– Нужно звонить представителю президента на Дальнем Востоке, – внезапно предложила Ленка, когда они расположились за столиком у окна.
Таська посмотрела на подругу с интересом.
– Представителю президента? – переспросила она, хотя отлично слышала, что сказала Ленка.
– Да. В приемную.
– Так ты прямо и дозвонилась. Так тебя и соединили, – стала придираться Таська, – так он прямо и поверил, что меня, бедную, обидели.
– Вот позвони, и узнаешь, поверит или нет.
Таська на мгновение задумалась, а потом поделилась сомнениями:
– А что я скажу? Не то, что обвинения – Помпеич вообще никаких требований не предъявил. Мутный тип.
– Разуй глаза. Помпеич вымогает взятку.
К ним подошла официантка, и разговор сам собой оборвался.
Полистав меню, Ленка заказала салат оливье и бефстроганов, Таська заказала себе все то же самое, только бы скорее получить заказ: вдохнув запах близкой кухни, внезапно поняла, что умрет от голода.
В мрачном молчании ждали, пока принесут заказ, и набросились на еду, как две волчицы.
– Это тактика сытого крокодила. – Ленка вернулась к разговору, когда тарелка с салатом опустела. – Крокодил жертву зарывает в ил, ждет некоторое время, пока она дозреет, и только потом пожирает ее.
Таська представила дозревшую жертву крокодила и почувствовала, что ее стошнит.
– Приятного аппетита.
– И тебе. Так вот с тобой этот сытый крокодил сделает то же самое. Он тебя помурыжит и сожрет.
Таська отложила вилку и раздраженно заметила:
– Тебе хорошо рассуждать. Ты не видела этого упыря. Такой кого угодно сожрет и не подавится.
– Тась, не злись. Я же как лучше хочу. – Ленка легла грудью на стол и задышала на Таську. – Не надо ждать, когда он найдет кучу свидетелей и добудет неопровержимые доказательства того, что ты сама влезла в собственный контейнер. Надо звонить в Хабаровск полпреду.
Таська молча водила вилкой по тарелке из-под салата, как в детстве, рисовала какие-то фигурки в остатках майонеза.
– На сайт надо зайти и срисовать телефон, – продолжала прессовать Ленка.
– И что я скажу?
– Скажешь, как есть: что тебе и не предъявляют обвинения, и не отдают контейнер. Площадка толком не охраняется, и в результате контейнер уже разграбили.
– И все?
– Нет. Нужно будет назвать имена.
– Какие?
– Помпеича – он землю носом роет, вот и пусть отдувается за всех.
– Лен, как думаешь, кто меня слил? – Таська отложила вилку и перевела ожидающий взгляд на Ленкину постную физиономию. Отсутствие косметики меняло Федосееву до неузнаваемости, делало уязвимой, несмотря на габариты, и какой-то родной.
– Какой-нибудь грязный извращенец.
– Почему извращенец? – хмыкнула Таська.
– Разве нормальному мужику в голову придет отрываться на бабах?
От этих слов на обеих повеяло грустью. Традиция отрываться на бабах уходила корнями во тьму веков, когда грязные извращенцы были редкостью, а учить женщину уму-разуму считалось доблестью. Спасибо, сейчас общество стало гуманнее, мужчины стесняются руки распускать при свидетелях, не то что раньше.
– Ничего, мы их всех сделаем, – пообещала Таська, хотя в тот момент ни во что уже не верила. – Полпреда как зовут?
– Виктор Иванович. – Из Ленки снова перло островное высокомерие, и Таська почувствовала себя исключенной из тайного братства.
Имя полпреда ничего не меняло по существу, но Таська как-то моментально приняла решение: она позвонит и с удовольствием наябедничает на беспредельщика Помпеевича. Может, это и не спасет бизнес, но согреет душу.
– Тогда закругляемся и возвращаемся в Корсаков?
– Да, сворачиваемся. Пора домой. У меня магазин, в конце концов, – напомнила себе Ленка.
Видимо, страх перед сильными мира сего передается по крови.
Так или иначе, позвонить полпреду Таська сразу не решилась и еще целую неделю жила с наивной верой в то, что Шаповалов усовестится. Не усовестился.
Ублюдок Помпеевич и впрямь использовал крокодилью тактику, кормил обещаниями, а потом и вовсе заявил, что по законодательству у него есть еще время и пусть гражданка Бинч на него не давит.
– Это не в ваших интересах.
Опустив трубку Ленкиного домашнего телефона, Таська поняла, что дошла до крайней черты, смертельной линии, и даже вспомнила словечко, которым щеголяла рекламный агент Наташка, – дедлайн. Ее дедлайн, ее последний срок наступил.
Рука сама потянулась к записной книжке, куда Ленка далеким от каллиграфии почерком вписала телефон приемной полпреда.
– Вы позвонили в приемную по жалобам, – сообщил тусклый женский голос, – представителя президента по Дальнему Востоку Виктора Ивановича Ишаева. Ваш разговор записывается.
В животе у Таськи образовалась пустота, будто она вместе с Ленкиным диваном угодила в воздушную яму.
Ее переключили на другой канал, тусклый голос сменился живым, энергичным:
– Помощник полпреда Ивлева. Слушаю.
Таська выложила все: про путину, про ментов, про мужа в коме (прости и помилуй, Господи, за эту невинную ложь), про разграбленный контейнер и на закуску – про Шаповалова.
Выслушав предпринимательницу, тетка принялась убеждать ее написать жалобу по электронной почте и ждать ответ.
Скорее от страха перед неизвестностью, чем из природного упрямства, Таська заартачилась:
– Я слышала, что Виктор Иванович сам отвечает на горячие звонки. У меня что, недостаточно горячий звонок?
Булькнув что-то невразумительное, тетка исчезла.
– Ожидайте, вас соединят, – пообещал прежний тусклый голос, и Таське снова пришлось назвать себя.
В трубке играл порядком заезженный марш, уплывали секунды, Таське стало казаться, что ее соединяют с вечностью, с космосом, с Господом Богом.
Наконец что-то щелкнуло, музыка пропала, все тот же тусклый голос снова обнадеживающе сообщил «Ваш разговор записывается», и на том конце связи возник раздраженный, чуть сипловатый голос:
– Слушаю.
– Здравствуйте! – пискнула Таська и вдруг с ужасом поняла, что забыла все, что собиралась сказать.
Начисто.
А ведь практиковалась. Несколько раз звонила Ленке на трубку (Ленка сидела за закрытой дверью кухни и изображала чиновника из верхних слоев атмосферы) и с упоением поливала помоями Шаповалова, шила ему статью за статьей, от превышения полномочий до вымогательства.
Тренировки не помогли, чтоб ему пропасть, этому Шаповалову с его ведомством.
– Представьтесь, – помог полпред Таське, и она стала приходить в себя.
И вспомнила текст, и застрочила:
– Виктор Иванович! Здравствуйте! Меня зовут Таисия Бинч, я частный предприниматель.
Таська послушала свой дрожащий голос. Возникла пауза.
– Отлично, – весело отозвалась трубка, – рад за вас.
Таська вспомнила: Ленка что-то говорила о чувстве юмора Ишаева. Очень здоровое, говорила, хорошего качества. Очевидно, это оно и было.
– Подождите радоваться, Виктор Иванович, – выпалила Таська, – у меня икорный бизнес.
– Ну, не похоронный же.
– Почти. Я уже три недели торчу на Сахалине, все никак не могу отправить контейнер с продукцией – рыбой и икрой.
– Та-ак, – подтвердила трубка.
– Понимаете, работник Транспортной прокуратуры в Холмске Шаповалов Леонид Помпеевич, – сыпала, как горохом, Таська, – говорит, что у них есть информация, будто в контейнере я перевожу взрывчатку.
– А вы ее перевозите?
– С какой стати? Из меня такая же террористка, как… – Таська чуть не брякнула коронную фразу Яги «как из г… пуля», но вовремя спохватилась, – как из бесланских матерей.
– Вам предъявили обвинение?
– В том-то и дело, что нет. Да и не может быть никакого обвинения! Скорее наоборот: по их вине контейнер разграбили. Виктор Иванович! У меня муж вышел из комы, а я торчу здесь и непонятно чего жду.
На мгновение Таська прониклась моментом и натурально всхлипнула. Не сильно, чуть-чуть. Чтобы чиновник – все-таки он мужчина – не испугался ее слез, не принял за истеричку и не отключился. Мужчины истеричек недолюбливают – Таська знала это еще от своей матери, а та – от своей, а та…
– Вы оставили номер своего телефона?
Таська интенсивно закивала:
– Да, конечно, оставила.
– Ждите, вам позвонят.
– А долго ждать?
– Три дня, – назвал срок чиновник, и Таська поняла, что разговор окончен.
– Спасибо. До свидания! – выкрикнула она в последнюю секунду.
Из окон Ленкиной квартирки Таська разглядывала улочку, занесенную снегом, и изнывала от неизвестности.
Москва, дом в Крылатском, Настена с Ягой, подруги Наташка и Светка, гипермаркеты и пенные ванны – отсюда, из чужой квартиры на краю земли, представлялись давно, в далеком детстве увиденным фильмом.
Тоска по дому стала невыносимой. Устав пролеживать Ленкин диван, Таська занялась комнатными растениями.
Устроила дистрофичному фикусу баню, взбодрила землю у драцены.
Раздавшийся звонок телефона застал Таську за подрезкой пуансеттии.
Курившая под форточкой Ленка стремительно затушила сигарету, и обе рванули каждая к своей трубке.
Звонили Таисии.
– Мама! Мамочка! – верещала Настена. – Папу выписывают! Ты когда приедешь?
– Не знаю. – Губы свело, лицо стало чужим. Тася сдерживалась изо всех сил, чтобы не разреветься.
– Мамочка! – не отставала Настена. – Когда ты возвращаешься? У нас денег уже нет, а врач сказала, что папе нужно питание.
«Папе нужно, а нам что – не нужно?» – шевельнулся вялый протест.
– Настя, дочка, потерпи еще несколько дней. Я хочу дождаться отправки контейнера. Оставить его здесь я не могу. Вдруг все снова сорвется.
– Понятно, – разочарованно протянула дочь, – дать папе трубку?
Таська облизала враз пересохшие губы.
Разговаривать с Егором сейчас она не могла – не могла собрать душевные силы.
И потом, что она ответит, если Егор спросит о делах? А он спросит.
Скорее всего, ей захочется пожаловаться. Не исключено, что сорвется в истерику, а истерика – несколько не та эмоция, которая должна сопровождать такое радостное событие, как выписка из больницы после комы. Так что лучше отложить разговор до встречи.