— Не зли меня, дядя, — сказал он глухо. Безгубый рот его дернулся, съехал в сторону. — Сейчас все за Серёгой отправитесь.
— Да ну? — отозвался тот и поднял дробовик.
— Эй-эй, мужики, вы чего, — нервно сказал подводник в борцовке.
— Оружие на пол сложили быстро! — рявкнул маленький пыльный майор, второй рукой вытащил капитанский «макаров» и махнул им в сторону оставшихся членов мятежной бригады.
Те приказа, однако, не послушались, а сделали ровно обратное — сдвинулись поплотнее и в свою очередь вскинули ружья. В тамбуре стало тесно.
— Мужики, вы чего, — снова сказал подводник и довольно резво отступил к стеллажу с респираторами.
Чиновница в липком горячем костюме яростно терла глаза. Кровь бухгалтерши из Лендровера начала застывать; и пальцы, и щеки у чиновницы были скользкие, а ресницы склеились, как будто ее облили краской.
— Everybody be cool, this is a robbery! — неожиданно громко сказал из угла водитель кабриолета и вдруг хихикнул. — Ну вы чё, не смотрели, что ль? Как они кофейню там грабят, Тим Рот и эта, как ее... И вот он стоит там такой с двумя пушками, — тут владелец кабриолета немножко присел, раскинул в стороны руки и показал, как стоит Тим Рот. На его дорогой рубашке не хватало пуговиц, загар под синеватыми лампами выглядел мертвецким. — А, нет, баба! Это баба там с двумя пушками на диване, ну, помните? А Траволта выходит из туалета, и у него тоже пушка. И у Джексона, который за столиком. И они сразу такие: опа! Джексон, короче, целится в Рота! — С этими словами владелец кабриолета нагнулся, поднял с пола свой дробовик и направил его подводнику в могучий живот. Подводник собрался было снова сказать «эй», но передумал и не сказал. — Траволта — в бабу! — продолжал Кабриолет и перевел дробовик на бригадира проходчиков в зеленой майке. Руки у него сильно дрожали, с ладоней капало. Остальные проходчики, майор и подводник следили за перемещениями ствола с одинаковой тревогой, а чиновница по-прежнему не видела ничего, потому что не могла расклеить проклятые ресницы. — А баба, значит, и в Траволту и в Джексона, и руки у нее вот так, — сказал Кабриолет, засмеялся и указал стволом на майора. Лицо у него было мокрое. — А сама стоит и думает такая: и чего делать-то?
— Да ничё не надо. Делать, — осторожно сказал коротышка-майор тем же ласковым голосом, каким раньше говорил с водителем автобуса. Лицо у него тоже стало мокрое. — Тихо, тихо...
— Это знаете, как у них называется? — перебил Кабриолет. — Мексиканская ничья. Патовая ситуация по-любому. Один стрельнул — и тыщ! Тыщ, тыщ! — Ствол прыгнул назад к подводнику, а потом к бригадиру. — Только они-то все киллеры типа, а она — первый раз! И ей страшно до жопы! Вот тебе как, нормально? — спросил Кабриолет и развернулся с дробовиком к майору.
— Нормально, — соврал майор, который забыл про мятежных проходчиков, собственные затекшие руки и даже про пистолеты, а глядел напряженно в черную маcленую дырку. — Ты, короче, это, ты спокойно, короче, давай... — сказал он владельцу кабриолета с явным усилием и заставил себя даже посмотреть ему в глаза.
— Да нормально все, слышишь, ну... — с таким же усилием повторил сбоку здоровяк-бригадир.
Но владелец кабриолета усилий этих не оценил.
— А мне нет, — сказал он, улыбка его перекосилась и стала совсем дикая. — Ни фига не нормально. Мне, блин, страшно до жопы!
Дробовик, глядящий майору в аорту, опять закачался.
— Сука! — взорвалась вдруг коробочка интеркома у дальней двери знакомым старческим голосом. — Допрыгалась, сука тупая?..
Кабриолет вздрогнул, и мокрый палец его вздрогнул на курке. Майор зажмурился, рослый бригадир присел. А чиновница прижала липкие ладони к щекам, рванула и разлепила ресницы.
— …полы будешь мыть у меня! Горшки выносить! — визжал интерком.
Зрение сразу к ней не вернулось, так что коробочку на стене она отыскала почти ощупью и вырубила звук. На пластике остался бурый отпечаток ее ладони, как в фильме про зомби. Бригадиру проходчиков, а он был этих фильмов большой поклонник, показалось даже, что кровавая баба, про которую все и думать забыли, и сама только что поднялась из могилы и откусит сейчас кому-нибудь ухо.
И сперва она правда вроде оскалилась и зарычала, а засохшая кровь на лице у нее пошла трещинами, но потом оказалось, что это кашель, и под носом у бабы надулся живой розоватый пузырь.
— Козлы, — сказала чиновница хрипло. — Как же вы меня. Все. Задолбали.
Голос свой она все еще слышала только справа, а с другой стороны было глухо и горячо, как будто забили туда сырую нагретую пробку. И под пробкой застрял тот самый противный свист, а во рту у чиновницы и в носу, на одежде и в волосах — кровь бухгалтерши из Лендровера, и не только, наверное, кровь, но и мозг и осколки зубов. И еще на бедре у нее, похоже, лопнули брюки, или, может, на ней уже вовсе не было брюк. А блокнот со списком пропал и, скорее всего, валялся снаружи. Но зато голова у нее теперь не болела. Мигрень сгинула и отпустила ее, совсем.
— Предохранители проверьте, киллеры, блядь, — тускло сказал майор и первым опустил руки. — Кнопочка такая, справа от курка. ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 00:23
Спустя четыре минуты после выстрела доктор и юный водитель Газели добежали до полицейского Форда и оба изрядно уже запыхались, особенно доктор, которому сильно мешала тяжелая переноска. Газелист тащил коробку с лекарствами, а все-таки был моложе и мог бы бежать быстрее, но коробка была чужая и могли бы подумать, что он ее украл. И потом, его место было теперь с этим грустным хорошим человеком, который помог ему донести к воротам мертвого хорошего человека из Андижона, а других хороших людей он тут никаких не знал.
Лейтенанта они там уже не застали, у того была фора в полкилометра, зато возле алого кабриолета стояла голая женщина с длинными волосами — очень красивая, очень голая, и курила тонкую черную сигарету. Оба они, водитель Газели и доктор, эту женщину сразу вспомнили, сорока минутами раньше она ощипала для них воробья, и поэтому Газелист отвернулся, чтоб не смотреть, а доктор не отвернулся. Напротив, он бросился к голой красивой женщине, протянул ей ящик с котом и что-то быстро заговорил. Женщина ящик не взяла, а пожала голыми плечами и выпустила дым к потолку. Тут юный Газелист понял, что все-таки смотрит, и на всякий случай вообще встал спиной и закрыл глаза. Однако видеть ее продолжал все равно — у себя в голове, и она была так еще красивей. Он подумал даже, что теперь всегда ее будет видеть — голую, совсем без ничего, и как она курит в потолок, и, хотя никто не заметил, что он смотрит, он-то все-таки посмотрел и увидел все.
Но тогда грустный маленький человек тронул его за плечо, сказал ему что-то непонятное тем же быстрым голосом и побежал дальше уже с пустыми руками, без ящика и кота. И про женщину думать стало не надо, а надо было нести за грустным человеком его коробку.
Когда звук их шагов растаял за поворотом бетонной трубы, молодая хозяйка алого кабриолета (а кабриолет правда теперь был ее) выбросила окурок, села на корточки возле переноски и заглянула внутрь. Кот глядел на нее, белая морда была перемазана воробьиной кровью, глаза хищно светились в сумраке. Потом он сгорбился, опустил голову, и его вырвало перьями.
— Ну охуеть, — сказала коту голая хозяйка кабриолета. — Охуеть! — крикнула она вдоль пустого ряда машин, и оттуда вернулось эхо, такое же пустое. Сверху тонко зудели лампы, вентилятор под потолком крутился медленно и рывками, как если бы в нем садились батарейки.
Хозяйка кабриолета открыла дверцу, вытащила кота и поставила на асфальт. Тот задрал хвост и легко затрусил мимо синего Лексуса назад, к польскому грузовику.
— Да охуеть, — сказала она ему вслед. ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 00:24
Микроавтобус с инструментами стоял к Майбаху ближе всего, и двое мужчин, которые услышали не только сам выстрел, но и настоящие крики (а не те, которые почудились лейтенанту), добрались до него уже через пять минут. Первым причем добежал тучный владелец УАЗа Патриот — дымящийся, с черным лицом. Он растопырил локти, бросился в толпу, как в воду, и заорал: Катька, Кать-ка, а худой инженер из Тойоты RAV-4 не орал ничего, потому что орать уже не мог и толкаться не мог тоже.
В этой точке они разделились и увидели разное. Владелец УАЗа — своих жену и детей, рыдающих и невредимых, потому что забрал влево. А вот инженер свернул к двери и увидел там мертвую бухгалтершу из Лендровера, у которой почти не было лица, и живого сантехника Зотова, который лежал на спине и кричал. В двух шагах от сантехника у стены валялся брошенный дробовик. Асфальт возле двери был черный и тускло блестел, словно из-под Майбаха разливалась нефть.
Примерно еще через две минуты к месту выстрела прибежала хозяйка Тойоты с украденным гвоздодером и стала высматривать мужа, но увидела опрокинутое инвалидное кресло, почему-то именно его — детское кресло с торчащим вбок колесом и стоявшую рядом на четвереньках пухлую мамочку из голубого Пежо. Мальчика с Человеком-пауком на кроссовках за коляской ей видно не было, но хозяйка Тойоты знала, что он там. Ее сильно толкнули несколько раз, и она не заметила, потому что пошла прямо к мамочке и коляске и зачем-то держала перед собой гвоздодер.
Подбородок у мальчика весь был измазан красным, глаза закатились, и сначала красное она приняла за кровь, а про польскую свеклу кусочками вспомнила только потом, когда женщина из Пежо подняла к ней лицо. Правая щека ее была стесана, бровь разбита, а на руках сломаны все ногти, как если бы женщина из Пежо царапала стену. Или, например, расстегивала тугие ремни. Она посмотрела на хозяйку Тойоты, сморщилась, и сказала что-то, и повторила, но та ее не услышала, потому что вокруг кричали. Кричал раненный в спину сантехник, кричал товаровед из «Пятерочки» с оторванной кистью, которого хозяйка Тойоты еще не видела, зато видел уже ее муж. Кричали задетые дробью из третьего ряда (которого больше не было, ряды рассыпались и смешались) и еще полтора десятка придавленных в панике в самых разных местах. Кричали их близкие, которые звали на помощь, и другие, которые потеряли друг друга в давке, и дети, и все остальные тоже, как кричат в падающем самолете.