– Да, ходьба – хороший прием, и для здоровья полезно. Но сейчас что-то изменилось, верно?
– Да, я совсем перестала чувствовать этот предварительный этап. Теперь я вхожу в магазин, как нормальный человек, без всякого предчувствия, и меня переклинивает буквально перед полкой, на которой что-то стоит. Я просто перестаю видеть детали, и руки тянутся как будто сами, и я ничего не могу поделать… – Надя почти плакала от стыда.
– Есть какие-то необычные физические ощущения в такие моменты? Звуки, запахи, может быть, что-то в теле?
– Да, у меня очень мерзнет спина и руки. И еще запах… я стала чувствовать запах сгоревшего масла. Это проходит, когда я выхожу из помещения, где это произошло.
– А как все остальное в вашей жизни – сон, аппетит, секс?
– Все как обычно. Я пью снотворное иногда, но не постоянно. Ем нормально. Секс в общем тоже нормальный, если учесть, что мы женаты двадцать с лишним лет.
Борисов помолчал. Надя, слегка успокоившись, отпила крепкого чаю, который, конечно, уже остыл.
– Надя, мы с вами вернулись к тому же состоянию, в котором начинали работу в прошлый раз, несколько лет назад.
– Да, я понимаю.
– Мы с вами тогда выяснили, что клептомания, которой вы страдаете, не является самостоятельным заболеванием. Это синдром, который проявляется в период стресса, и его интенсивность обычно нарастает. То есть, как правило, приступы клептомании обычно становятся все чаще и чаще. То, что в вашей жизни это не случалось так давно, конечно, хорошо. Но то, в каком виде проблема вернулась, выглядит достаточно тревожно. Похоже, что вы утратили способность слышать свое тело и адекватно оценивать эмоции, которые испытываете. Как будто запретили себе жить и чувствовать. Понимаете? Вы так эффективно изолировали проблему, что даже перестали чувствовать приближение приступов – а ведь тело вас о них предупреждало. Клинически вы, насколько я могу судить, совершенно здоровы. Но лечить клептоманию отдельно невозможно. Для победы над ней нужно забраться глубоко в недра личности и устранить напряжение, которое вас терзает.
– Дмитрий Николаевич, я понимаю. Я помню все, что вы мне тогда объясняли. Но я правда не готова к такому лечению. Поймите, в моей жизни нет ни времени, ни других ресурсов на то, чтобы проходить длительную терапию. И кроме того, может быть, это даже важнее, меня устраивает моя жизнь. Я ее создала, она вполне сбалансирована, и она меня устраивает.
– Конечно, это ваше право. Но я обязан вам объяснить, что отказ от решения проблемы, с которой вы пришли, не конструктивен. Клептомания – только сигнал. Она говорит о том, что уровень стресса, с которым вы столкнулись, превышает способности вашей нервной системы. Речь идет не о том, что вас поймают на воровстве, хотя и это может случиться. Речь идет о том, что, если даже вас не поймают, вы все равно будете расплачиваться – возможно, даже в форме тяжелого соматического заболевания.
– Вы хотите меня напугать?
– Я хочу вам помочь. Вы говорите, что ваша жизнь сбалансирована, но при этом в ней нет ресурсов на то, чтобы вы позаботились о себе, о своей душе, о том, что может и должно принести вам облегчение. Вам самой это не кажется странным?
– Просто я живу реальной жизнью, Дмитрий Николаевич. Я работаю, у меня муж, сын, которых я содержу. Они на меня рассчитывают. А глубинная терапия, которую вы предлагаете, и сама по себе достаточно трудная и долгая штука, так и еще не понятно, какие результаты она даст. Я не готова разрушить все, что строила так долго.
– Тогда чего вы ждете от меня, Надя? – Борисов не менял тона, но Надя почуяла укол раскаяния: зачем она вообще пришла, он ведь все ей объяснил еще тогда.
– Не знаю. Мне просто нужно решение. Я думала, что за пять лет, что я у вас не была, могло появиться что-то новое… даже не знаю… Таблетки? Есть такие, которые не помешают мне водить машину?
На этот раз Борисов не скрывал своего скепсиса:
– Вы ведь знаете, что я психотерапевт. Таблетки – не мой метод. Я могу посоветовать вам освоить приемы медитации, другие техники релаксации, их сейчас много даже в интернете, совершенно свободно и бесплатно. Вы можете подобрать то, что поможет именно вам. Но если вам нужны препараты, то нужно искать психиатра. Я их выписать не могу, я ученый, а не врач.
– Хорошо, я вас поняла. Ну тогда, может быть, вы дадите мне справку, что у меня диагностирован этот синдром…
– Надя, к сожалению, и в этом я не могу помочь. Мое дело – не выписывать лекарства или справки, а чинить психику вместе с клиентом, помогать и направлять. Все внешние воздействия, когда человек не готов работать сам, в психотерапии просто невозможны. Но я уверен, что, если вы все-таки решитесь на терапию, она может дать хорошие результаты. Не обязательно со мной, можете найти другого специалиста.
– То есть вы от меня отказываетесь?
– Нет, разумеется. Я буду ждать, когда вы будете готовы заняться собой всерьез.
Реплика Борисова однозначно говорила, что Наде пора, но она не могла встать. Сил не было совсем.
– Хотите воды?
– Да, спасибо, – с благодарностью откликнулась Надя.
Холодное прикосновение воды к языку и гортани ее взбодрило. Ну, нет так нет. Она хотя бы попыталась.
– А можно поподробнее о техниках медитации?
– Напишите мне мейл, Надя, я пришлю вам ссылки. И пожалуйста, научитесь думать о себе, слышать свои чувства, заботиться о себе. Вам необходимо понять одну очень важную вещь: вы имеете право быть несовершенной. Если вы разрешите себе быть собой, ваша любовь к людям не станет меньше – она станет глубже, но при этом перестанет вас так сильно изнурять. Постарайтесь ослабить этот неустанный самоконтроль. Разрешите себе быть живой. Обещаю, что ничего страшного с вами из-за этого не произойдет.
Выйдя на улицу, Надя не сразу включила телефон. Март улыбался ярким солнцем, и она остановилась, подняв лицо к небу и ловя этот момент.
Ослабить контроль. Смешной этот Борисов. Он правда думает, что я что-то могу контролировать? Ну на работе – да, пожалуй. В рамках своих полномочий. Но в остальном? Я не контролер, я скорее лошадь, которая везет свой груз, не видя обочин из-за закрывающих глаза шор. И этот груз не скинуть, от него не отказаться, потому что он – суть моей жизни, смысл, без которого я ничто. Ей внезапно вспомнились пустые и растерянные глаза женщины, которую она давным-давно, в детстве, увидела за решеткой в отделении милиции. Наде тогда сказали: «Вот видишь эту тетю? Она тоже сначала просто брала вещи без спросу, а потом попала в тюрьму и стала уголовницей. У нее нет ни дома, ни семьи, она никому не нужна. Ты тоже так хочешь?» Нет! Никогда до того дурацкого случая с великом Надя не ощущала так остро потребность в том, чтобы ее любили. Она боялась быть никому не нужной – вот мать твоя, объясняла бабушка, все ищет, ищет чего-то, но кому она такая нужна? Никому. И это был приговор. Марина не была нужна ни собственной матери, ни своей же дочери, и Надя с детства видела, как это страшно. В чем-то она, конечно, была похожа на Марину: обе не любили показывать свои слабости. Но вместо того, чтобы разбазаривать силы на поиск себя, Надя проложила четкую колею с ранней юности – и шла по ней, ощущая уверенность и силу из-за того, что делает все, что положено. При полном одобрении бабушки, естественно. И вот пришла…
Бабушке и самой, между прочим, досталось. Принципиальность, которой она так гордилась, проросла из горького корня: дед, за которого она вышла замуж почти девочкой, через десять лет семейной жизни внезапно влюбился в другую – да так, что сделал несчастными всех вокруг, включая себя. Его новая любовь тоже была совсем юной, пришла в его КБ на практику и, конечно, не была ни в чем виновата. Она даже не сразу поняла, что уже начавший седеть ведущий инженер и коммунист Юрий Иванович в нее влюблен – иначе не осталась бы там работать и после окончания вуза. Семенов попал в тиски. Он знал, что его любовь запретна, знал, что ни в чем не виновата и жена Галина, видел, как расцветает, грустнеет и собирается замуж за другого его Катя – и в конце концов начал тихо и отчаянно пить. Четвертой в этом многоугольнике оказалась дочь Марина, на которой обманутая в своих желаниях Галя вымещала все свое женское отчаяние. Юрий Иванович с ужасом смотрел, как жена все яростнее ненавидит взрослеющую родную дочь, чувствовал свою вину и в этом, все сильнее пил и все туже закручивал эту страшноватую спираль семейного несчастья. Марина вырвалась из тисков в восемнадцать, поступив в какой-то простенький вуз и мигом съехав от родителей в общежитие, которого ей по закону не полагалось (это называлось «вписаться в общагу»). Потом ее носило от берега к берегу, и единственное, что успел сделать Юрий Иванович до своей кончины – это обеспечить дочь хорошей квартирой на Плющихе, чтобы ни она, ни внучка ни в чем не нуждались. Он умер рано, и это стало облегчением для обманутой и измученной драмами жены. Марину она к тому времени окончательно отрезала от себя и мечтала забрать и внучку – но не получилось. Девять месяцев в году Наденька жила с беспутной матерью, которая постоянно водила в дом гостей, меняла работы и мужчин. А три месяца лета были их временем: Надя и бабушка проводили их на даче. Сначала много лет снимали дом в Салтыкове, а после памятной Надиной кражи, чтобы «избежать позора», перебрались в Кратово. Собственно, там Надя и сдружилась со Светкой Зарницкой, которая звонила на днях и звала в гости. Надо бы ей позвонить, рассказать про бабушку и, наверно, позвать на похороны – ведь они неплохо друг друга знали…
Надя отключила режим «в самолете», и телефон мгновенно зазвонил:
– Алло, Невельская Надежда Юрьевна? – Надя узнала сильный мужской голос.
– Да, слушаю вас.
– Коллекторское агентство «Долг» беспокоит. Напоминаем, что сумма долга по кредиту растет, крайний срок оплаты – двадцать шестое марта этого года. Вы собираетесь оплачивать? – Не ответив, Надя нажала на отбой.