, мама в Чите. Ждёт, когда же успокоится отец, когда можно будет сесть на кухне, надеть очки и написать коротенькое тёплое письмо, чтобы Света прочитала и порадовалась… Подполковник? Ей двадцать семь лет, он кажется совсем юным. Похоже, что он даже чуть младше её. Поцеловать эту умную голову. Остановить его крики. Ей страшно. Ей невыносимо страшно, потому что он плачет, он читает стихи на непонятном языке, завывает, как волк, поднимая хищное лицо к чёрным тучам, за которыми проносятся бесконечно одинокие звёзды.
Он понимает, что она – его женщина. Здесь и сейчас. В этом мире, где не видно людей, где никому до него нет дела, где он болтается, как песчинка в огромном мире, везде и навсегда – она – здесь. Вот она – тёплая и родная. Родная! Вот слово! Вот то, что его спасёт. От этой усталости. От этого невыносимого ужаса одиночества. Он больше не может, так грохочет сердце. Он устал, он больше не может. Смерть… Смерть улыбается в лицо. Так больше нельзя. Он оглядывается. Пустая улица. Холодно. Светлана замёрзла. И он начинает молиться. Он рассказывает ей, как его зовут, что с ним было, что будет, говорит страшные вещи, за которые можно потерять жизнь вернее, чем найти смерть, он рассказывает о себе всё, что только знает.
Она молчит. Она не понимает ни слова по-португальски. Слова шуршат в замёрзшем воздухе, словно галька по дну быстрой речки. Подполковник пьян, она устала, она не ожидала, что он устроит такое сумасшествие. Он сумасшедший. Она это знает почти точно. Наверное. Так легче думать, чем принять его боль. Это уже невыносимо. Ей холодно. Господи, он плачет. Этот мальчишка плачет, размахивает пистолетом и что-то требует!
Он признаётся в любви. Он требует её любви, он говорит о любви самые прекрасные слова, которые только слышал в жизни. Сердце! Сердце колотится так, что заглушает все слова. Господи, она замёрзла, она боится его. Глупышка, зачем она боится? Ведь он – живой, сильный, он защитит её, это не страшно, вот – пистолет – послушное руке железо. Он просит её поверить, поверить один раз в жизни, поверить – и довериться. И подарить себя. Всем сердцем, всей жизнью заклинает и молится Санечка. Он просит и умоляет – женщину – подарить себя.
Ну же! Ты, женщина, ты любовь моей жизни, ты моя находка и моё сокровище, услышь меня! Услышь, как мне одиноко, как мне плохо, защити меня от боли, от меня самого, от этого сердца, которое стучит невыносимо громко. Пожалуйста, всем собой молю, услышь, пожалуйста, Светлана, полюби меня! Полюби здесь, сейчас, такого, какой я есть, живой, больной, уставший, невыносимо уставший, мне плохо, Светка! Пожалуйста, чужая женщина, святая шлюха, пожалуйста, подари себя, сжалься!
Он молит, он что-то бормочет, он кричит о любви на смеси всех языков, а она молчит в ужасе, видя, как он сходит с ума у неё на глазах. Его шатает, он прикладывает ледяную сталь к воспалённому лбу, он стонет, его голова невыносимо кружится. Он смертельно пьян от усталости. Он смертельно устал от напряжения. От чужой ненавистной шкуры, от чужой фамилии и чужой судьбы. Он больше так не может. Невыносимо. Если она его не полюбит, он застрелится. Он её молит, заклинает, он смотрит на неё, как грешник на святую, как святой на грешницу, он видит в ней всё, что искал, что мог найти, о чём никогда не думал.
Вдруг он улыбается Светлане – он знает выход, он ей поможет. Ведь всего лишь нужен маленький, крохотный толчок, который поможет ей сделать выбор, принять решение. Он убьёт себя. Убьёт понарошку. Это не страшно. Пусть она сделает выбор, пусть остановит его недрогнувшую руку. Сейчас. Сейчас она поймёт, как сильно она ему нужна, она сообразит, что это такое – остановить Смерть тонкой рукой, потом прижаться тёплыми губами к его губам и вдохнуть жизнь. Жизнь! Вот! Вот для чего жить – для жизни, которую она несёт на своих губах. Сейчас. Сначала – смерть. Это не страшно. Это понарошку – ведь женщины слабы. Слабый щелчок – и всё. Он поймёт – настоящая она или нет.
Его женщина или пустышка. Сколько он пустышек видел, о скольких думал, что любит. Он благодарит Смерть за верную подсказку и улыбается Жизни. Сейчас, ну же!
– Света! Если ты меня не полюбишь, я убью себя! – улыбнулся он.
Измученная Света посмотрела на Санечку, заплакала от ужаса и засмеялась от любви. А он приложил разряженный пистолет к сердцу и просто нажал на курок.
И забытая в патроннике Смерть радостно вспыхнула и толкнула вперёд пулю.
Маленький медный круглоголовый цилиндр, наполненный свинцом, пронзил обугленную ткань пальто. Хрустнула кожа. Со звоном лопнули рёбра, и чмокнула вздувшаяся рана. Пуля вспорола грудь и рванулась к сердцу, разрывая плоть.
«Д!» – успело сказать сердце.
Глава 6Пластическая хирургия в полевых условиях
1
– «Шлемофон»! «Шлемофон», дайте Серого!..
– Серый слушает.
– Серый, дело на два восемьдесят семь.
– Три девяносто пять. Вижу тучи. Ту-чи. До встречи.
– Подтверждаю, «Тучи». Жмот. Жеральдин, Марибелла, охренел, Тамара. Тэ-че-ка. «Шлемофон», дай «Сопку».
– Сам такой. Даю.
– «Сопка».
– Здравствуйте, «Сопка», это Серый.
– Здравствуйте, Алёшенька.
– «Сопка». Узнала…
– Узнала, Алёшенька.
– «Сопка».
– Да, Алёша?
– «Сопка», дайте «Утёс».
– Даю… Алёша, мы.
– «Утёс».
– «Утёс», это «Шлемофон», Серый, дайте «Кедр».
– «Кедр».
– «Кедр», это «Шлемофон», Серый, дайте «Малахит».
– Толику привет. Даю.
– «Малахит».
– «Малахит», «Шлемофон», дайте «Волну».
– Ждите.
– «Волна».
– «Волна», дайте «Дуб».
– Привет «зелёным». Даю.
– Спасибо.
– «Дуб».
– «Дуб», здравствуйте. Дайте «Стрелу».
– Даю.
– «Стрела».
– «Стрела», «Шлемофон», дайте «Камыш-12», пять минут.
– Добранiч. Зачекайте.
– Вот ведь жмот! – Алёшка Филиппов прикрыл трубку ТА-57 и повернулся к Очеретне, стараясь не смеяться очень громко.
– Толька-то? – помощник начштаба Манёвренной группы 63-го погранотряда доблестного Краснознамённого Дальневосточного пограничного округа Вася Очеретня поставил валенки поближе к печке, тщетно пытавшейся наполнить теплом промёрзшую «гостевую» палатку учебного пункта. – Он может. Настроение, видимо, такое – эдакое.
– Скотина очкастая, не «два восемьдесят семь», а «вижу тучи».
– «Тучи»? А рыло не треснет? Может, ему ещё две «Тучи»?
– Явно не треснет. Приглашает к себе, как вернёмся. Пойдёшь? Ну, как хочешь. Так, тихо! Секунду. «Камыш»? «Камыш»!
– Дежурный.
– Дежурный, это «Шлемофон». Василия Добровского! Алло! Василия Добровского!
– Дежурный Добровский у аппарата.
– Папа! Не узнал, такой серьёзный. Папа, это Алёша! Папа, с днём рождения! С наступающим старым Новым годом!..
– Боже. Да как же это? Боже, дети, вы где?
– Папа, всё хорошо. Всё хорошо, мы на месте. На месте.
– Алёша, сынок, как Зося?
– Папа, всё хорошо! Всё очень хорошо. Зося сейчас дома. Я от «друзей» звоню. Папа! Мы желаем тебе здоровья, самого крепкого-крепкого! Чтобы всё-всё получалось, чтобы счастья было с горкой, чтобы всё было замечательно!
– Сынок! Сынок, спасибо! Погоди, так это же. Здесь же только четверть первого. Полночь же только. А у вас сколько?
– Пап, всё хорошо. Здесь на семь часов больше, восьмой час утра. Папа, Зося спрашивала, как ты себя чувствуешь, как мама Тася.
– Мама хорошо. Работает много. Начало полугодия, сам понимаешь. Передай Зосе, что всё у нас хорошо. Вот кабанчика зарезали, сала заморозили, на веранде всё лежит, тушёнки наварили, наготовили домашней колбаски. И кров’яночки, как ты любишь, сынок. Боже, как мама обрадуется. У меня дежурство утром заканчивается, я ей всё-всё расскажу! Сынок, как же хорошо, что ты позвонил! И ещё скажи Зосе, что приезжала Козя из Киева, тоже приветы передавала, спрашивала, как вы. И торжевские спрашивали, и наши все спрашивали – как и что. Мы ваше письмо получили, читали много раз…
– Спасибо, папа. Папа, тут такое дело, мы вас очень-очень любим и…
– Да, сынок?
– Папа, всё хорошо. Папа, скажи ещё маме Тасе, короче, пап, вы скоро дедом и бабушкой станете!.. Алло, папа! Папа? Папа, ты слышишь? Папа!
– Сынок. Господи, сынок, да как же?
– Всё хорошо, папа. Да, у нас будет ребёнок. Точно будет. Зося чувствует себя хорошо. Хорошо. Ходит в консультацию здесь. Здесь хорошие врачи, сам понимаешь.
– Да, понимаю. Да. Господи. Зося! Сынок, обязательно скажи ей, чтобы хорошо, тепло одевалась!
– Всё хорошо, папа, здесь всё-всё хорошо, вы с мамой только берегите себя!
– Сынок, спасибо. Спасибо, сынок. Это самый лучший подарок мне. Нам! Сынок, ты даже не представляешь, какой подарок. Мама плакать будет. Сынок… Обязательно. А… Когда? Ну – когда?
– Пап, где-то в конце весны. Врачи говорят, конец апреля или самое начало мая.
– Сынок, так как же? А Зося? Где же она?..
– Папа, Зося прилетит к вам? Мы так думали, что…
– Даже и не думайте! Не вздумайте! Сразу к нам! Слышишь! К нам, сразу! Господи, Тася будет так рада, так рада! Сыночек, обязательно поцелуй Зосю от нас, скажи, что папа и мама её очень любят, что просят очень себя беречь и ребёнка!..
– Папа! Пап, всё хорошо. Папа?
– Всё хорошо, сынок. Я радуюсь. Радуюсь очень. Очень. Сынок, и вас с наступающим старым Новым годом, мы желаем вам, чтобы у вас с Зосей очень-очень всё было хорошо!.. Вы молодая семья, вам друг друга держаться надо, мы вас очень-очень любим и очень ждём Зосю, чтобы… Сынок, а ты же позже, да?