Однажды утром, поставив перед Бенджамином тарелку с яичницей, я робко спрашиваю у мужа:
– Можно я сегодня съезжу к маме?
– Нет.
Другого ответа я не ждала, потому больше не говорю ни слова, не упрашиваю. Я надеялась попрощаться с мамой, но в каком-то смысле уже с ней попрощалась, давным-давно. Она не будет знать, что меня нет, а значит, и тосковать по мне не будет. С этим я примирилась. Однако, прибираясь в кухне, я замечаю, что Нейт о чем-то беседует с моим мужем: склонив головы, они что-то серьезно обсуждают. Через некоторое время Бенджамин подходит ко мне.
– Если хочешь побыть с зомби, езжай, – бросает он. – Но повезет тебя Нейт.
– Спасибо. – Мое лицо озаряет благодарная улыбка.
Я сижу на заднем сиденье джипа, который ведет Нейт, смотрю на мелькающий за окном город. Это мой последний выезд в Сиэтл, который я всегда считала своим домом. Теперь для меня этот город все равно что чужая страна. Мой мир ужался донельзя – фитнес-клуб, гастроном, парк, – и, выйдя за пределы своей орбиты, я чувствую себя непривычно, как будто попала в незнакомый край.
– Спасибо, – благодарю я Нейта. Тот с тех пор, как мы выехали из дома, еще не произнес ни слова.
Он встречает мой взгляд в зеркале. В его глазах вопрос.
– За то, что убедил Бенджамина отпустить меня к маме.
– Нельзя запрещать человеку видеться с матерью, – отвечает он, включая поворотник. – Это не по-человечески.
Но в наших с Бенджамином отношениях все не по-человечески. И Нейт это знает лучше, чем кто-либо другой.
В лечебнице царит атмосфера покоя и безмятежности, которую привносят нежные неяркие краски и естественный свет, льющийся сквозь большие окна. Меня встречает администратор Грета Уильямс. Она маленькая, хрупкая, как воробышек, утопает в лохматом кардигане. Вслед за Гретой я иду в сад, где моя мама сидит в мягком кресле и завороженно смотрит на кусты дикой розы и на жирных шмелей, кружащих над розовыми цветами. Я подхожу к ней, вдыхая душистый садовый аромат. Губы мамы чуть раздвинуты в довольной улыбке.
Вот почему я осталась с Бенджамином, подписала договор о полном подчинении и следовала его правилам. Здесь моей маме живется спокойно и комфортно; о ней хорошо заботятся; может быть, она даже счастлива по-своему, невзирая на все утраты: она потеряла память, себя, дочь. Я беру стул и сажусь рядом с ней. Разве она всегда была такой тщедушной? Прежде она была миниатюрной, но сильной. Я это чувствовала, когда она обнимала, утешала и поддерживала меня. Теперь ее тело одрябло, одряхлело, она чахнет, усыхает.
– Привет, мам, – шепотом здороваюсь я. Она обращает ко мне свое лицо. Взгляд ее на мгновение проясняется… Она узнала меня. Я в этом уверена. Но в следующую секунду глаза ее снова пустеют, и она отворачивается, опять смотрит на розы и шмелей.
Я беру в ладони ее руку с истончавшей морщинистой кожей и начинаю тихо рассказывать о том, как мы жили вместе. Вспоминаю только хорошее. Трудные времена, ошибки, безденежье – все это позабыто, прощено. Я помню только смех, ласку, безоговорочную любовь, какой родитель одаряет своего ребенка. Такой чистой любви я больше никогда не знала. В приукрашенной форме я рассказываю о своем супружестве, о своем романе, говорю ей, что она воспитала сильную энергичную дочь. Что теперь я сама себе хозяйка. Что я больше не жертва. Она не замечает ни бледнеющего синяка под моим глазом, почти полностью замазанного корректором, ни припухлости губы с правой стороны, появившейся после оплеухи Бенджамина. Я целую маму в щеку.
И прощаюсь с ней.
Глава 49
Я возвращаюсь домой. Бенджамин в своем кабинете. Он не выходит, чтобы справиться о самочувствии моей мамы и проверить, не расстроена ли я. Это не в его характере, и, если бы он вышел, я бы сильно встревожилась, не зная, чего еще от него ждать. Через закрытую дверь до меня доносится его серьезный голос: он с кем-то обсуждает рабочие дела. Разумеется, я и не думаю его отвлекать. И не считаю нужным попрощаться с ним.
– Пойду приму ванну, – сообщаю я Нейту.
Он кивает, сочувственно улыбнувшись мне. У Нейта есть мать. Он понимает, каково мне сейчас. Нейт не чужд человечности… в отличие от Бенджамина. Я медленно поднимаюсь по лестнице. Устало. Покорно. Но на душе невообразимая легкость. Потому что я готова. Готова уйти из жизни. Готова расквитаться с мужем.
Запершись в роскошной ванной, я поворачиваю краны до отказа. От горячей воды комната наполняется паром, создавая иллюзию, что я в джунглях. Шум мощной струи заглушит мой голос. Я не оставлю предсмертной записки: Бенджамин по прочтении не почувствует ничего… кроме облегчения. Ни стыда, ни угрызений совести, ни сожаления. И мгновенно уничтожит меня. Скажет своим друзьям и коллегам, что я была в депрессии, неуравновешенна, больна. Сбить с него спесь может лишь публичное унижение.
Я ставлю айфон вертикально на кварцевой столешнице, включаю запись и склоняюсь к камере.
– Меня зовут Хейзел Лаваль, – негромко говорю я, нервничая и дрожа от волнения, – и я намерена покончить с собой.
За последние несколько дней я примирилась с мыслью, что для меня самоубийство – единственный выход. Муж постоянно находился дома, охранники внимательно следили за каждым моим шагом. В таких условиях я просто не имела другой возможности получить свободу и защитить маму. Но, прежде чем расстаться с жизнью, я уничтожу Бенджамина. По крайней мере, голосом своим я пока еще могу распоряжаться. Моя предсмертная речь, в которой я обвиняю мужа в жестоком обращении, разойдется по Интернету и погубит его. Мужа уволят с работы, друзья и знакомые от него отвернутся. Не исключено, что его привлекут к уголовной ответственности за мою смерть.
– Мой муж Бенджамин Лаваль – жестокий насильник, садист, – продолжаю я. – Все годы нашего супружества он обращается со мной как с рабыней. Этот человек заставил меня подписать договор о полном подчинении и тем самым получил абсолютную власть надо мной. При малейшем непослушании он запирал меня в подвале, истязал психологически, физически и эмоционально. Я не могу… нет, я отказываюсь… и дальше такое терпеть. Но другого выхода у меня нет. К тому времени, когда вы увидите этот ролик, меня уже не будет в живых. В моей смерти прошу винить Бенджамина Лаваля. Надеюсь, он заплатит за это. Так или иначе.
Записав видеосообщение, я открываю специальное приложение и назначаю время его размещения. Через неделю этот ролик появится во всех моих соцсетях. Я не имела привычки подолгу зависать в них, но изредка выкладывала на своих страничках идеальные посты: фото блюд собственного приготовления, виды океана, селфи, на которых я была в роскошных нарядах. Но это видео взорвет фасад моей «красивой» жизни. И, с Божьей помощью, погубит моего мужа.
Я выключаю воду и достаю из-под раковины бутылку моющего средства с ароматом лимона. Несколько дней назад я опорожнила и тщательно вымыла ее, а потом налила туда водку. Бенджамин, если бы обнаружил в ванной спрятанную бутылку спиртного, заподозрил бы неладное. И отправил бы меня в подвал. В глубине выдвижного ящика моего туалетного столика лежит баночка со снотворным. Муж не допускал, чтобы в моей аптечке за раз лежало больше двенадцати таблеток, но я их копила, и теперь у меня было целых двадцать восемь пилюль. Более чем достаточно, особенно в сочетании с водкой. Я засну, соскользну под воду и не вынырну. К тому времени, когда Бенджамин и Нейт забеспокоятся и вскроют замок или выломают дверь, будет поздно. Я уже перестану дышать.
Расстегивая пуговицы и молнии, я медленно, методично снимаю с себя одежду, предмет за предметом. Я уже знаю, что чувствуешь, когда тонешь: непосильное давление в легких, ты в панике извиваешься, пытаясь вдохнуть кислород, а потом погружаешься в глубокое, тяжелое состояние покоя. Прошлый раз муки смягчил холод. Теперь вся надежда на снотворное и водку. И Ли не будет рядом, чтобы вытащить меня из воды.
Высыпав таблетки в ладонь, я замечаю, что меня бьет мелкая дрожь. Я готова. Это лучший – единственный – способ. Но теперь мне страшно. Я молода, но вынуждена умереть. Несмотря на обстоятельства, огонь жизни, что все еще теплится во мне, не желает затухать. Я отпиваю большой глоток водки. Для храбрости.
И в этот момент слышу звонок в дверь.
Мне не следует отвлекаться от своего плана. Кто знает, когда еще представится возможность? Нужно проглотить таблетки, запить их водкой и лечь в ванну. Снизу до меня доносится приглушенный голос Нейта, потом голос какой-то женщины. Во мне взыграло любопытство. Нежданные гости, тем более женщины – редкость в нашем доме. Может, это Ли? Пришла, чтобы уличить меня в обмане? Или поблагодарить за спасение? Ссыпав таблетки в баночку, с крючка на двери я хватаю цветастый шелковый халат, накидываю его на себя и осторожно выхожу в коридор.
Голоса теперь слышны отчетливее. Все тот же женский голос, голос незнакомого мужчины. К ним присоединяется голос Бенджамина – гневный, воинственный.
– Это возмутительно, – ревет он. Женщина что-то тихо ему отвечает – слов не разобрать. Если это Ли, я должна ее защитить. Она не ровня разъяренному Бенджамину. Туже затянув на себе халат, босая, я сбегаю вниз по лестнице.
Я еще никого не вижу, но понимаю, что вторгшаяся женщина – это не Ли. Голос у нее спокойный, властный, слова едва слышны. Она зачитывает права. Но кому?
Я вылетаю в холл.
– Что происходит?
Но это очевидно. Моего мужа арестовывают. Дюжий полицейский в форме надевает на Бенджамина наручники, как будто он самый обычный преступник. Угроза для общества. Я чувствую, как грудь распирает от потрясения, бурной радости и надежды.
Женщина – очевидно, следователь, судя по ее деловому костюму – строгой сорочке и брюкам – подходит ко мне.
– Вы Хейзел Лаваль?
– Да.
– Следователь Френч. Мы задерживаем вашего мужа по обвинению в сговоре с целью совершения убийства.