— Я так и думал, что это вы, — сказал Антон Адамек. — Вы сегодня приехали?
— Вечером.
— Хорошо провели время?
Крепкая рука легла на край опущенного стекла.
— Замечательно, — отозвалась я. — Очень познавательно. Слышала, вы спрашивали про меня. Я собиралась вам завтра позвонить.
— Но сейчас мы здесь, — сказал он и сделал жест в сторону пассажирского сиденья, — если вы, конечно, не собираетесь поехать домой и лечь спать.
— Нет, все в порядке.
Свет в салоне погас, едва он сел в машину, но я оставила все как есть и специально включать не стала. Еще не хватало светиться, особенно учитывая гуляющие по округе слухи. Наверное, мне просто захотелось посидеть в темноте. На короткое время почувствовать себя чуть менее одинокой. Защищенной.
— Вы виделись с Даниелем? — спросила я. — Вам известно, как он себя чувствует?
— Честно говоря, не очень хорошо.
— Хотите сказать, что они всерьез полагают, что он мог это сделать?
— Я не вправе распространяться об этом.
— Простите. Я знаю. Впрочем, это и так ясно, но я не знаю, что мне делать. Когда я звоню в участок, мои звонки сбрасываются. Завтра я отправлюсь туда и выясню все лично.
Его глаза блеснули во тьме рядом со мной.
— Вы можете рассчитывать на мою помощь, — сказал он.
— Спасибо.
Я покосилась на переводчика и снова отвернулась, поймав его взгляд. Было в нем что-то недоступное, деловитое, но ускользающее от понимания, возможно, он являлся всего лишь суровым профи. Он все еще не сказал, зачем искал меня, когда я была в отъезде.
— Есть одна вещь… — начала я.
— Да?
— Это не особо важно, но, когда я в последний раз была в полиции, меня попросили занести им чек. — Избегая касаться мужчины, я протянула руку за сумочкой, которая валялась на заднем сиденье. Поль переслал мне его ночью по почте, и, прежде чем выписаться, я сделала распечатку на стойке регистрации в отеле «У озера». С тех пор чек лежал в моей сумке, как тлеющий уголек.
— Не могли бы вы передать его тому, кто ведет теперь расследование, я не знаю, тот ли это самый человек, который к нам приезжал… — Я побоялась выдохнуть, испугавшись, что получится слишком громко.
— Расследованием по-прежнему занимается комиссар Йозеф Кралл.
— Полиция спрашивала меня о нем. Квитанция об оплате номера в ту ночь, когда Анна Джонс была убита. Доказательство того, что я ночевала в Праге.
— Почему бы вам самой ее не занести?
Его вопрос заставил меня покраснеть, но в окружавшей нас темноте это, пожалуй, было незаметно. Я смотрела прямо перед собой. Извилистая улочка, окна домов, куда рано пришла ночь.
— На чеке стоит другое имя, — призналась я. — Не хочу, чтобы мой муж об этом узнал.
Ночь в отеле пропорхнула между нами, пока он молча изучал чек. Всего секунду, после чего сложил бумажку пополам.
— Трудно объяснить, когда не знаешь языка, — добавила я, — поэтому если бы вы могли передать чек нужному человеку и изложить ему все надлежащим образом…
Чересчур широкая улыбка на его лице, и мне сразу стало жарко. Слишком жарко.
— Со всеми такое случается, — философски заметил он.
— Пожалуй, мне пора ехать, — сказала я.
— Конечно, не стану больше вас задерживать. — Антон Адамек открыл дверцу и опустил одну ногу на тротуар, но выходить не спешил. — Надеюсь, вам не страшно. В смысле спать одной.
— Ерунда, — соврала я, испугавшись того, к чему могло все привести, если бы я ответила иначе — «тогда вам нужна компания», «ой да, еще как нужна, кто-нибудь рядом, прямо сейчас, это все, о чем я мечтаю».
— И правильно, — улыбнулся он. — Уверен, ничего страшного с вами не случится.
Когда я выехала на площадь, меня внезапно охватило страстное желание выбрать совершенно другую дорогу, в другой город, в неизвестный отель. Я пропустила нужный съезд и была вынуждена сделать еще один круг. Рядом находился полицейский участок, а в нем — мой муж. Они могли бы с тем же успехом возвести стену и выставить на ней караул.
Бесконечно медленно я приближалась к мосту. Ехала со скоростью тридцать, может, сорок километров в час, точно не знаю, потому что в тот момент я не то что на спидометр — даже на дорогу толком не глядела; голова гудела от мыслей, мне казалось, они как солома торчат во все стороны. Еще не выветрившееся ощущение близости Антона Адамека — могла ли я положиться на него? Такое чувство, будто я все вижу, слышу, но упускаю самое главное. Как там сказал хозяин гостиницы об Адамеке. Кто он на самом деле или кем назвался? Звучит довольно загадочно, или же всему виной плохое знание языка. Что будет, если Даниелю сунут под нос этот чек? Может, зря я послушалась полиции — надо было послать все к черту. И еще я была возмущена тем, что сказал — или не сказал — садовник, ощущение, что он что-то от меня утаил. Я боялась ехать в пустой дом с темными окнами — и как только у Адамека язык повернулся сказать, что со мной не случится ничего страшного, — а если не домой, то куда… и тут я внезапно заметила впереди какое-то движение.
Я резко свернула на обочину и остановила машину там, где начинались перила моста, в груди испуганно колотилось сердце
Посреди проезжей части, покачиваясь, стоял человек.
Возле опор мост был освещен, но посередине только свет фар моего автомобиля выхватывал его силуэт из тьмы. Мужчина обернулся и сделал шаг в сторону, заслонившись рукой от слепяще-яркого света. Все та же одежда, что и днем: мешковатые брюки, рубаха навыпуск. Ян Кахуда.
Я включила аварийку и вышла из машины. Несколько раз окликнула садовника по имени, но тот не отреагировал. Или же отреагировал. Замахал руками, словно желая прогнать меня отсюда. В то же мгновение я различила свет фар грузовой фуры, где-то за поворотом на том берегу, яркий луч скользнул по кромке леса, мимо старой пивоварни, и я побежала.
Закричав, что он должен немедленно убираться с дороги, я схватила Кахуду за руку и дернула на себя. Но старик уперся, он оказался неожиданно сильным. Заворчал, что я должна оставить его в покое, а в это время нарастающий рев мотора стал еще ближе. После чего меня ослепил безжалостный свет фар дальнобойщика, оглушил звуковой сигнал и скрип тормозов. Прикинуть тормозной путь фуры, одновременно пытаясь спихнуть старика с дороги, было выше моих возможностей. Но и без того было ясно, что мост не широкий, если водитель попытается нас объехать, то снесет перила и скорее всего свалится в реку. Я почувствовала запах дизеля, перегревшихся, визжащих по асфальту покрышек и бросилась в сторону, но хватку не ослабила. Старик потерял равновесие и уцепился за перила моста, чтобы не упасть.
Фура остановилась, всего в нескольких метрах от нас. Водитель свесился из кабины и злобно заорал на нас, я закричала ему извинения на всех известных мне языках и попыталась объяснить, что все в подарке. Водитель осыпал нас доброй порцией брани, прежде чем снова дал по газам. Красный свет задних огней злобно мелькнул во мраке и пропал.
— Что вы здесь делаете? — задала вопрос я.
Садовник уставился вниз, на бегущую воду. Слышно было только слабое журчание реки и его хриплое дыхание. Я взяла старика за руку и, ласково заговорив с ним, попыталась заставить его пойти за мной, но Кахуда заупрямился.
— Я потом прибежал сюда обратно, — проговорил он, — чтобы никто не заметил моего поступка. Они кричали и бросали камни. «Ну же, покажи, — кричали они, — покажи, кто ты есть на самом деле!»
Ян Кахуда говорил во тьму, обращаясь скорее к реке и воспоминаниям о том вечере, чем ко мне. Словно стерлись все прошедшие года и он переживал все заново.
— Я бросил камень. Они вложили мне в руки еще. Камень за камнем. Камень за камнем. Я хорошо умел бросать. Я помню звуки выстрелов, шум. Попавший в цель булыжник. Людей, которые падали, вповалку друг на друга. Мне сунули в руку новый камень. Кажется, кто-то бегал и собирал их на берегу. Мужчины перекидывали тела через перила. В воде никто не шевелился. Трупы уносило течением до того места, где река делает поворот. Там дно более мелкое.
Он показал рукой в ночь. Я не увидела ничего, кроме тьмы и приглушенного блеска на поверхности воды, но я и без того знала. Как река делает изящный изгиб прямо у подножия усадьбы и бежит дальше, огибая виноградник — вид, которым я столько раз любовалась сверху.
— Они заставили его.
— Кого?
— Мой отец вовсе не был пособником нацистов. Он только делал свою работу, ухаживал за растениями… — Ян Кахуда пробормотал что-то еще. — Он не был могильщиком.
— Я отвезу вас домой, — сказала я.
Каким-то образом мне удалось заставить его сесть в машину, хотя он говорил, что может идти сам. Было трудно понять, насколько он пьян. Садовник обладал способностью алкоголика собраться и взять себя в руки, но слова, которые он произносил, пока я медленно ехала вдоль берега, готовая в любой момент остановить машину, если его начнет тошнить, были не совсем связными.
— Что вы имели в виду, когда сказали, что его заставили?
— Они явились на рассвете, — произнес он.
— Кто явился?
— Он продолжал туда ходить, — бормотал он, — каждый день, чтобы вы знали. Ухаживал за розами и прочим, кормил кота…
Мы были уже на подъезде к его дому, когда Ян Кахуда махнул в сторону реки, ударившись о крышу машины. Очертания сада на том берегу едва угадывались во мраке. Я же видела перед собой только мертвых, чьи тела застревали в том месте, где река становилась мельче.
— Никто не знал эту землю так, как знал ее мой отец. Он ведал все ее тайны, он научил меня всему. Он поклялся. Поклялся, что если однажды они вернутся, то никто не сможет обвинить Кахуду в воровстве или халатном отношении.
В жилище садовника горел свет. Я тоже вышла из машины.
— Арамис, — произнесла я.
Ян Кахуда споткнулся на выложенной камнем дорожке и зашатался. Я взяла его под руку.
— Выходит, он подкармливал кота Ахо? В приюте сказали, что он часто вспоминает о коте, волнуется за него.