Пока сотня с лишним людей (это много) бежала, толкаясь и падая, по узкому коридору, девочка из Тойоты почти добралась до уснувшего госпиталя, только шла совсем медленно и держалась за бок. Госпиталь спал и светился — впереди, совсем рядом, это папа ждал ее там и включил ей свет. Но у девочки очень кололо в боку, она вдруг устала и села.
Чиновница из Майбаха открыла глаза и посмотрела в лицо грязной женщине, которая подняться уже не могла, но вцепилась так крепко, что и ей не давала, и старалась вспомнить, где же она эту женщину видела.
А симпатичный молодой человек, похожий на лейтенанта, на корточках возле решетки говорил с инженером. Немножко не рассчитали, объяснял он, автобус еще придется подвинуть, но вы не волнуйтесь. В другом рукаве тоннеля, узнал инженер, который мог теперь только сидеть и слушать, тоже был свой автобус, правда не рейсовый. В нем ехали два воспитателя летнего спортивного лагеря, тренер и тридцать девять детей. И дети, конечно, ходили сначала на голове, им десять-двенадцать, ну вы представляете, как им тут скучно. Мы с ними и в мафию, и в ассоциации, и кросс им устроили даже, тут бегать удобно, идеальное место. Жаль, мячика не нашли, а могли бы в футбол...
Сейчас, минутку еще буквально, обещал молодой человек за решеткой. Вам, знаете, отойти бы лучше наверно, пока будем дергать. Ага, отвечал владелец УАЗа, но не шевельнулся. Шум близился и нарастал, как будто неслась по коридору вода. Вода состояла из криков и грохота шагов, усиленных эхом. Понятно было, что она вот-вот будет здесь и не сможет остановиться. Конечно, сказал инженер, спасибо. И думал — да как же мы так. Ох, господи, как же мы это. ***
Примерно без четверти три лейтенант разглядел наконец впереди мятый борт, знакомые маячки патрульного Форда и Порше Кайен с задранным вверх багажником, а сразу за ними — красный кабриолет, нетронутый, с поднятой крышей. Асфальт между ними усыпан был воробьиными перьями, в проходе валялись какие-то тряпки, стояла открытая кошачья переноска. В салоне Порше тускло горела лампочка, и не было вокруг никого, ни единого человека.
Он шел сюда долго и выбросил по дороге рубашку, ремень и тяжелую кобуру с пистолетом. Раз десять едва не упал, а однажды упал и боялся, что встать не сумеет, давно позабыл и про выстрел, и про седого профессора, и даже про человека, которого задушил у желтого Ситроена. Он думал только про девушку с земляничными волосами, уверенный почему-то, что здесь все осталось как было и девушка ждет его в кабриолете.
И в шаге от красной машины впервые спросил себя почему. Ответ на ужасный этот вопрос был внутри, совсем рядом, и знать его лейтенант не хотел. Держал ладонь на блестящей ручке, но дверцу распахнуть не мог. Пока эта дверца была закрыта, девушка все еще спала там, за темными стеклами на белых сиденьях, живая и голая, точно такая, какой он ее оставил. Пожалуйста, ну пожалуйста. Испарина на окнах кабриолета застыла, как иней, не двигались даже капли. Дышать тут совсем было нечем, давно уже нечем, глаза закрывались. Он выпустил дверцу, задрал голову к потолку и вдруг рассердился. Ну что тебе, жалко, блядь, жалко тебе?
Бетонный глухой потолок не упал, не разверзся и тем более не ответил. А все-таки что-то случилось — не сразу, но скоро, и голову лейтенант опустить еще не успел. Возникла на потолке какая-то странная полоса, и стал он как будто ближе. Обычный там был наверху сероватый неровный свод, арматура и провода, висели там лампы в железной оплетке, и лампы эти качались, как шторы на сквозняке.
Еще появились звуки: гремело что-то и скрежетало, однако этого лейтенант не заметил, так занят был лампами. Которые не горели и просто качались, а стало светлее, и видно уже было стену напротив, и пыльную крышу Тойоты, и синий бок Лексуса. Но главное, что его поразило, — откуда-то правда же взялся сквозняк. Резкий, свежий, как если бы в перетопленной бане вдруг настежь открыли дверь. ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 03:02
— Последствия беспреценден... ааааа, прости-прости, давай еще раз, — сказала журналистка в узком платье-футляре и люминесцентном жилете.
— Блин, Алёна, — сказал оператор.
— Беспрецендент... беспрецен... беспреце-дентной, — повторила журналистка, закрыв глаза, и щелкала пальцами на каждом слоге.
— Да скажи «небывалой», — предложил оператор.
— Нет, нормально, всё. Поехали. Последствия беспреце-дент-ной по масштабу хакерской атаки, в результате которой были парализованы диспетчерские службы аэропортов, отключены GPS и мобильная связь, сработали алгоритмы консервации стратегических объектов, наконец устранены полностью. Сотни тысяч человек на протяжении долгих... ой, а можно тут не ходить, пожалуйста? Вы в кадре вообще-то!
— А можно под ногами не путаться! — заорал небритый человек в синей куртке МЧС. — Щас скорые пойдут, непонятно, что ли? Давайте отсюда!
— Ты скорые снял, кстати? — спросила журналистка, пока они с оператором меняли локацию. В четвертый раз, между прочим. — Вот тут как, нормально? — и поправила волосы. — Ворота видно?
— Я с коптера взял общий план, — сказал измученный оператор. — Когда начали открываться. Давай с «сотен тысяч». И улыбаешься опять.
— А, ок. Сорри, всё, собралась, — сказала журналистка и снова щелкнула пальцами. — …Сотни тысяч человек на протяжении долгих часов оказались заперты в метро и автомобильных тоннелях города. И вот спустя сутки удалось наконец разблокировать последний объект, Северо-Западный тоннель. Количество пострадавших еще только предстоит подсчитать, но уже с уверенностью можно заключить, что терроризм принял новую форму, гораздо более масштабную, чем все предыдущие.
Улыбку она убрала, непонятно откуда она вылезала все время, идиотская эта улыбка. Только, кажется, все равно получалось не то. Слова были казенные, скучные. Плохие были слова. Платье резало ей подмышки.
— Жилет бликует теперь, — уныло сказал оператор, который не спал больше суток. Никто тут не спал больше суток, и все очень плохо соображали.
Журналистка смотрела в небо. Уже светлое, но до восхода оставалось еще минут пятьдесят. Жалко, с солнцем было бы лучше, рассвет и спасение. И картинка поярче. Бетонные ворота с каменным грохотом всё еще медленно ехали в стороны.
— Интересно, чего они их не разрезали просто, — сказал оператор.
— Ну вот сам бы и резал, — огрызнулся небритый в куртке. — Мы людей из метро доставали. Поезда же стоят, эскалаторы... всё пешком, перегоны по километру. А их знаешь там сколько? Двести станций...
— Ого, — сказал оператор. Сам он станций за день видел только четыре и еще одну ночью, после аэропорта.
— А дадите нам комментарий? — Журналистка быстро стянула жилет. — Небольшой, на пару минут буквально. Что-нибудь вот про перегоны, из первых рук. Там, я слышала, люди по рельсам...
Но ворота остановились наконец, и все немедленно зашумели. Небритый замахал руками как регулировщик, повернулся спиной и кричал что-то хриплым сорванным голосом. Скорые двумя колоннами поползли по эстакаде к въезду.
— Так, — сказала журналистка и снова надела жилет. — Так. Давай-ка за ними.
— Алён, ну куда, — сказал оператор, закидывая рюкзак на плечо.
— Ты нормальное хочешь снять или так и будем говно это лепить?
В месте, где эстакада раздваивалась, оператор немного отстал.
— Детишки вон слева выходят, — сказал он задыхаясь. — Алё-на!
Какие-то правда выходили из левой части тоннеля детишки, и тут же их разбирали по скорым и заворачивали в одеяла.
Журналистка не обернулась. Она смотрела направо, в соседний рукав, хотя вот оттуда не вышел пока никто.
— Там темно, — сказала она. — Странно, почему там темно-то?
Одна из скорых закатилась в черный проем и включила сирену.
— Пошли-пошли-пошли. — Последний десяток метров журналистка почти пробежала. Платье сзади было у нее чем-то испачкано, обе пятки заклеены пластырем.
Оператор тащился следом. Торопиться ему почему-то совсем не хотелось.
Впереди в бетонной трубе выли скорые, уже несколько. Удаляясь, мигали синие маячки. Правда было темно, как в пещере, и пустые ряды, ни одной машины.
Да не будет тут никого, хотел сказать оператор. Это ж въезд, дура, они все с другой стороны. И немедленно разглядел на асфальте мертвое тело с бурым пятном на рубашке и таким же бурым лицом. Запах слышался даже снаружи.
— Ты снимаешь? — крикнула журналистка.
— Куда лезете, под суд захотели? — засипел, подбегая, небритый. — А ну возвращай эту... куклу свою!
Из тоннеля легкой трусцой выбежал кот. Белый, чистенький, явно домашний, посмотрел оператору прямо в глаза и остановился. Толстый хвост у него был задран, кончик раздраженно подрагивал. Кадр был изумительный, оператор присел и навел фокус. И тогда уже, в объектив он увидел девушку. Очень, очень красивую девушку с длинными волосами. На ней было короткое грязное платье, а ноги босые. Загорелые, тонкие, тоже грязные. Изумительный кадр эти ноги совсем не портили.
— Попался, скотина. — Девушка наклонилась и схватила кота.
— Вы в порядке? — спросила ее журналистка. — Можете говорить?
— Люди где? — заорал небритый. У него опять прорезался голос. — Свет давно отключился?
Взошло солнце, на мгновение все стало розовым — и тоннель, и асфальт, буквы МЧС у него на куртке. Даже кот.
— Вы одна? Сколько там человек еще с вами, они в порядке?
— Когда свет отключился?..
— Да идите вы, — сказала девушка, вся залитая розовым светом, и пошла вверх по эстакаде. Кот висел у нее под мышкой, как мохнатая сумочка.
Оператор сидел на корточках и снимал.
* Не понимаю. Я не говорю по-русски (польск.).
* Да. Грузовик (польск.).
* Слушайте, мне очень жаль, правда. Но здесь триста голодных людей, и всем сейчас плевать на вашу лицензию. Просто откройте грузовик (англ.).
* Скажите ей! Пожалуйста, объясните ей, если я сломаю пломбы, у меня отберут лицензию! (англ.)
* Я не могу. Нет, простите, это запрещено, нет