— Трос я знаю где, кстати, взять, — сообщил второй. — Трос достанем.
И пока обсуждали, кого посылать за тросом, человек из курносой Хонды подошел к владельцу УАЗа и, порывшись в кармане, протянул ему на ладони ключ с пушистым розовым шариком.
— Аккуратней только, — сказал он. Ладонь была грубая, очень грязная и к пушистому брелку не годилась. Получасом раньше человек из Хонды ударил этой ладонью рыжего водителя автобуса и хотел бы ударить еще, все равно кого. И никуда это желание не исчезло.
— Может, сам тогда? — предложил владелец УАЗа и ключ не взял. Он оглядывался на инженера; что-то сдулся, казалось ему, инженер.
— На, бери, блядь, давай, — сказал человек из Хонды. Ничего другого он больше сказать не мог и вообще удивлялся, что может сейчас говорить. ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 01:29
Ополченцы с фонарями и ружьями всё так же топтались у внешней двери. Возмущаться новым приказом не стали и на выход отправились молча с тем же видом, с каким пятью минутами раньше заходили внутрь, — с таким видом измученная массовка после долгого дня и тринадцати дублей выполняет команды безумного режиссера, переходит с места на место и вроде бы принимает нужные позы, хотя давно уже не помнит, какой в этом смысл.
Режиссера причем и видно-то не было, он валялся, наверное, в кресле, не касаясь ботинками пола, или вовсе лежал на кушетке, обернутой целлофаном, и ему закатывали рукав, чтоб пристроить иголку в вену. Или, может, меняли памперс. И приказы его, возможно, стали просто набором звуков и никакой силой давно не обладали. Сила приказов вообще была теперь под вопросом, однако и вопросы у чиновницы в изодранных брюках внезапно иссякли тоже. Ее мучили совершенно другие вещи: яркий свет в тамбуре, зудящие раны под мышками и в паху и застежка на лифчике. Лямки, молнии, пуговицы и швы, от которых тело ее распадалось, а под этим светом от них было никак не избавиться. И когда двери изменили наконец положение — внутренняя захлопнулась, внешняя открылась, — чиновница шагнула во тьму почти с облегчением и про гниду-майора, фармацевта в пластмассовых жемчугах и тем более про неведомого айтишника забыла мгновенно.
Тьма снаружи была раскаленная и облегчения не принесла. Пахла лужа свернувшейся крови, начинали пахнуть тела бухгалтерши из Лендровера и учительницы Тимохиной, и, наверное, доползли уже сюда запахи от решетки, где лежали водитель Фольксвагена и три его пассажира, таксист и блондинка в цветастом платье. У стеночки, как забытая сумка, терпеливо ждала круглая Валя с розовым круглым лицом, и раскрытый блокнот со списком все так же валялся рядышком на асфальте, но и Валя, и даже блокнот находились уже в соседнем каком-то, неважном мире и никакого отношения к чиновнице не имели. Она бросила свою усталую дружину у двери, шагнула за Майбах и, оказавшись наконец в темноте, расстегнула-таки молнию на брюках совсем и просунула руку внутрь, под влажную ткань.
Тут ей в спину уперлось что-то железное, твердое — прямо между лопаток, где кололась острая, как осиное жало, кнопка проклятого лифчика, который надо было, конечно, снять первым. И возможно, еще вчера.
— Не ори и не дергайся, — сказал сзади знакомый голос. — Руки быстренько подняла и пошла.
И она пошла — как была, в расстегнутых брюках, и ни дергаться, ни орать ей на удивление не хотелось. Как, впрочем, и поднимать руки.
— А теперь их позови сюда, — приказал тот же голос шагов через двадцать, когда вывел ее из-под камер и света химических фонарей. — Ну, давай, они ж сами тебя до утра не хватятся.
И она снова послушалась и позвала, хотя эта задача была посложнее, потому что про ополченцев чиновница забыла тоже и сначала пришлось сосредоточиться и припомнить, кто такие «они» и зачем они, господи, могут вообще пригодиться.
Пятеро ополченцев услышали зов и приблизились, светя во тьме фонарями, как глубоководные рыбы. И увидели босую свою предводительницу, от которой натерпелись немало горя и которой недавно боялись, в каком-то совсем уже непотребном виде — мало было раздутых ступней, бурых пятен на блузке и кровавой маски вместо лица, так она еще правую руку держала теперь у себя в штанах. За спиной у нее торчал худой человек с дробовиком, и он тоже выглядел хуже, чем в прошлый раз, когда прыгал на крыше Майбаха. Все вокруг теперь ухудшалось, и быстро.
— Вы, ребята, тихонечко лучше постойте, — сказал им человек. — Я стрелять-то не очень умею, мало ли куда попаду.
Ополченцы и без этого предупреждения стояли вяло, и лица у них были такие же, как у Вали, — тоскливые и пустые, словно все они застряли в какой-то бесконечной очереди и очередь эта давно не двигалась. А устали они к этой минуте, пожалуй, и побольше, так что новая перемена власти ничем их уже не удивила. ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 01:31
— ...Без обид, но я должен спросить. Прямо мучаюсь этим вопросом, — сказал убийца полицейских и вдруг хихикнул, хотя руки его заметно дрожали, а сам он еле стоял на ногах. — Объясните мне, вы себе это войско по какому принципу набирали? Кто решил там у вас, что случайным людям достаточно ружья раздать и получатся сразу солдаты?
— Да, — кивнула чиновница и тоже внезапно хихикнула. — Это правда ошибка в плане.
— Ну, моя дорогая, перестаньте уже, умоляю. Весь ваш план целиком — одна сплошная ошибка. Как и все ваши планы. Сочинил его какой-нибудь идиот в кабинете, для галочки, чтоб начальство от него отвязалось. Или даже начальник, который тем более идиот, и никто с ним, конечно, не спорил, да? Вы не спорите же с начальством, у вас нельзя. Эти планы на бумажке только работают, а смотрите, какой позор получается. Развалилось же все буквально сначала...
— Нет, секунду, — перебила чиновница и по-птичьи склонила голову набок, потому что слышала одним только правым ухом. — Это вы мне все время мешали. Не сработал план из-за вас. Он не учитывает психопатов.
— А, — сказал человек с дробовиком, — ну конечно. Вы хотели быть единственными психопатами. Понимаю, это гораздо удобней, но в реальном мире так не бывает, моя дорогая, и поэтому план ваш — бездарный и начальство ваше, простите великодушно, бездарные идиоты... ну, признайте, я вижу, вам хочется.
Разговор продолжался, и чиновница даже вроде бы ожила немного, хотя ствол дробовика упирался ей между лопаток, а худой собеседник звал ее «дорогая», как если бы ствол держал кто-то другой. Впрочем, дальше ополченцы не вслушивались — они вправду были уже не солдаты, а случайные люди, разговор этот их не касался, и глядеть они тоже решили на всякий случай в другую сторону.
— ...Что мы это болтаем с вами, болтаем, — сказал наконец человек с дробовиком спохватившись. — А давайте-ка лучше пойдем соберем нашу группу.
— Вас не пустят, — через плечо сказала чиновница. — Майор вас узнает в лицо и застрелит прямо на входе. Или нет, он увидит вас в камеру и просто нам не откроет.
— Это если я буду один, — отвечал ее собеседник. — Но ведь мы наберем с вами — сколько нужно, человек пятьдесят? Я зайду, не волнуйтесь, а уж дальше мы как-нибудь между собой разберемся с майором. Вам майор ведь не очень дорог?
Тут чиновница сделала странное — она засмеялась. Смех был жутковатый, ополченцы даже подняли глаза и немедленно снова потупились, потому что из штанов-то она руку вынула, слава богу, но сразу просунула ее сзади под блузку. Что-то там у нее трещало, какие-то лямки. Если вдруг она таки спятила, то могла сейчас взять, например, и заголиться совсем, а такое зрелище было им ни к чему.
— Соглашайтесь, ну что вам терять, — говорил человек с дробовиком. — Может быть интересно, кто знает, как все повернется.
Стало тихо, позади возле двери негромко пыхтела забытая Валя. А чиновница улыбалась и с хрустом, зажмурясь, чесала спину. ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 01:43
Голосок у курносой Хонды был тоненький, но визгливый, как будто обиженный.
— Лопнет трос! — закричал бригадир. — Ну не тянет, куда ты газуешь!
Хонда визжала на задней передаче, и Патриот не услышал. В ее тесном салончике он выглядел чужеродно, как взрослый за детской партой.
Набегут сейчас, подумала Саша. Полтоннеля сбежится, а мы даже не знаем, что там.
— Ты подъедь обратно и заново дерни, ну порвешь же! — надрывался бригадир, обреченный, как видно, сегодня давать команды, которых никто не слушался.
Зеленую майку он снял, когда растаскивали машины, и в неровном свечении фар был действительно похож на шахтера — голый по пояс, огромный и мокрый, с темным загорелым лицом. Все похожи были теперь на шахтеров после тяжелой смены, только без касок, и реальных проходчиков среди одинаково грязных измученных мужиков отличить уже никто бы не смог. Но теперь все зависело от девчачьей японской малолитражки и троса, тоже с виду не бог весть какого крепкого, а затем от того, что окажется там, за дверью. Вдруг там просто кладовка. Дежурка какая-нибудь со столом, стулом и вешалкой. Или пыльная лестница в никуда и тупик. Вдруг он просто ошибся или даже придумал — ну конечно, придумал и, как всегда, сам поверил, потому что не мог там больше сидеть.
Митя тоже был черный, измученный и больной, и он сомневался. Саша видела — и он тоже, давно. Ну пожалуйста, господи, пусть там будет хоть что-нибудь. Или пусть тогда не открывается.
Хонда дернулась вдруг, что-то лязгнуло — трос, подумала Саша, лопнул трос, — но потом курносый автомобильчик подпрыгнул, как рыба, сорвавшаяся с крючка, и с размаху ударился задом в стену. А решетка вылетела из петель и упала плашмя на асфальт.
Стало тихо, весь шум прекратился сразу, только шепотом тарахтела разбитая малолитражка. И никто не двигался с места, как если бы все — так случается иногда — в этот самый момент представляли одну и ту же заброшенную кладовку, пыльные тряпки, ведро с песком. Но затем дверца Хонды со скрежетом распахнулась, и наружу выбрался Патриот. Кровь лилась у него изо рта и из носа, как у боксера, и стекала на обширный белый живот.
— Не пристегнулся, дебила кусок, — нежно сказал бригадир.