— Они всех сюда направляют только потому, что я говорю на английском. Заблудившихся туристов, искателей удачи, которые рассчитывают найти в горах золото или уран и хотят знать, какой размер взятки надо дать за месторождение, big money… — И Войтек, растопырив пальцы, потряс ладонями на манер девушек из группы поддержки спортивной команды.
— Вы в самом деле хорошо говорите по-английски, — сказала я и так улыбнулась ему, что его щеки слегка порозовели.
— Мой отец обожал «Битлз». Джон Леннон и Пол Маккартни научили его английскому, ну а после того, как мне исполнилось пять, он больше не говорил со мной ни на каком другом языке. Все равно через поколение или два весь мир будет говорить на английском, and the whole world will be one[33].
— Так какой же ваш отдел?
— Технический. IT. Прокладка широкополосных линий связи. Договоры, технические разработки, закупка оборудования.
— То есть если я захочу подключиться к широкополосной сети вещания…
Петр Войтек просиял:
— Верно! Тогда вы сможете обратиться ко мне. Для прокладки кабеля. Да-да, смело обращайтесь! — Его пальцы запорхали по клавиатуре, после чего он развернул монитор ко мне лицом. — Есть несколько операторов, в чью зона охвата входит наша, но если вы предоставите сведения о себе — адрес, наименование недвижимости и прочее в том же духе, — то я помогу вам подобрать правильное решение…
— В том-то и проблема, — покачала головой я, — что папка со всей информацией по недвижимости застряла где-то здесь.
Петр Войтек застонал и воздел руки к потолку в жесте, говорившем: какие же все вокруг идиоты.
— Некоторые отделы… Они продолжают жить в прошлом столетии. Лично у меня в голове не укладывается, как раньше обходились без цифровой информации.
— Выходит, я не смогу подключиться к оптоволоконной сети?..
Толстяк принял озабоченный вид. После чего вскочил на ноги, на удивление легко для своего веса, и, спросив, какой у меня адрес, попросил немного подождать. Я услышала, как покидая комнату, Войтек напевал I need somebody, help, not just anybody, he-e-e-elp…[34] Между его ягодицами виднелась глубокая ложбинка, но голос у него был красивый.
Прошло минут двадцать, после чего я услышала, как он возвращается. Я надеялась, что документы лягут передо мной на стол, но Петр Войтек с пустыми руками уселся за компьютер, и его пальцы снова забегали по клавишам.
— Нашли что-нибудь?
— Боюсь, плохие новости. Если бы вы сразу сказали, что это за рекой… Слишком далеко, слишком дорого и ни одного жилья поблизости. Пожалуй, единственный выход для вас — это беспроводная связь. Я распечатаю вам список операторов, которые предлагают хорошую пропускную способность и высокую скорость за доступную цену.
— А документы?
— Копировальный аппарат работает убийственно медленно, но я отсканировал то, что есть. Сообщите мне свой электронный адрес, и я сброшу вам на почту. — Он указал на мобильник, и я не мешкая зашла на свою почту. Спустя секунду пришло сообщение.
Три документа во вложении.
— Не думаю, что вам есть о чем волноваться, — сказал он и искоса поглядел на меня, не отрываясь от экрана, — скорее всего проблем не будет.
— Каких проблем?
Рубашка туго натянулась на животе Петра Войтека, когда он откинулся на спинку стула. Почему я замечала только то, что имело отношение к его весу? С тем же успехом я могла упомянуть про пронзительный взгляд его на удивление голубых глаз.
Отправленные им файлы являли собой первичную регистрацию недвижимости, относившуюся к периоду до 1945 года. Этого нам с Даниелем не показывали. Пока Петр Войтек говорил, я открыла документ, он был на немецком. При виде имени Йоханна Геллера я вздрогнула — персонаж, о котором я только слышала, внезапно стал реальным человеком из мяса и костей. Также там был акт отчуждения недвижимого имущества, который пришлось подписать прежним владельцам усадьбы, когда они навсегда отказывались от своих владений. Изящный подчерк, подпись Юлии Геллер.
— Вне сферы моей компетенции, как говорится. Должно быть, в те времена это было обычным делом, hell yeah[35], ведь была война. И тот факт, что кто-то подает протест, вовсе не означает, что он получит права. Большинство людей, несмотря ни на что, склонны ошибаться, особенно когда они обращаются в органы государственной власти.
И Войтек рассмеялся собственной шутке.
— Погодите-ка, — остановила его я, — выходит, кто-то подавал формальный протест против купли-продажи?
— Что-то в этом роде, да. В торговле много подводных течений, законность права на владение может быть оспорена. Заявления, жалобы, вот такая стопка бумаг. — Он показал толщину пальцами. — Если бы я начал все это сканировать, то застрял бы там til the end of time[36].
— Но вы их читали?
Петр Войтек улыбнулся:
— Сплошная юриспруденция, не мой профиль, но кое-что можно понять из сопроводительного письма. — В его голубых глазах появилось что-то испытующее. — А вы этого не знали?
Так, выходит, Анна Джонс действительно этим занималась, строчила заявления и подавала апелляции на рассмотрение городским властям, а между делом посиживала в баре и чокалась со мной. Предлагала нам юридическую помощь. Она знала, кто я, еще до того, как мы с ней познакомились. И спросила про точки над букой «е» в фамилии Острём, потому что видела ее написание. Вот змея, подумала я, гадюка изворотливая.
— Нет, — ответила я, — я этого не знала.
— Подписи на каждом шагу, как говорится, такими темпами она могла и до инстанций Европейского союза дойти, но здесь… Не думаю.
— Она получила какой-нибудь ответ?
— Хм, отказ, с отсылкой на указ президента от 1945 года. Это было еще в начале мая. Многие из заявителей приезжают после этого разбираться на месте, she didn’t take no for an answer[37].
Петр Войтек снова поднялся и вышел, но вскоре вернулся с бумагой в руке — список интернет-провайдеров, к которым я могла обратиться.
— А что там с подписями? — полюбопытствовала я.
— Среди всего прочего она тоже пыталась их обжаловать. Всего я не читал, но смысл был в том, что жена не имеет права подписывать юридический документ, если не получила заключения о смерти мужа, поскольку только супруг является единоличным владельцем усадьбы. Бумагомарательство на двух языках, если хотите знать, и, кроме того, это ancient history, yesterday…[38]
Голос Войтека прозвучал равнодушно, но что-то подсказало мне, что на самом деле это не так. Он говорил об Анне Джонс в прошедшем времени, возможно, умышленно избегая называть ее по имени. Он знает, мелькнуло у меня в голове.
— Вы встречались с ней? — спросила я.
— С кем?
— С той, которая подавала протест. С Анной Джонс. Она говорила на английском, значит, ее тоже направили к вам?
— Я же сказал, что это не мой отдел.
Его лицо просветлело и тут же побледнело, когда он увидел что-то на экране компьютера.
— Sorry, еще одно дело, working like a dog…[39]
На площади расположились прилавки, с которых торговали помидорами, огурцами и банками с медом. Пришлось полавировать между ними, пока не удалось припарковаться в самом центре рынка. Пробираясь на машине сквозь толпу, я все никак не могла отделаться от зрелища средневековых каменных домов. Какими же сросшимися они были, аркада словно общая кровяная артерия между ратушей и полицейским участком, — будто сиамские близнецы прожившие сотни лет в мире и согласии.
Разумеется, полиция имела доступ к тем документам. Они знали, что Анна Джонс угрожала нашему существованию. Я прямо-таки воочию видела, как листы бумаг порхают в чьих-то руках в зале суда. У Даниеля Острёма был мотив, ему представился подходящий случай, он был склонен к агрессии, и, кроме того, есть свидетель.
Его отпечатки пальцев на мотыге, про них-то я совсем забыла.
Отъехав подальше от площади и людей, я остановилась на обочине.
В груди ползал и грыз меня изнутри зверек страха. Сколько раз я отмахивалась от подобных мыслей, стараясь не думать о самом худшем? Может, не стоило так делать?
Он не способен на такое, думаем мы. Только не он, убеждаем мы себя, потому что как иначе мы сможем полагаться на кого-то, любить, производить на свет детей? Невозможно узнать до конца другого человека, только то, что он до поры до времени позволял увидеть в себе сам. А как же с тем, что было скрыто? Тот Даниель, которого я знала, был не таким, но вдруг он стал таким? Кто может знать наверняка, на что способен человек, когда обстоятельства меняются, когда он ломается изнутри?
Я остановилась возле старого кладбища. Нужно было собраться с мыслями и вдохнуть свежего воздуха вместо ледяного кондиционированного в салоне, поэтому я не мешкая шагнула в поразительную тишину. Зеленые своды, пребывающие за гранью времени, сомкнулись надо мной. Должно быть, ноги сами помнили, куда идти, потому что нужное надгробие я нашла почти сразу же. Очень простое, треснувшее посередине и с одним-единственным именем на сером граните. Вальтер Блау, родился в 1912-м, умер в 1944 году.
Ну вот, кажется, вся семья в сборе. Отец, погибший в конце войны, мать, которая упала с моста, сраженная пулей или камнем, и их сын, которому в конце концов удалось упокоиться на кладбище, не более чем в тридцати шагах от могилы своего отца.
Один сгинул в войну, двое — в мирное время. Я думала о мести и возмездии, о вечном круге смерти и зла, которому нет конца, о тех, кто похоронен без надгробия и предан забвению, о правде, которая умерла вместе с ними. Еще я подумала о могиле, которую только что вырыли — как