Понимаешь, вопрос, прежде всего, этический. Вопрос в том, что может дать наше общество, наша цивилизация, какую надежду может дать каждому, слышишь, каждому члену общества. Ты, что, сомневаешься в том, что совсем скоро медицина будет творить чудеса, не доступные нынешней медицине? Да люди будут выращивать руки-ноги-органы человека из его же клеток. Очеретня, представляешь? У ребёнка больное сердце. Неизлечимая патология. Но ведь неизлечимая – всего лишь сейчас. А ведь через лет десять-двадцать ему смогут вырастить из клеток его же сердца – новое. Пересадят новенькое – и будет жить. Представляешь? Спасти ребёнка. Надо только дождаться, пока медики научатся это делать. Но ведь никто не сидит на месте – постоянно работают лаборатории, лучшие умы бьются над этим – и сделают! Надо только сохранить человека до этого времени. Эскулап! Андрей, ну, скажи, ведь медицина…
– Всё-всё! И слушать не хочу! Делать мне нечего! Пятьдесят лет ждать? Да только время тратить. Я сейчас живу. Один день живём! День живём, ночью любим. Так ведь, Женя?
– А вы живёте одним днём, Володя? – Воробейкина задумчиво улыбнулась. – Алёша, передайте мне, пожалуйста, огурцы. Вы пробовали? Я сама закрывала. Попробуйте.
– Я? – вскричал Мышкин, уязвлённый огурцами в самое сердце, – Да, я каждым днём хочу наслаждаться! Что толку занудствовать, когда наша жизнь такая – я не верю в бессмертие. Надо каждый день так прожить, чтобы дышать полной грудью, чтобы всё попробовать, чтобы на полную катушку. Давайте же жить – «чтобы не было мучительно стыдно за каждый напрасно прожитый день» или как там классик – Горький, да? – говорил. И, вообще, «человек – это звучит гордо». Я хочу… Красный! Красный! Маш! Машенька! Извините, можно я отвлеку? Красный, секунду, скажи, Красный, ты же врач, можешь сказать – «человек – это гордо»? Это – гордо? Что – надо каждого человека – каждого замораживать? Кто это будет решать? Ведь не ты же – а кто-то очень умный и очень важный, так?
– Вов, ну что ты. Человек? Ну… Человек – довольно уязвимая биологическая система, – Красный покраснел, перестал обнимать разодетую по последней киргинской моде пухленькую Машу, поправил очки и сел на любимого конька. – Мы живём на дне воздушного океана микроорганизмов, желающих нас сожрать. Всё время наш организм борется, да. Да и «гордо» – это по отношению к кому-то. Перед кем гордиться? Перед собакой? Перед китом? Только ведь перед другим человеком, который…
– Ну, хватил! Человек, другой человек, третий! Я тебе говорю: наша жизнь – ну сколько нам, семьдесят или восемьдесят лет отмеряно? – вот она один раз дана. Вот и говорю: надо так жить, чтобы вкусно было. Понимаешь? Прав тот, кто дольше проживёт – своей жизнью. Кто своего добьётся. Не ради эйнштейновской «эм-це-квадрат», не заморозиться-починиться, нет. А тот, кто своего добьётся. Он и будет гордиться.
– Каким способом? – Очеретня зацепил вилкой ломтик сала. Вроде же не слушал, а тут проснулся.
– Вася, что значит – «каким образом»? Каким образом добиться? Или гордиться? Добиться – не нарушая Уголовный кодекс, конечно. Как там в «Золотом телёнке»: «Я чту Уголовный кодекс». Так? Вот и всё. Так, девочки. А что притихли все? Маша, Вероника, давайте, Соня, Женя! Не-е-ет, мы ещё танцы устроим. Знаете, как у нас начпрод танцевать умеет? Я по понятным причинам сегодня не очень танцор, зато могу кое-что другое! Женя, давайте выпьем на брудершафт! Давайте-давайте! За ваши глаза! За ваши прекрасные голубые глаза, Женя!
– Володя, спасибо, я сейчас не хочу пить, – Евгения Владимировна отвечала Володе, а сама смотрела в глаза задумавшемуся Филиппову. – Спасибо, Володя. Чуть позже… Чуть позже.
– Ну, хорошо. Но первый танец за мной!
– Договорились, Володя. Хорошо… Алёша, так всё-таки, можно человека, человеческий мозг сохранить – навечно?
– Можно, Женя. Я могу вас называть – Женя? Так вот, Женя. Самое сложное не просто погрузить тело в жидкий азот или жидкий гелий, а в том, что при замораживании, пусть даже при самом быстром, какое сейчас возможно… Спасибо, мне хватит. А вот заливное? Это из щуки? М-м-м, как вкусно. Моя мама очень хорошо заливное из щуки готовит. Так вот, при даже самом резком замораживании между клетками тела потом растут ледяные кристаллы. Эти кристаллы постепенно вырастают и разрезают клетки.
– Погоди, Алёш, – подал голос Красный, – погоди. А как же протекторы – тот же глицерин? Я слышал, ещё этиленгликоль?..
– Да, конечно. Но пока ещё не научились большие объёмы тканей правильно готовить. Плюс ещё токсины получаются. Но это всё решается, конечно. Представляешь, ещё пять, максимум десять лет, и можно будет останавливать смерть. Знаешь, старик, что самое смешное? Что там, в Америке, это всё продают как средство для вечной молодости. А у нас – это забота общества о каждом члене общества.
– Погоди, физик, прямо-таки о каждом? Ты как себе это представляешь? Ну, заморозят, скажем, меня. Потом отморозят через пятьдесят лет, вылечат и: «Здрасьте, внучки, вот ваш дедушка! Кормите меня!» Так?
– Ну почему же, Володя, – Евгения Владимировна улыбнулась. – Ведь вы зато сможете рассказать своим праправнукам что-то такое, о чём они, даже при коммунизме, знать не будут. Ну, скажем, о том, как мы тут сидели и разговаривали. Или о том, как люди друг другу верили. Или не верили. Или мечтали. Это же очень важно – рассказать. Научить.
– А они отмахнутся и скажут: «Деда, на фиг нам твой нафталин, нам до старта на Тау Кита, (как там Высоцкий пел – “на Тау Ките живут в красоте”? – осталось пять минут». И буду я стоять, весь такой починенный и ненужный?
– Ну почему же? Будешь на Тау Ките на каких-нибудь кракозябров охотиться!
– Очеретня! Заканчивай заливать! Вот скажи, тебе бессмертие нужно? Ребят! Вот кому нужно бессмертие?
– Алексей! Скажите, – вдруг подала голос Софья Яновна. Она так незаметно молчала, что все даже как будто проснулись и посмотрели на неё. Соня неожиданно густо покраснела. – Скажите, Алексей, а вы верите в бессмертие души? – она быстро поправила воротник своей лучшей блузки, выглаженной со всей провинциальной тщательностью.
Эл уже ничему не удивлялся. Отмахать-отробинзонить за день больше тридцати километров по морозу, выпить водки натощак, снова вспомнить, кто ты по-настоящему есть на белом свете, вдохнуть запах чужого уюта и неожиданной, незаконной, недозволенной – и такой возможной женской ласки – да что его могло в тот вечер сдержать?
– Почему – «бессмертие души». Человек. Человек бессмертен. Мы – бессмертны. И безо всякой техники. Уже сейчас.
– Э! Эй! Эй, Очеретня! Вероника! Так, Красный, оторвись от Маши, слушай, что наш начпрод говорит! Ну-ка, ну-ка, Филиппов, повтори. «Человек – бессмертен»? Бессмертен – сейчас?
– Да.
За столом затихли. Алёшка спокойно улыбался Сонечке, которая даже краснеть перестала. Он кожей чувствовал каждое движение Евгении Владимировны, чувствовал красивую женщину за два метра от себя и наливался мужской силой. Давно он так сильно не возбуждался. Что только с мужчинами делает близость незнакомой женщины…
– Ну-ка, Филиппов, скажи, скажи. Ты у нас в бессмертие веришь?
– Не верю – знаю.
– Да как же?
– Да просто, Вова. Вот скажи, например, Ломоносов. Да-да, Михайло Васильевич. Знаешь такого? Он что, сейчас рядом с нами? Жил бы он, скажем, в Свердловске или Омске, гремел бы на всю страну своими изобретениями и открытиями, даже если бы наш современник, знал бы ты, что он живой? Ну нет же. Тебе о нём бы другие люди рассказали. Или по телевидению показали. Вообще, если человек не нос-в-нос – он для нас живой ровно потому, что о нём нам рассказали. Ты маму часто видишь, Вова?
– Нет. Раз в год.
– Но она же для тебя живая? А для меня мой дед, которого я никогда не видел, он – живой. В моей памяти. Понимаешь, мне отец так о нём рассказал. Вот Женя правильно говорит – важно, как и что рассказать. Не просто рассказать. Передать. Передать что-то такое, что важнее любых архивных или музейных подробностей. Это пусть историки хранят на своих магнитных лентах рассказы обо всём. А люди друг другу передают не просто память о других людях, люди любовь передают. Понимаешь? Любишь ты свою бабушку, передашь своим внукам любовь к ней – вот и.
– Вот как? Ну что, за бабушек и дедушек наших? – Вовочка поднял чарку. – Ребят, давайте за родителей наших. Со старым Новым годом нас – их! Сколько там осталось? Ох ты ж господи! Зануда ты, Алёшка, зануда! Пять минут до Нового года! А ты о бессмертии заболтал всех! Слишком ты умный, Алёшка. Вероника! Ника, позовите ребят, пожалуйста. Хорош им курить, замёрзнут. Алёшка, где там шампанское? Женя! Женечка, прекрасная Женя, и где вы только достали такие прекрасные фужеры? Ребята! Ребята, давайте быстрее к столу! Ну, быстрее! Не пугайтесь, девочки! А! А? Видали?! Мастерство не пропьёшь! Сонечка, ваш фужер. Алёшка! Давай. Вася, Андрей. Ника, вы прекрасны. Машенька! Ну, ребята, кто скажет?
– Я скажу, – Евгения Владимировна встала, подняла бокал с шампанским. – Ребята! Друзья. Несколько секунд. Я загадаю. Пусть все из нас загадают то, о чём мечтают, что вам снится. Что даже не мечтается. Пусть в новом году всё-всё сбудется, всё самое лучшее! Ну? Не бойтесь мечтать! Мечта – это настоящее чудо, чудо, которое мы делаем! За мечту!
– А я вот тоже побуду волшебником, прекрасная фея Женечка. Алаверды! Алаверды! Расскажу о мечтах, пока есть несколько секунд. У вас, Женечка, будет прекрасная любовь. Да-да, не смотрите так. У Красного… Андрюшка! У тебя – тоже. Да-да, Машенька. А вот у Васи… Вася дембельнётся! Ах-ха-ха! И Алёша – тоже дембельнётся, назад вернётся. И ещё, скажем, у Алёши нашего скоро ребёнок родится! – окончательно взревновавший Мышкин безупречно «сдал» Филиппова. – За новую жизнь, Алёша! Вот! Ну, с наступающим? Считаем!
Воробейкина, побледнев, улыбнулась сероглазому Алёше, словно падая с обрыва. Но вокруг зашумели:
– Пять! Четыре! Три! Два!! Один!!! С Новым годом! С Новым годом! С новым счастьем! Ур-р-ра-а-а! Ур-р-р-а!..