Алёшка Филиппов дремал на краю овражка, ждал Чернышёва, думал о Зосе, о себе, о жизни и слушал, как под ним медленно гудит и поворачивается земной шар.
3
– Ну наконец-то! Боже ж ты мой, Зосечка! Зосечка, боже! – тётя Козя бросилась на шею дремавшей Зосе. – Зося! А мы ж тебя полчаса уже везде ищем, по всему Борисполю бегаем! Ты что же, не слышала объявления? Валентин уже у дежурного был, – Казимира улыбнулась Валентину, явно гордясь. – Такая суета, беготня! Ты извини, мы сразу не смогли приехать – Валентин только в час ночи вернулся с совещания, пока дозвонились, пока машину вывели из гаража, пока доехали, ты же пойми, Зося, у Валентина такая работа, что так просто нельзя, знаешь, ванитатус ванитатум, да. Господи, как я рада, что тебя поймали, нашли!
– Да-да.
Зося совершенно отупела от усталости, пропитывавшей каждую клеточку тела, и того характерного спокойствия, защищающего беременных в самых тяжелых ситуациях. Да и пять минут успела поспать – только глаза сомкнула в зале ожидания, как приехали Казимира с Валентином. Слишком долго ждала. Устала донельзя. Уже привычно болело внизу и очень отдавало в спину. Надо было на такси поехать. Но неудобно – уже ж позвонили. Из самолёта. Когда выходила на трап – командир самолёта, седой дядька, так хвалил, что дотерпела, да. И девочка-бортпроводница в щёку ж поцеловала.
И парень-бортпроводник. Смешной. А какой хороший мужик Игорь! Акушер, свой телефон ленинградский оставил. Какой-то потерянный. Одинокий, наверное. Добрый, надтреснутый какой-то. Да-да, лучше потерпеть. Дотерпеть, перетерпеть. Дольше же ж терпела. Ещё капельку. Совсем же чуть-чуть. Хорошо, ребёнок спал. Спать-спать-спать… И ещё сыру очень хотелось. Такого золотистого сыру. Чтобы молочной слезой. Такой запах, такой мираж, слюна в горле. О чём Казимира говорит всё время?
Говорит, говорит… Такой сыр только в Топорове делали на молокозаводе. На том самом, куда она должна была вернуться из Ленинграда. Если бы не Алёшенька… Как много она говорит, тётя Козя. Как гордится Валентином. Любит его. Любит им гордиться. Есть чем – полгода назад заместителем прокурора Киева назначили. Это много. Это очень много, если понимать, что такое – для топоровского босяка, первого красавца выпускного класса топоровской школы, подняться от первой работы на Западеньщине до цэковских коридоров Киева. Говорит, говорит, говорит. Слова-то какие. «Ванитатус…» Господи, дай силы! «Ванитатум». Лучше бы на такси поехала.
– Да, тётя Козя. Да, здравствуйте. Здравствуйте, Валентин.
– Пр-р-ривет! Ну, где твои вещи? Это всё? Один чемоданчик? Это ты из Еврейской Республики один чемоданчик привезла? От же ж жиды какие хитрые!
– Валя! Люди кругом!
– А что – «люди»? И что? Кто услышит? Ну, как она там – Еврейская автономная, да? Вы подумайте! Или уже надо тебе «шалом» говорить? Ой ви таки делаете мне смешно! Козя, прекрати! Что хочу, то и говорю! Что ты мне рот закрываешь? Да прекрати ты шипеть, ты! Что значит – «что люди скажут»? Это как я скажу – то они и скажут. Так и смотреть будут! Вот так!
Сонно мечтая о такси, Зося медленно шла на улицу за тихо препиравшимися Козей и Валентином. Было неловко – дёрнула киевскую родню среди ночи; она не хотела, да, но так испугалась. Очень. Столько пролетела, всё было хорошо, только бы до Топорова добраться. Её ноздри подёргивались от густого шлейфа французского одеколона, которым щедро полил себя Валька. Хорошо, что завтра, вернее, конечно, уже сегодня, суббота. Очень хорошо. Спать. Спать хочется.
Козя шла рядом с благоухавшим мужем, тоже разнаряженная – слишком, но с умыслом – для поездки в Топоров. Как в доме мод. Хотя почему – «как»? Именно в Киевском доме мод были пошиты и платье, изумительно сидевшее на изящной фигуре, и пальто. «Вавилон» на голове, белый тончайший пуховый платок, сапфиры в ушах, перстень – полный гарнитур. Благородный жемчуг на шее. Сапожки австрийские, новенькие. Каракулевая шуба. С ума сойти! «Наши всю вулицю зайняли!» На Вальке была высокая пыжиковая шапка, такую только в спецраспределителе ЦК можно было достать, мохеровый индийский шарф, очень пушистый, серое пальто «в рубчик», как влитое. Старик, ты только посмотри на ноги Валентина: настоящие австрийские ботинки! Вот! И костюм английский, очень добротный. На них поглядывали хмурые, по-ночному помятые пассажиры. Красивая пара. Такие нарядные. Такие молодые. Наверное, артисты.
Посмотрите, люди!
Как не посмотреть – отчего же, посмотрим.
Любит наш народ артистов.
Между прочим, бывшая босота Валька Карпенко внешне был точной копией поручика Ржевского – знаменитого московского артиста Юрия Яковлева, только на полголовы пониже и с характерно-хохляцким хитрым прищуром. Антонина Михайловна Кравчук, очень приятная жена молодого завсектора ЦК, с расстройства даже пустила интригу, мол, «эта выскочка Карпенко, ну, эта, из села которая, да, а вы не знали?! Из Академии наук которая, вы только подумайте, Фаина Соломоновна, эта Карпенко таки совсем совесть потеряла, при живом муже-то к ней каждую субботу из самой Москвы сам Яковлев прилетает. Как какой, ну, этот, Юрий! Ну, поручик Ржевский!» Ржевского все знали и уважительно соглашались с Антониной Михайловной, что это было как-то слишком уж чересчур и вообще ни в какие ворота. Из самой Москвы в Киев прилетать…
– Зося, знаешь, Валентин, он же с такими людьми знаком – это же порода! Квартира на Русановке, очень престижный дом, хорошие соседи. Я уже познакомилась с ближайшими. Снизу сосед – профессор, с самим Патоном работает. Очень, очень приличный человек. У него, представляешь, очень обходительная супруга. Сверху – военный. Генерал, такой видный. Его жена, Маргарита Михайловна, всё время заходит, приносит журналы польские, выкройки все такие замечательные, по фигуре; она посоветовала мне хорошую швею, надо будет зайти на примерку в воскресенье. Все люди очень достойные, только вот на площадке – одна семья «из простых». Но тоже, это же не простые «простые», я узнавала, они же тоже из шляхты. Ну, ты же понимаешь, да?
Зося понимала. Как не понять-то? Кому щи пустые, кому жемчуг мелкий. Но было как-то чуть неловко, да. Нет, всё понятно: столичная киевская жизнь, Крещатик, прокуроры, Центральный комитет, Академия наук, Партийная школа, панство-дворянство, польская порода, конечно, где уж нам уж выйти замуж. Всё понятно. Но всё-таки… Будто не было возов с луком и самой простой картошкой, политой самым простым обильным крестьянским потом. Будто мама Тася не вырастила Козю, пока бабушка с дедушкой вкалывали, как черти, да болели после смерти Лиды, болели оттого, что не спасли. Война войной, конечно. И от сажи отмывала, и все болезни, и все уроки, и все капризы, и все танцы. И лучшие платья Козе, и сапожки новые – тоже младшенькой. А Тася? А что – Тася?.. Тася ж была уже взрослая, всё понимать должна, война же закончилась. Понимала, конечно, как и положено старшим сёстрам понимать. Можно было и обойтись. Так всегда старшие сёстры обходятся: «Ты же наша помощница, Тася». Да, конечно. А сколько шуму было, когда Валька Ковбасюк стал за Козей ухлёстывать в выпускном классе – бабушка Тоня на пуп кричала, чтобы не губила судьбу, что «Карпенки эти – босота клята, Ковбасюки! Не знала, да?! Их люди испокон веку за жадность Ковбасюками зовут! Гриша, да дай же воды, сердце! Господи, Козя!» Да куда там! Всё напрасно – характера было в Казимире «с горочкой». Как у всех Завальских. Даже мёртвый первый ребёнок. Ну, старик, ты что, забыл? Ну, я же рассказывал, как в Западеньщине бандеровцы беременную Козю оглоблями убивали, как ползла по снегу недобитая? Вроде ж рассказывал. Ладно, потом. Так даже то горе не отвернуло Казимиру от Вальки, хоть и распустился он после перевода в Киев. Ох и хорош был собой Валька!..
– Тётя, а как Эдгар? Это какой класс? Второй?
– Да, Зосечка, второй. Знаешь, мы его в очень хорошую школу отдали. Ну, на Русановке плохих школ нет, но мы всё равно подобрали. Валя говорил и с классной, и с директрисой. Предупредить, чтобы все всё поняли. Та сразу поняла, кто пришёл, оценила. У них очень хороший класс, все ребята из хороших семей, есть даже два мальчика, семьи – старая профессура. Я их по университету знаю. Очень хорошие родители подобрались. Ты же понимаешь, как это важно, чтобы у ребёнка было правильное общение. Ой, Зосечка, мы Эдгару такой чудесный купили гарнитур – польский, ореховый, с такими бронзовыми накладочками. Заедешь, погостишь, слушай, ты обязательно приезжай, посмотришь, как мы устроились. Трёхкомнатная квартира. И Валя ещё один гарнитур взял – уже в залу. Чешский, полированный тёмный орех. И две люстры чешские. Хрустальные. Ну, ты понимаешь, да. А Эдгар учится очень хорошо, похвальный лист получил. Отличник. Такая умничка. Знаешь, он говорит, смешно так, вот, значит, говорит: «Мама, а у тёти Зоси когда Игорь родится, мы обязательно им одеяло подарим!»
– Игорь? Почему – Игорь? Он думает, что мальчик?
– Да, вот упёрся, и всё. Эдгар, он же ж у нас такой, очень умный. Порода же. Ты же помнишь, бабушка Тоня, она же всего Пушкина и Лермонтова наизусть, гимназию с отличием окончила. И прабабушка Текля – училась хорошо. Ну, ты же понимаешь, по-другому нельзя было. У князей была ключницей, это ж понимать надо.
– Ой, паны, ой, паны! – заржал Валька. – Давайте, пани Казимира, садитесь. Аппарат готов! Довезём красиво, – он открыл двери новенькой «Волги», радуясь и чуть хвастаясь. – Садитесь, доедем быстро. Город спит. Сколько сейчас? Уже пять утра? Ого! Поехали!
Они быстро доехали до спавшего Киева, перемахнули Днепр, где-то постояли на пустых светофорах. Тихо-тихо. Люди спят. Выходной день. Первые пустые трамваи, больше похожие на заблудившиеся ёлочные игрушки. Дома, дома, дома. Голые метёлки пирамидальных тополей. Чехарда каштанов… Красавец Киев.
Но вот теснота города закончилась, и, сколько глаз хватало, открылись поля.
Киевщина.
Родина.
Рай на земле.
Валька быстро и уверенно вёл машину. Под колёсами тихо рычала брусчатка шоссе. Как ни хотела спать Зося, но сердце стучало сильнее. Глаз не могла оторвать от кусавших душу видов, каждой веточкой, холмиком, дорожным указателем радовавшихся: «Зося! Наша рыжеволосая девочка приехала!» Серое, сырое, сонное утро субботы наливалось зыбким светом. Кое-где по полям уже видны были проталины. Справа и слева высоченные стены тополей укрывали шоссе от зимних заносов. Мимо проносились сёла со знакомыми с детства «вкусными» названиями: Малиновка, Калиновка, Мечта, Борщёвка… Снег на участках был испещрён чёрными и бурыми пятнами пепла, которым хозяева всю зиму удобряли землю. Над крышами тянулись печные дымки.