Валера, который ни разу еще так далеко не заходил, мечтал вернуться назад. Возможно, чуток посидеть в машине — просто так, минуточек пять, а после явиться с докладом к деду в космическую комнату и больше наружу не соваться вообще. Он сделал достаточно, и был тут не нужен, и чуял вдобавок, что стрельбой у Газели все точно не обойдется, потому что оружия теперь было много, а когда столько оружия и столько народу, новая стрельба — просто вопрос времени. Но толстожопая стерва, конечно, его не отпустила; хотела, наверное, первой доложиться сама, и потому он тащился за ней, как пленный, с ненавистью глядел в белобрысый затылок и ждал беды.
Чиновница быстро шагала впереди своего растерянного отряда, не оборачивалась и никого не подгоняла. Со стороны могло показаться даже, что она, напротив, надеется оторваться и от растянувшейся процессии, и от вооруженного конвоя, который сама же снарядила. И словно бы чувствуя это, ополченцы тоже невольно ускоряли шаг, как будто боялись, что высокая женщина в синем бросит их здесь и исчезнет и сдать проклятые ружья тогда уже точно станет некому. Именно по этой причине авангард шествия прибыл на место на добрых четыре минуты раньше остальных и почти бегом.
Для трехсот человек в другой части тоннеля последние два часа прошли совершенно иначе: они ели. Сладкую кукурузу, баклажаны в масле и зеленый горошек. Маринованные помидоры, лечо и клубничное варенье. Шампиньоны в рассоле, оливки с лимоном. Поначалу жадно и всё подряд, затем разборчиво и наконец уже не спеша, за разговорами, как на пикнике или на воскресном рынке. Еды было столько, что они даже не услышали выстрел, он их больше не касался, как не касались их сейчас бетонные ворота, и толща воды наверху, и возможный конец света. А уж про чиновницу и ее наставления тем более никто не вспоминал.
И вот она вдруг возвратилась, причем не одна. С ней явились тринадцать вооруженных мужчин, которые немедленно задрали головы и принялись разглядывать грузовик с недоверчивым восхищением, а то и с каким-то даже гневом, как отряд революционных матросов на лестнице Зимнего дворца, впервые увидевших мрамор, золоченую лепнину и шелковые ковры. Ничего хорошего это вторжение, разумеется, не сулило и встречено было без восторга, если не сказать — с испугом.
— Так, — сказала женщина из Майбаха, которой хотелось в эту минуту, чтобы все, абсолютно все эти люди исчезли и тоннель оказался пуст — без машин, без коробок, без мусора, только чистый асфальт и жужжание ламп. — Так, — повторила она. — Лейтенант, доложите обстановку.
Ответа не последовало, но обстановка была очевидна и без доклада. Лейтенант, которому велено было отсчитывать пайки и вести запись, делать этого не стал. Во-первых, он надеялся, что проклятая баба из Мерседеса и страшный улыбчивый человек встретятся на другом конце тоннеля и как-нибудь, наконец, обнулят друг друга; неважно как, главное — навсегда. А во-вторых, он искал ананасы для босой девушки из кабриолета, и важно было сделать это раньше ее белозубого жлоба. Никто им не командовал, а командовать самому тем более было незачем, потому что и так было все хорошо — ровно до тех пор, пока не вернулась гребаная баба, так что голос он решил не подавать.
Увешанные ружьями ополченцы все еще любовались грузовиком и напоминали теперь не матросов в Зимнем, а детей перед новогодней елкой. Лейтенант не отзывался. Женщина из Майбаха ждала.
— Ррразрешите, — сказал кто-то, выходя вперед, и она узнала инженера из Тойоты RAV-4. — Докладываю. Огурцы — несъедобные. Прямо редкая дрянь.
От инженера пахло водкой, держался он непочтительно и доклад свой закончил тем, что лихо отдал честь. Послышалось несколько осторожных смешков.
— Я смотрю, вы ни в чем себе здесь не отказывали, — холодно сказала чиновница, оглядывая свидетельства безобразного пира, и эта холодность, для дела абсолютно необходимая, внезапно далась ей с огромным трудом. — А ведь мы договорились с вами, что еду будем расходовать экономно.
— Кто это — мы, интересно? — крикнули из толпы.
— И чего нас, к стенке теперь поставите? Да просто поели люди!
— Лично я, например, ни с кем не договаривался!
Голоса были анонимные и раздавались откуда-то из-за спин, с оглядкой на группу незнакомцев с дробовиками, однако общее настроение передавали верно, это видно было по лицам.
— Ну начать хотя бы с того, что вы здесь не одни, — сказала чиновница.
— Послушайте, — сказал инженер из Тойоты. Он больше не кривлялся. — Здесь двадцать тонн. Вы представляете, что такое — двадцать тонн? Это очень много. Это полгода можно есть.
— Митя, ну что ты ей объясняешь, — сказала его рыжая тощая жена. — У нас же тут полицейское государство теперь. Списки, пайки, рапорты по часам. Может, нам по росту еще встать?
Надо будет — встанете и по росту, едва не ответила женщина из Майбаха, которая только что освободила заложников, снесла баррикаду и к тому же не выносила этих праздных кукол с их вечно поджатыми губками, истеричными воплями в интернетах и уверенностью в том, что их завтра сошлют в ГУЛАГ. Она даже глянула на своих ополченцев, испытывая острое искушение снова поставить их под ружье, потому что ей до смерти уже, до тошноты надоело всех уговаривать. Но время раздавать такие приказы пока не наступило.
Словно бы в подтверждение этих мыслей один из недавних рекрутов (в котором лейтенант узнал бы краснолицего Колю) прислонил дробовик к пирамиде зеленого горошка, поднял руку и завопил:
— Люда! Лю-да, я тут! Где там наши? Давайте сюда!
И было совершенно очевидно, что без малого двести «наших», до прибытия которых оставались считаные мгновения, обнаружат сейчас компоты, варенье и фаршированные оливки, позабудут обо всем и точно так же оглохнут, пока не набьют желудки. И придется ждать, а потом все начинать сначала. Как же она ошиблась с этим грузовиком, надо было просто отдать им воду, только воду, и всё. А еще ведь доктор, подумала она и мысленно застонала. Чертов стоматолог, которого попробуй теперь найди.
Она четко следовала плану и делала все возможное, причем делала одна. Но с момента захвата Газели с «Черноголовкой» этот стройный план засбоил и начал рассыпаться, как телега, наехавшая на камень. Так, сказала она себе, так. Собраться. По крайней мере, они все наконец в одном месте, и время есть. Мало, но есть. Только что-то она все-таки упустила, что-то еще, кроме доктора, и никак почему-то не могла вспомнить, что именно.
Выкрик одного из вооруженных незнакомцев, которого никто в этой части тоннеля раньше не видел, впечатление произвел самое неблагоприятное. Стало ясно, что вторжение не только не закончилось, а еще и не начиналось. Тем более что рослая чиновница, вопреки обыкновению, на беспардонный этот выкрик не отреагировала никак и молчала, глядя куда-то поверх голов. Она ведь и Сашку не срезала, понял Митя, да что с ней такое, пригляделся и заметил вдруг, что батарейка у Терминатора тоже начинает садиться. Лицо у нее было усталое, почти человеческое — под глазами набрякли мешки, белые волосы жирно блестели, пиджак потемнел под мышками. Не чугунная валькирия и не робот, не начальник лагеря, даже не завуч. Обычная женщина средних лет с лишним весом, которая хочет домой, снять туфли и заснуть у телевизора. И почему-то испугался. Ему даже захотелось тряхнуть ее. Разбудить, повернуть какой-нибудь ключ, чтоб она снова начала двигаться и лязгать.
— Эй, — сказал он и в самом деле протянул руку. — Вы бы, знаете, сами поели чего-нибудь...
Саша фыркнула:
— Митя, ну ради бога! Нужно ей твое разрешение. У нее, вон, армия целая. Ты спроси лучше, откуда у них ружья. Где она их прятала. Вы в кого тут стрелять собрались, можно спросить?
Последнюю фразу она почти прокричала. Чиновница медленно моргнула и посмотрела вниз. Сашка была ниже на голову, нет — на полторы, но оттаскивать ее было сейчас бесполезно. Всегда было бесполезно. Большая женщина тем временем скрестила руки и глядела на Сашу сверху — недобрая, как чугунная статуя Командора.
— Какая у вас интересная картина мира, — сказала она наконец. — Все у вас враги, и все вам что-то должны — еду, воду, объяснения. Помощь вызвать на вертолетах. А вы не должны никому. Вы только требуете, да? Это ваше право такое, я правильно понимаю? И вы недовольны еще, все как-то неудобно вам. Некрасиво. И главное, недостаточно быстро, так? — Что-то в ней все-таки изменилось, и звучала она тоже по-другому, как если бы теперь говорила от сердца, с реальным чувством. — Только можно я вас теперь спрошу? Вот мы провели тут двадцать часов. Вы за это время сделали что? Жаловались, ныли, делили клубнику в сиропе, а потом съели недельный запас еды? За час, просто так, потому что имеете право, да? Нет, секунду, — рявкнула она прежде, чем кто-то успел возразить. — А скажите мне, кто-нибудь из вас подумал о том, что творится на той стороне, например? Что там людей заперли и держали полдня без воды, без всего, потому что кто-то решил, что он тоже. Имеет право. Сто пятьдесят человек, между прочим. Тут не так уж и далеко, вы сходить не думали туда? Помочь не пришло вам в голову? А там женщину убили только что. К вашему сведению. Двое детей осталось.
— Как уб...или?.. — спросила Саша и отпустила Митино плечо. Губы у нее стали белые. — Кто?..
Чиновница из Майбаха на рыжую нахалку больше не смотрела. Во-первых, ей с каждым словом становилось легче, как будто расстегнулся тесный пиджак, а во-вторых, она, кажется, нашла наконец верную ноту.
— А вы тут ели, — сказала она с удовольствием и прошлась взглядом по лицам, уже обмякшим и виноватым. — Хотя даже не знаете, сколько здесь просидите. Вы хотите вести себя как дети и не думать? Пожалуйста! Только не обижайтесь тогда, кому-то придется думать за вас. И поэтому, да, будет контроль. Нравится вам это или нет. И будут пайки, и строгий учет, и...
Тут она осеклась, и во рту у нее стало сухо. Список, подумала она. Ну конечно, список, который она отдала мальчишке-старлею.
— Лейтенант, — сказала она и услышала свой голос, чужой и испуганный. — Где мой блокнот? Лейтенант!