Подкаблучник-инженер не обиделся нисколько, а наоборот, смотрел на жену с собачьей нежностью.
— Это же бред какой-то всё... — слабым голосом сказал красавец из кабриолета и обернулся почему-то на лейтенанта. — Ну бред же, да?
Тощая инженерша закрылась ладонью и завыла с удвоенной силой.
— Хуюнкер! — сказал грубый здоровяк из УАЗа Патриот. — Ё-моё, вы чего там нюхаете в конторе у себя?
Даже мальчишка-старлей, который утром провел с ней в Майбахе добрую четверть часа и, казалось бы, слышал достаточно, сейчас тоскливо пялился на свои ботинки, словно только и ждал, когда закончится говорильня и его наконец отпустят. Хотя с тем же точно видом этот идиот сидел и в машине, так что ни тогда, ни сейчас, вероятно, просто не понял ни слова.
И пускай бездельника в форме она списала давно, а гражданские тем более ни на что не годились, однако и в ее добровольческом отряде назревала смута. Экс-шахтеры напряженно шептались в сторонке, а подводник, водитель автобуса и толстяк в клетчатой рубашке стояли хмурые и прежний свой запал тоже очевидно подрастеряли.
— Коль, пойдем, может, а? — устало сказала стриженая тетка, которая часом раньше устроила драку возле грузовика. Платье у нее спереди все было в кровавых вишневых пятнах, рука перемотана шейным платком. — Давление у меня что-то. Или сердце, не знаю. Я водички Чарлику взяла...
Клетчатый ополченец тут же скинул свой дробовик с плеча, как если бы мечтал от него избавиться давно, и сунул коротышке-охраннику.
— В смысле — пойдем? — спросил грубиян из УАЗа. — Эй, народ, вы чего. Мы же стенку вроде сверлить собирались?
— Посверлили уже, — буркнул пузатый Коля и метнул было острый взгляд в сторону провинившихся шахтеров, но на этом иссяк и тоже как будто устал. Подхватил стриженую тетку под локоть, отнял у нее бутыль «Черноголовки» и повел прочь вдоль ряда пустых машин. Шагали они тяжело, небыстро, похожие со спины на двух стариков. А еще через мгновение следом ушел и молодой лейтенант со своей коробкой, только ряд при этом выбрал соседний, потому что он-то наоборот, казалось, очень торопился.
Вот что бывает, когда срезаешь углы, снова подумала женщина из Майбаха. Правда только все портила — всегда, без исключений. Голые неприглядные факты мало кому оказывались по зубам. Да, инженерша больше не хохотала, а горластый Патриот заткнулся и морщил лоб, но и ополченцы стремительно падали духом, а новых собирать уже точно было некогда. Гнида-охранник играл с ружьем — приладил слева, потом справа, расправил ремень. Морда у него была злорадная.
— Так про стену я не понял сейчас, — сказал Патриот хмурясь. — Да идут они лесом, сами давайте сгоняем...
Шахтеры снова затосковали и приготовились к новому витку обвинений. Инженер из Тойоты вздохнул. Он все смотрел на свою жену — грустно, по-собачьи.
— Что? — спросила та. — Митя, что?
И тогда инженер с тем же траурным видом забубнил про замыкание и погибшую пику, а водитель автобуса начал икать, и в этот самый момент женщина из Майбаха почувствовала наконец свои ноги. Заживо сваренные ступни, мертвые пальцы, раздутые щиколотки и колени. Каждую строчку на брюках, каждую вену до самого паха.
— Значит, так. Всё, — сказала она. — У меня нет времени на эту ерунду. Здесь в списке пятьсот человек, которые заслуживают шанса, и мы выходим сейчас. Сей-час! — и оглядела свой отряд. — Или оставайтесь. И больше вы не моя проблема.
— Я пойду! — быстро сказала девчонка-регулировщица. — Я могу что хотите, давайте я с вами, можно?
— Куда? В секретный бункер? — спросила тощая инженерша.
— Ася, это неправда всё, — начал инженер горестно. — Аська, послушай меня. Не надо никуда ходить, понимаешь? Нет смысла ходить никуда...
— Ну и не ходи! — закричала девчонка. — Мне пофиг, да вали! Я вообще не хотела ехать! Я с тобой не хотела, понял?
— Извините, — сказал красавец из кабриолета и поднял руку. — А... можно мне тоже ружье, пожалуйста? ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 21:33
Стариков из желтого Ситроена, которые наконец-то вспомнили про свою закрытую в машине собаку, лейтенант обогнал быстро и до полицейского Форда добрался первым. Он поверить не мог, что его просто так отпустили и погони сзади не слышно, но дело это явно было временное, так что двести или триста метров он почти пробежал — несмотря на тяжеленную коробку, разговоры про воздух и все остальное. Ему было плевать, потому что по самым смелым прикидкам в запасе у него оставалось всего минут пять или десять, а дальше загадывать было теперь незачем.
У Форда было так же тихо и пусто, машины выглядели заброшенными. И кузов, и поднятую крышу кабриолета закидало мелкой какой-то белесой пылью, и на краткий ужасный миг лейтенант уверился, что опоздал и девушки с голыми ногами и шоколадной родинкой над коленом внутри уже нет. Что время тут, возле Форда, текло по-другому и за мутными стеклами кабриолета тоже осталась только пыль, сухая и белая, как в египетской пирамиде. Он поставил дурацкую картонку на пол (банки грохнули), наклонился и стукнулся лбом в окошко. От громкого звука нимфа открыла глаза и повернула к нему сонную растрепанную голову. Взглянула безо всякого узнавания, как на чужого, но точно была живая и все так же непереносимо прекрасна — влажные завитки на висках, на смуглой щеке складка.
И, хотя даже окончательно проснувшись, бросилась нимфа вовсе не к нему, а к его коробке с горошком, следующие семь с половиной минут лейтенант был счастлив абсолютно.
Из Пежо выскочила заспанная круглолицая мамочка и встретила его, как любимого сына. Заохала, всплеснула руками. Бородатый поп в Лексусе принял баночку «Бондюэля» и ласково улыбнулся, а после не отверг и вторую. И нимфа, нежная похмельная нимфа зачерпывала горошек горстями и точно теперь его вспомнила. Счастье было в долг, как последний утренний сон перед очень поганым днем, и он только не мог понять, отчего не вернулся сюда раньше. Ни адской бабы с ее списком и ружьями, ни стены, ломать которую было нельзя и нечем, здесь еще не существовало, и потому рассказывать про это лейтенант не стал, а говорил, наоборот, про ананасы, которых в грузовике не нашлось, но зато клубника у поляков оказалась что надо, а вишня вообще улет, почти и не сладкая кстати, а кисленькая такая, и можно сходить, тут идти-то всего ничего. Он даже представил на секунду, что правда можно — взять босую нимфу за руку и утащить назад пробовать клубнику и все-таки разминуться как-нибудь с поганым неизбежным еще на час, например, или два.
Но тут проковыляли мимо старики из Ситроена, оглохшие уже и вялые, как зомби, к которым примотали зачем-то две пятилитровых бутыли с водой, а совсем скоро явилась и вся остальная компания, и заемное время кончилось.
При виде чиновницы из Майбаха и группы мужиков с дробовиками все тут же забыли и про лейтенанта, и про горошек. Мамаша-Пежо оскалилась и рванула наперехват — выяснять, куда это они, интересно, направляются и что это вообще за тайная вылазка, пока все спят, да еще с оружием. Зачем это им понадобилось оружие в тоннеле, полном детей, женщин и мирных граждан, и где они, хотелось бы, кстати, узнать, это оружие взяли. Седобородый батюшка в черном платье до полу выбрался из Лексуса, тяжело прошел пару-тройку шагов навстречу вооруженному отряду и тоже чего-то заговорил глубоким и важным голосом. А нимфа просто увидела своего лощеного жлоба и кинулась к нему на шею.
Только вот никаких ответов мамаша-Пежо и удивленный батюшка так и не дождались. Баба из Майбаха, злая и красная, как из бани, даже на них не взглянула. Сделала лицо кирпичом, рявкнула своим взмыленным коммандос не отставать и погнала дальше по проходу. Шагала она странно, коряво загребая ногами, загривок сзади у нее был мокрый, а пиджак на спине весь мятый, и ни на какого Терминатора была сейчас не похожа. Но выглядела почему-то еще опасней, и даже так, со спины, было ясно, что гнаться за ней без толку и только себе дороже, и это почуяли все, включая мамочку-Пежо. И потому, к большому облегчению лейтенанта, стремный отряд Апокалипсиса со стремным своим арсеналом просто проследовал мимо — неровным строем и безо всяких мрачных пророчеств. А затем судьба сделала лейтенанту еще один внезапный подарок: козлина-Кабриолет, который тоже успел разжиться дробовиком, вывернулся из объятий своей нежной подруги, наспех чмокнул ее в ухо и, что-то обещая через плечо, потараканил следом.
Самым последним ушел очкастый инженер, хотя ему-то идти явно никуда не хотелось. Вид у него стал теперь не просто несчастный, а какой-то уже предсмертный, словно его вели на расстрел, но он все-таки ушел, как и его дочка, а сердитая инженерша, наоборот, осталась и принялась выгружать сумки. Причем не в багажник, а прямо на асфальт в проходе между Тойотой и патрульным автомобилем.
— Может кто-нибудь объяснить нам? — спросила мамочка из Пежо. — Мы вообще-то имеем право. Что происходит? — голос у нее был неожиданно тонкий и слабый, детский.
Инженерша не отвечала и свирепо стучала банками. Среди этикеток мелькнула несладкая польская вишня.
— Я тебе овощей взяла, — сказала жена-Патриот. — Морковка там, свекла, еще чего-то. Знаешь, кубиками такие, в суп, несоленые вроде. Ест он овощи у тебя? ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 21:42
Сильнее всего маленького стоматолога из зеленой Шкоды Рапид к половине десятого вечера мучила спина. Все остальное тоже было невыносимо: жара, прилипшая к телу рубашка, зловонный воздух, и собственный нечистый запах, и страх. Он давно уже догадался, что это не кончится никогда и что выбраться из этого адского места нельзя, и ему было очень страшно. Правда, очень. Но спина болела так, словно кто-то вставил ему в крестец железную спицу и давил на нее сверху, раздвигая позвонки, так что думать он мог сейчас только про ибупрофен. Две таблетки. Нет, три — и лечь. Набок или навзничь, вытянуть ноги или согнуть. Иногда помогало задрать руку за голову, как-нибудь вывернуть шею и найти-таки позу, чтобы боль отпустила. Иногда не помогало ничего, кроме новокаиновой блокады.