Он наблюдал за выходящей из шока публикой, гадал, кто мог столкнуть Васильченко. Да кто угодно. Люба собирала ветки неподалеку, но он не сторож ей, могла и отлучиться. Много усилий не надо, чтобы толкнуть человека – особенно когда он не ждет. Довгарь возился со своей корягой, потом испарился, Михаил не следил за его метаниями. Где находились Троицкий и Субботин, он вообще не представлял. Субботину ничто не мешало избавиться от опасного свидетеля, а потом самому же и обнаружить тело…
– Надеюсь, все понимают, что мы не можем оставаться здесь? – Кольцов исподлобья озирал присутствующих. – Наслаждаться красотами водопада, устраивать посиделки у костра… Погиб участник группы. Мало того, тело завалило, и добраться до него невозможно, нужна специальная техника. Рация отсутствует. Надо уходить, причем делать это немедленно.
– Прошу вас, пожалуйста… Мой труп еще не остыл, что вы от него хотите? – простонала Люба. Она лежала на боку, свернувшись зародышем, спрятала лицо в ворот куртки.
– Как вы это себе представляете, Кольцов? – Субботин смотрел тяжело, недобро. – Мы все понимаем, развлечения отменяются, нужно возвращаться, вы правы. Но пока мы соберем палатку, пока выступим – пройдет еще полчаса. Сумерки не за горами, мы проведем в дороге от силы час. Идти по темноте нельзя – это аксиома, не требующая доказательств. Придется вставать на ночлег, снова разбивать лагерь, ставить палатку.
– Можно ее и не ставить, – проворчал Троицкий. – На хрена нам палатка? Ее нес Васильченко, а теперь его нет. Значит, потащит кто-то из нас – помимо своего рюкзака? Не нужен нам этот геморрой, оставим ее здесь, спасательная команда потом заберет. Можно спать на земле, не такая уж холодина…
– То есть ты, Артем, предлагаешь выступать сейчас? – насупился Довгарь.
– Я такого не предлагал, – Троицкий вздрогнул. – Не знаю, что делать, хоть тресни, не знаю…
– Если торопитесь, Кольцов, можете идти, – мрачно произнес Субботин. – Вас никто не держит. Но если подумаете головой, поймете, что ваше предложение не лучшее. Мы сэкономим час, может, два, но потеряем больше. Все уже случилось, Васильченко не вернуть. Пороть горячку – это еще и себя загубить. Ночуем здесь, в палатке, или где хотите. К утру успокоятся болячки, будем нормально себя чувствовать. С рассветом выступаем, палатку оставляем в лагере. Избавляемся от лишних вещей, чтобы не мешали. Вечером возвращаемся в Кыжму, извещаем о происшествии экстренные службы. Что не так, товарищ Кольцов? Назовите хоть одну причину, почему мы должны срываться с места.
«Она тебе не понравится, – подумал Михаил. – При условии, что ты добропорядочный советский гражданин. А если нет, то и сам все знаешь».
Внешне все выглядело логично. Возражать было глупо. Преступник не имел оружия, иначе давно бы им воспользовался. Причин тому множество: кончились патроны (на озере все истратил), решил не рисковать, разгуливая с пистолетом, – ведь на встречу с работником КГБ рассчитано не было. Захватят с оружием – дополнительная статья, и тогда наверняка все кончено.
Ситуация развивалась в каком-то абсурдном ключе. Душа и тело требовали отдыха. Но спать нельзя, иначе проспишь самое интересное, например свою смерть. Преступник загнан, готов на все – каким бы «бесхребетным интеллигентом» он ни был еще вчера. Ночью он не пойдет – в темноте только ноги ломать. Но пока все спят, может покинуть лагерь, укрыться за водопадом, а чуть свет – в бега. Не самое приятное занятие – искать его в каменных лабиринтах.
Голова не работала. Простая мысль – что преступнику после всего случившегося тоже требуется восстановление – в нее не приходила. Кольцов смирился. Но с этого момента держался особняком. На него смотрели угрюмо, но, по крупному счету, большинству присутствующих не было до него дела.
Довгарь мазал йодом пострадавшую ногу, наматывал бинт. Отмахнулся, когда Люба предложила ему свои услуги. Все блуждали, как в полусне, что-то делали, засыпали на ходу. Кольцов прикладывал все усилия, чтобы не отключиться. Троицкий погрузился в какой-то анабиоз: сидел, скрестив ноги, смотрел в одну точку. Субботин ссыпал на скомканную газету «Правда» ворох веток, поднес спичку. Мелкая древесина быстро занялась, затрещал огонь. Подложили пару коряг, и через несколько минут в небо взвился веселый пионерский костер.
«Взвейтесь кострами, синие ночи…» – разразился в голове детский хор.
До ночи еще было далеко. Но уже темнело, поблекли краски дня. Прекратились бесцельные блуждания. К сумеркам похолодало.
Они сидели кружком вокруг костра, смотрели на огонь. Мрачные тени разгуливали по застывшим лицам, превращая их в каких-то монстров. Почти не разговаривали, уходили в себя.
«Прояви же себя, дружище, – мысленно умолял Кольцов. – Внеси, наконец, ясность – и всем после этого станет хорошо, даже тебе. Все равно далеко не уйдешь, страна большая. Ближайшая граница – в двух тысячах верст, да и то, если доберешься до Северного Ледовитого океана и на льдине доплывешь до Норвегии».
На что рассчитывал преступник, непонятно. Но что-то, видимо, имел в планах, и это заставляло нервничать. У потрескивающего костра сохранялось гробовое молчание. Словно пари заключили: кто первым скажет слово, тот проиграл. Небо потемнело, стих ветер – хоть одна хорошая новость. Расползались облака, мерцали звезды, вышла полная луна, озарив «подотчетную» территорию мутным светом.
– Вы как хотите, а я поем, – пробормотал Субботин, подтаскивая к себе рюкзак. – Видеть не могу эту еду, но надо, а то завтра ноги протянем.
Утверждение не оспаривали. Надо значит надо, через не хочу и не могу. Все полезли в свои пожитки, стали вытаскивать последние припасы. Заскрипел консервный нож. Ели молча – без аппетита жевали, проглатывали с отвращением, запивали водой из фляжек, доставали курево.
Наступали непростые времена: в пачке осталось шесть сигарет. Михаил отошел в сторону, пристроился спиной к неподъемному булыжнику, закурил. Глаза слипались, но он держался. Вся компания находилась перед глазами, в свете костра. Сновали бесформенные тени. Пламя озаряло снулые лица. Ночка ожидалась умеренно теплой, хоть это радовало.
Субботин, сидя на корточках, подкладывал ветки в огонь. Завязался ленивый спор: кому поддерживать костер в ночное время. Сошлись на бесхитростном решении: кто проснется, тот и поддерживает. Еловых и можжевеловых веток до темноты натаскали предостаточно – мужчины обустраивали лежанки вокруг костра. Люба на корточках забралась в палатку, опустила полог. Места для одного там было много, даже для двоих хватило бы. Но никто не рискнул составить Любе компанию.
Троицкий что-то вяло пошутил, но шутка не прижилась. Из палатки проистекало тоскливое молчание.
Остальные укладывались вокруг костра, нагребали на себя ветки, кряхтели.
– Кольцов, ложиться будете или там всю ночь проведете? – спросил Довгарь.
– Буду, – отозвался Михаил. – Место у костра оставьте, скоро приду.
– Ну, уж хренушки, – ворчал Троицкий, обустраивая гнездо. – В большой семье народа много, кто успел, того и койка…
Через несколько минут компания угомонилась. Фосфорные стрелки показывали начало одиннадцатого. Он снова закурил, убрал в глубокий боковой карман последние сигареты. Холод не беспокоил. Может, он чересчур себя накручивал?
В палатке ворочалась Люба, жалобно стонала. Потом протяжно засопела – Морфей прибрал свою первую жертву. Кто-то захрапел у костра, похоже, Довгарь. К нему примкнул другой, третий. Разноголосый храп звучал жутковато: эдакое трио – бас, баритон и тенор. Возможно, преступник тоже боролся со сном, но не устоял. Есть предел у человеческих возможностей…
Глаза слипались. Он распахнул их до упора, потряс головой. Не спать, товарищ майор! Окурок догорел до фильтра, обжег пальцы. Михаил вытянул шею. Все было спокойно, не считая раздражающего храпа. Он тихо поднялся, на цыпочках подошел к костру. Сон сморил всю компанию, не до притворства. Похрапывал Субботин, обнимая рюкзак. Что там у него такого ценного, что даже ночью не расстается со своими вещами? Троицкий свой рюкзак использовал в качестве подушки, храпел с открытым ртом, не боясь, что в него что-то залетит. Довгарь свернулся в три погибели, тоже не расставался со своим скарбом – пропустил лямку рюкзака через руку. Словно сговорились.
Провести ревизию не представлялось возможным. Поднять всю ватагу под дулом пистолета? Он едва не решился это сделать. И все же передумал. Худшего варианта не придумать – переоценить свои силы.
Майор подошел к палатке, прислушался. Палатка подозрительно молчала. Но нет, издала негромкий стон, сменившийся кашлем и невнятным бормотанием. У костра ему оставили место – мало, чтобы лечь, но достаточно, чтобы присесть. Он подложил дров, дождался, пока усилится пламя, посидел, не шевелясь. Никто не просыпался. Но меньше всего хотелось ложиться рядом и вверять свою судьбу случаю.
Михаил отступил от костра в темноту. Забирать свои вещи не стал, в рюкзаке не было ничего компрометирующего – кроме ясного намека, что его владелец в поход не собирался. Он отправился по тропе к водопаду, включил фонарь, отдалившись на пару десятков метров. Начинались каменные дебри. Скалы не превышали человеческий рост, но их здесь было неприлично много. Тропа выделялась, петляла между вросшими в землю валунами, и вряд ли в этом квадрате была вторая тропа.
Михаил углубился в лабиринт метров на двадцать, осмотрелся. Усилился шум водопада. Второй тропы тут точно не было. Моток лески в собственном кармане он обнаружил еще вчера. Сколько лет он там лежал? Сегодня настал его час. Он выключил фонарь, сел на корточки. Со стороны лагеря не доносилось ни звука. Несколько минут Михаил распутывал леску, вытягивал ее. Один конец привязал к зазубренному камню, подергал – держалось крепко. Пересек тропу, натянул леску и снова привязал – к выступу тяжелого валуна. Проверил натяг – неплохо. Смешная сигнализация, но идущий даже с фонарем человек, скорее всего, ее не заметит и споткнется. По крайней мере, хотелось на это надеяться.