— Повернулось-то как все, а? — спросил человек с разбитым лицом. — Это я к чему, старлей, слушай. Не ходи ты никуда. Им же насрать на тебя — и бабе этой, и кто там с ней еще. Они такие же, как твой капитан, для них люди — говно. Ну чего ты им, обязан, что ли? Ты нормальный парень, я тогда еще понял. Ты не такой.
С этими словами он качнулся вперед и обнял лейтенанта за плечо. Лейтенант вздрогнул, но отодвинуться не посмел.
— Они мутят чего-то, точно тебе говорю. Я пока не понял что, но они мутные, я таких знаю. Не надо тебе с ними, старлей, они тебя сольют. Давай, оставайся. Найдем тебе место. Нам такие нужны, а, Большой Змей? Смотри какой парень, настоящий, не как эти. Жизнь мне спас, между прочим.
Темнолицый седой человек, которому была адресована последняя реплика, походил скорее не на индейца из книжки, а на якудза — маленький, напряженный и свирепый, и аргументом этим явно не впечатлился. Стоял, скрестив руки на груди, смотрел в сторону и ничего не ответил. И только приглядевшись, лейтенант узнал в нем водителя желтого Рено с шашечками, потому что и таксист тоже переменился и выглядел как-то иначе. А еще из кармана у таксиста-якудза торчал капитанский «макаров», и это было совсем уже неправильно. Все теперь было неправильно, причем давно, и становилось только хуже, а как поправить это, старлей не знал.
— Им воды бы раздать, — сказал он. — У вас же много. Им ничего не надо же, просто воду, и всё.
Он прижимал к груди бутылку «Черноголовки» и потому говорил тихо, чтобы не услышали за баррикадой.
— Видишь? Я ж говорю, хороший парень, — сказал таксисту человек, убивший капитана, а затем повернулся к лейтенанту и продолжил: — Слушай, да нам не жалко. Это ж не про воду, ты понимаешь, да? Просто нельзя ей всё отдавать. С такими всегда нужен козырь, а то они тебя сожрут. Так что не сердись, брат, воду мы придержим. Пока не поймем, чего они мутят. Кстати, а тебе она рассказала чего-нибудь? — спросил он вдруг. — Ну, про это про все. Ты ж у нее типа помощник. Вот со светом, например, это что сейчас было? Не слышал ты ничего?
Может, дело было в глазах. Лейтенант впервые увидел их так близко, и глаза эти жили отдельно от голоса и от улыбки и выражали другое. Может, и улыбка поэтому выглядела так стремно — она просто к этим глазам не годилась. Маленьким лейтенант очень боялся клоунов именно по этой причине: смешными они казались только издалека, а вблизи заметно было, что лиц у них два и одно плохо нарисовано поверх другого.
— Не, я не слышал, — соврал он, потому что про сломанный воздух говорить не хотел, а хотел одного — уйти отсюда. Прямо сейчас. Ему нельзя было здесь, он попал сюда по ошибке, и ее надо было исправить, пока уготованная ему еще утром смерть не спохватилась.
— И горит послабее вроде... — сказала его улыбчивая смерть, разглядывая тусклые лампы на потолке.
— Мне ж не говорят ничего, — сказал лейтенант хрипло. — И это... спасибо, но мне бы это. Мне сходить бы туда. Посмотреть там, как они еду разгружают, и вообще. Заодно, может, узнаю, ну... Типа про свет и все такое.
Человек с разбитым лицом оторвал взгляд от потолка, покачал головой и вздохнул. Огорченно, как любящий отец, исчерпавший разумные аргументы.
— Не, ну хочешь — иди, конечно. Надо — давай. Без проблем. Нет, серьезно, старлей, нормально все, я не обиделся. Смотри, я даже спрашивать не буду, что у тебя там за дела. Не хочешь с нами — пожалуйста, хозяин — барин. Ты, главное, помни, что мы друзья. Да? Не забудь.
Из этой наполненной смыслами речи старлей понял одно — ему позволено уйти, и от облегчения у него закружилась голова.
— Ну тогда это, ладно, — сказал он. — Пойду, ага. Спасибо, — и сделал два шага, а на третьем пятилитровая «Черноголовка» вдруг тяжело плюхнула у него в руках. — Слушай, а можно, — спросил он, останавливаясь, и обернулся, хотя оборачиваться было не надо и останавливаться не надо было тоже. — Мужики, — сказал он слабым детским голосом, за который тут же себя возненавидел, — вы не против, если я это. Если я водичку туда отнесу. Ну, туда, — и махнул рукой в сторону невидимого сейчас доктора, грибника и тетеньки с платочком. — Мне ж не надо столько, реально, чего я с ней попрусь-то.
Он по-прежнему старался говорить тихо, потому что не знал, разрешат ему или нет, и к тому же, оказывается, отпил довольно много, чуть ли не пятую часть. И вообще, весь разговор целиком вышел какой-то гадостный, и при мысли, что его мог расслышать кто-то еще, лейтенанту было противно.
Якудза-таксист скривился и снова промолчал, а вот человека с разбитым лицом это предложение скорее развеселило.
— Вот нравишься ты мне. Ну что с тобой делать, а? — сказал он и засмеялся. — Но идея плохая, брат. Правда плохая, сам подумай. Их там сколько, человек сто? Ну и как им ее делить, твою бутылку? Не, они тебе за это спасибо не скажут. Не скажут, поверь мне. Так что давай-ка ты топай, а мы тут сами, по плану, как договорились. А передумаешь — приходи, серьезно. Я тебе должен и не забуду. И вообще, приходи, если что. Ну так, повидаться. Ребят! — крикнул он, обращаясь уже не к старлею, а к группе напряженных мужчин, охранявших дальний рубеж баррикады. — Друга пропустим нашего, ладно? Все нормально, он свой!
Зажатый в толпе маленький стоматолог смотрел, как симпатичный молодой полицейский, с которым они вместе прошли недавно очень важный километр, прерывает вдруг свои переговоры с захватчиками воды, поворачивается спиной и уходит. Не оглядываясь, быстро, как будто опаздывает на поезд.
— Вот же сука-то, а? — тяжело сказал краснолицый толстяк в клетчатой рубашке.
— Ой, да бросьте вы, ради бога. Чему вы удивляетесь, не понимаю, — сказал грустный человек в кепке. — Куплено у них все. Вот вам иллюстрация, пожалуйста.
— Говна ты кусок! — заорал клетчатый толстяк вслед уходящему лейтенанту. — Ссыкло!
— Коля, пойдем в машину, — сказала его жена. — Не могу я тут больше, устала.
— Я не понял! — продолжал Коля, не слушая. — Мы типа утремся щас, всё? Мужики! Ну сколько их там, мы чего, не раскидаем их, что ли?
Он приподнялся на цыпочках, вытянул короткую шею и принялся оглядывать толпу — яростно, почти с ненавистью, как если бы искал, с кем подраться. На мгновение взгляд его задержался на хлипком докторе с переноской, затем на печальном москвиче в третьем поколении и остановился наконец на группе крепких загорелых работяг в запыленных майках.
— Алё! — позвал он. — Ну, ребят, чё стоим-то! А? Хорош сиськи мять!
Страстный этот призыв никакого восторга у адресатов не вызвал. Стояли они хмуро, в сторонке, у самой стены, и неожиданному вниманию не обрадовались. Присмотревшись, доктор узнал в них шестерку незнакомцев, которые два часа назад перебили силовой кабель. Вероятно, они тоже его узнали и потому поскучнели еще сильнее. Впрочем, и других желающих раскидывать баррикаду не нашлось, и похоже, Коля начинал это понимать.
— Мужики, — сказал он. — Вы чего? Да они же шпана! Шелупонь! Им же просто в рог давно не давали. Насовать им разок как следует — и всё, разбегутся как тараканы!
— Извините, вы кулачный бой нам сейчас предлагаете? — спросил раздраженный мужской голос. — Стенка на стенку? А ничего, что мы в двадцать первом веке?..
— А ничего! — взревел Коля, снова кирпично-красный. — Век у него, блядь, двадцать первый. Вот и сиди без воды в своем веке, блядь. А они тебя на хую будут вертеть!
— Хватит, всё, ну Коля, — сказала его жена тоненько.
— А когда вам в лоб выстрелят, вот мне интересно, — продолжал тот же мужской голос, явно задетый. — Ничего, что у них пистолет там вообще-то? Или вы надеетесь, что в другого кого-нибудь попадут? Провокатор!
— Да ладно вам, ну наболело у человека, — сказал кто-то. — А вы что, не согласны? Они же правда страх потеряли. С ними же правда по-другому нельзя, извините, только силу воспринимают.
— Ну и сам тогда пускай идет первый! Борец, понимаешь, за справедливость. Гапон. Я лично не готов, чтоб мне голову прострелили.
— Да не станут они стрелять, господи, двадцать первый...
— Вот они-то как раз и станут! В этом и разница, ну как вы не поймете, нельзя с варварами их же оружием! Нет смысла!
— А как тогда, нет, серьезно, что вы предлагаете? Терпеть?
— Да ничего я не предлагаю, с чего вы взяли, что я предлагаю, я просто говорю...
— Вот поэтому вас и ебут! — заорал вдруг Коля, и жилы вздулись у него на красной короткой шее. — Вот поэтому! Ебали, ебут и будут ебать!
— Так, ну, пожалуй, достаточно, — раздался новый звучный голос, легко перекрывший даже эхо от последних слов. — Возьмите себя в руки. Здесь дети, здесь женщины, наконец. Вы ведете себя безобразно.
Коля замер на мгновение, хрипло дыша, а затем повернулся на полкорпуса и воззрился на говорящего. Был он сейчас похож на чугунное пушечное ядро, упавшее в окоп за секунду до взрыва.
— Эт-та кто у нас тут еще, — сказал он. — Такой красивый.
Визави его, к слову, действительно был красив — статный, высокий, с роскошной седой шевелюрой и породистым горбатым носом. И был на нем дорогой льняной пиджак и шелковый шейный платок. И еще у него был несомненный, очевидный с первого слова кавказский акцент. Сразу стало очень тихо, головы повернулись. О-хо-хо, подумал доктор, покрепче прижал переноску и решил не смотреть.
— Ты мне указывать, значит, будешь. В моем городе, — сказал Коля. — Ты, мне. Как вести. В моем. Городе.
— Да, буду, если сам не понимаешь, — громко ответил седой владелец Ниссана Кашкай, тоже переходя на «ты». Он простоял в толпе последние три четверти часа и наслушался такого, что также больше не склонен был к дипломатии.
— А если я тебе морду, например, разобью? — спросил клетчатый Коля и пошел грудью вперед, расставив короткие руки. Раскаленный и круглый, как самовар. Сильнее всего в эту минуту его бесил не презрительный тон, не нос и даже не акцент, а платок. Шелковый, сука, шейный платок.
— Попробуй, хам, — ответил визит-профессор Массачусетского университета и шагнул навстречу, расстегивая пиджак. Вообще-то он всегда был горяч, особенно в молодости, и драку как аргумент тоже понимал хорошо. И к тому же вот только что, в эту самую секунду терпение его наконец лопнуло совсем и он вдруг почувствовал ослепительную свободу и ясность, каких не испытывал много лет.