— Ой-й, — протянула первая, коротая так верно всё поняла.
— Да как же… — охнула вторая.
— И что же? — вопросила третья.
— И ничего, — истерично ответила я, утерла слезы и сурово велела: — Завтрак.
— Конечно, ваше сиятельство, — засуетились женщины.
Ну вот, теперь еще и прислуга судачить начнет. И до чего они договорятся, одной Богине известно. Еще вспомнят клевету Тэба и то, что я не ночевала дома. Еще и подлеца Эйнора припишут, уж больно в эту картину славно вписывается. Да что же за наказание?! Теперь аппетит пропал вовсе. Плакать не хотелось. Было единственное желание: сбежать из этого дома под папенькино крыло. Однако надежда на то, что диар образумится, была еще жива.
— Унесите, — велела я, когда передо мной начали выставлять еду. Затем бросила взгляд на поднос и забрала тарелочку с румяными булочками. После откусила кусочек булочки, скосила глаза на поднос, который никто уносить не спешил, и забрала еще и чай. Однако снова посмотрела на всё, что мне принесли, и милостиво разрешила. — Так и быть, накрывайте.
Пока я насыщалась, у меня мелькнула мысль, что я превращаюсь в самодура. Ну как такое возможно, чтобы так стремительно менялись желания? Неужто и правда это всё из-за беременности?
— Ваше сиятельство, — негромко позвала одна из женщин. — Простите великодушно, но вас не тошнит?
— Зачем меня должно тошнить? — изумилась я. — Отменная еда, вкусная.
Слова горничной меня неожиданно насторожили. Я даже прислушалась к себе, после обернулась к женщине и с подозрением спросила:
— Меня должно тошнить?
— Тех, кто в тягости, часто тошнит, — улыбнулась она.
— А если меня не тошнит, это что-то значит? Что-то плохое? — теперь я не на шутку встревожилась.
— Да что вы, д’агнара Флоретта, — поспешила успокоить меня другая женщина. — Меня вот не тошнило. У каждой ведь так, как Мать Покровительница решит. Не тошнит и ладно, а то на тех, кому дурно, и смотреть-то жалко.
Я еще раз прислушалась к себе, мне плохо не было, мне было даже очень хорошо. Пожав плечами, я с удовольствием доела все, что мне принесли и с удовлетворенным вздохом откинулась на спинку стула, блаженно протянув:
— Теперь совсем хорошо.
Неожиданно в дверь постучались. Одна из женщин направилась к дверям, за которыми оказался лакей. Он что-то передал горничной, и она вернулась ко мне с письмом. Я уже приготовилась увидеть послание от супруга, но оттиск был не диара, да и на конверте значилось только мое имя, без полного адреса и подписи отправителя. Заинтригованная, я вскрыла письмо и первым делом взглянула на подпись.
— Карлина Кетдил, любопытно, — вслух произнесла я и углубилась в чтение.
Карли писала, что имеет ко мне важный разговор и просит не отказать в милости. Она говорила, что не хочет заходить во дворец, потому что встречается со мной втайне от родителей. Просила выйти к ней и обещала, что разговор не займет много времени. Что-то нехорошее шевельнулось у меня внутри, и я потребовала:
— Дайте шкатулку с письмами.
Открыв шкатулку, я нашла несколько посланий от Карли, которыми мы обменивались с ней после игры в трефаллен. Сравнив почерк, я несколько успокоилась, письмо принадлежало руке юной агнары Кетдил.
— Его сиятельство у себя? — спросила я, решив изначально посоветоваться с ним, как поступить.
— Нет, — последовал ответ. — Его сиятельство отбыл в Кольберн, когда мы ходили за завтраком.
— Проклятье, — тихо выругалась, затем еще раз перечитала письмо, и любопытство победило.
Рассудив, что ничего дурного не будет в том, что поговорю возле ворот с Карлиной, я велела подать мне верхнюю одежду. Вскоре я уже выходила на улицу, жмурясь от солнечных лучей. День обещал быть чудесным, и я с наслаждением втянула носом прохладный воздух. Уверенно направилась к воротам, где меня должна была ожидать агнара Кетдил, сжимая в кармане ее письмо. Девушка просила его уничтожить, чтобы ее не могла скомпрометировать весьма необычная просьба, но я уничтожать не торопилась. Теперь я хотела иметь под рукой то, что сразу всё расставит по местам, не допуская новых непониманий с супругом.
За воротами стояла карета, запряженная двойкой вороных. Карету я тут же узнала, на ней ко мне приезжали обе агнары Кетдил, потому, приветливо улыбнувшись, я помахала рукой и велела отпереть мне калитку. Через минуту я уже подходила к карете, дверца которой гостеприимно открылась, и я, чуть поколебавшись, все-таки забралась внутрь. Жизнерадостный до отвращения голос произнес:
— Безмерно рад нашей новой встрече, тетушка, — дверца захлопнулась, и экипаж тронулся с места. А до меня донеслось: — Я успел соскучиться без вас, дорогая.
Негодяй, уже разрушивший мое счастье, притянул меня к себе рывком, усаживая рядом, и крепко взял под руку.
— Дергаться не имеет смысла, Фло, я сильней, — уже без тени улыбки произнес Эйнор. — Не беспокойтесь, вам ничего не угрожает… пока.
Я зажмурилась, отвесив себе мысленно оплеух. Как же глупо. Так глупо и бездарно попасться могла только ты, Флоретта! Зачем полезла в карету? «Затем, что уверилась, что меня ожидает Карлина Кетдил», — ответила я сама себе и протяжно вздохнула.
— Карли… почему? — только и спросила я. Вопрошать об очевидном смысла не было. Эйнор Альдис был здесь, и он вновь увозил меня прочь от дома моего мужа.
Молодой негодяй хмыкнул и с явным удовольствием ответил:
— О, дорогая, не думайте о Карли дурно. Малышка всего лишь прислушалась к моим мольбам и решила помочь примириться с дядей. А так как дядюшка души в вас не чает и непременно должен прислушаться, то она согласилась написать вам, чтобы попросить о встрече. Скажу больше, она намеревалась сама отправиться к вам и умолять помочь несчастному молодому человеку, попавшему по недоразумению в немилость к его сиятельству. Мы даже сговорились отправиться на встречу с вами вместе завтра, однако… Нам ведь не нужны посредники, дорогая?
Я подняла на него взгляд, впервые с того момента, как оказалась в западне, желая спросить, что он задумал на этот раз, но так и не произнесла ни слова, глядя с неприлично открытым ртом на повязку, закрывавшую один глаз младшего Альдиса. Заметила я и разбитые губы, невольно протянув совсем уж неучтиво:
— Ого. Что с вами случилось?
— Спросите у своего мужа, — сварливо ответил Эйнор. — Дядюшка становится совершенно невыносим, когда дело касается вас. Впрочем, меня воспитывать он всегда предпочитал жестко. Правда, забывал спросить, нужно ли мне его воспитание. В девятнадцать лет благословил собственноручной поркой.
— За что? — опять не удержалась я.
— За молодость и веселый нрав, — с вызовом ответил младший Альдис.
Мне тут же вспомнились рассказы супруга о его племяннике, после всё это сложилось с тем, что я уже знала об Эйноре, и порка показалась мне совершенно оправданной. Впрочем, об этом вслух я говорить не стала, только спросила:
— В этом причина вашей неприязни к Аристану?
— Неприязнь? — переспросил он. — О, нет, Фло, у меня нет к дядюшке неприязни. Я откровенно его ненавижу, вот так будет ближе к истине.
— Из-за того, что он поднимает на вас руку?
— Богиня, Фло, до чего же вы наивны! — воскликнул Эйнор, рассмеявшись, но тут же болезненно покривился и прикрыл губы ладонью. — Нотаций я выслушал гораздо больше. До физического внушения дядюшка опускается нечасто. Но ревность — отличный повод получить от него по физиономии.
Я растерянно поморгала, вдруг сообразив, что Эйнор доволен таким поворотом событий, и не смогла не поинтересоваться:
— Так вы намеренно доводили его до того, чтобы Аристан ударил вас? Эйнор, вы безумец?
Он снова усмехнулся и стянул с головы повязку, открыв отвратительный синяк под глазом и разбитую, покрывшуюся коркой бровь.
— Я не безумен, — ответил молодой человек. — Но это невероятное удовольствие видеть, что я сумел достать его, что пробил ледяной панцирь этой невозмутимой сиятельной глыбы. И хвала Богине что он выбрал ту, которая сумела пустить трещину по монолиту непробиваемой защиты диара. Я так долго думал, в чем же его слабое место? Где мой дядюшка наиболее уязвим? И кто бы мог подумать, что слабым местом Аристана Альдиса станет его собственное холодное сердце? Знали бы вы, Флоретта, какие дамы готовы были пасть к его ногам, и ни одна из них не задела чувств диара. И вдруг невзрачный мышонок из провинции, милый в своей наивности и непосредственности, прогрыз дорожку туда, куда не долетали ядра из орудий светских львиц, опытнейших соблазнительниц. Впрочем, готов признать, что понимаю дядюшку. Сложись обстоятельства иначе, пожалуй, и я бы смог вами по-настоящему увлечься. Вы и вправду чрезвычайно милы, однако судьба распорядилась иначе, и вы стали всего лишь слепым орудием мщения в моих руках.
— Мщения, — эхом повторила я. — Что же такого вам сделал ваш дядюшка, что вы решились разрушить его жизнь, сыграв на недуге диара? Зачем вы уверили его в том, что я ношу вашего ребенка?
Младший Альдис отвернулся к окошку, а мне стало безмерно жаль, что гипсовая статуэтка из моей спальни не сохранилась, и использовала я ее против не того человека. Неожиданно я осознала собственное спокойствие, пришедшее на смену утренним метаниям, и даже обрадовалась ему. Слезы и упреки только бы доставили удовольствие мерзавцу. Но ситуация ужасная. Что теперь подумает супруг, не обнаружив меня дома? И письмо лежит в моем кармане. Нужно было оставить его на столике… Но ведь Карли просила о неразглашения, и я послушалась. Хвала Богине, я хотя бы произнесла вслух имя отправителя. Теперь остается надеяться, что мои женщины передадут его диару, и он узнает у Карлины, что написать ее просил Эйнор. Любопытно, какую причину ссоры назвал этот негодяй и как уверил в своей правоте девушку? Впрочем, тут я, кажется, знаю ответ. Эйнор бывает мил и весьма убедителен, если желает этого.
— У меня много причин мстить этому бесчувственному чурбану, своему дядюшке, — снова заговорил младший Альдис. — И одна из них — мое разрушенное счастье. Он украл у меня любимую женщину, я лишил его жены. Что до вашего ребенка, то кто бы ни был его отцом, но это не мой дядюшка, и мы с вами оба это знаем.