Папа получил письмо от мамы по электронной почте. «Море поднимается, — пишет мама. — Лед на полюсах тает, и море поднимается, но теперь я скоро приеду на побывку домой в Глиммердал».
Мама работает на износ для того, чтобы море больше не поднималось. Это загрязнение и плохая экология виноваты в том, что льды тают, а уровень моря растет. Но заставить людей не делать того, что вредно для природы, практически невозможно.
Мама становится очень суровой, рассказывая, как море поднимается.
— Если бы я была морем, я бы не рискнула подняться ни на сантиметр, — сказала однажды тетя Эйр, выслушав мамин рассказ.
— Думаешь, она скоро приедет? — спрашивает Тоня с полным ртом.
Папа встает из-за компьютера налить себе дневной кофе.
— Я думаю, да, — отвечает он.
«Почему ты любишь своего папу, Тоня Глиммердал?» — спросила Хейди вчера. Почему-почему, думает Тоня. Потому что он папа, вот и всё. Потому что у него борода такая смешная, и потому что он открывает банку йоки, когда у Тони плохо на душе, и потому что он заботится о ней. Папа почти как гора, думает Тоня. Всегда рядом. Поэтому она и любит его.
Она проглотила последнюю йоки, когда грянул выстрел.
Раньше в Глиммердале чаек почти не было, но постепенно они тут появились, и Чайка-Гейр теперь такой не один. Особенно это заметно в те дни, когда мусоровоз приезжает забрать мусор и чайки устраивают целое представление. Сегодня как раз такой день.
Хейди это представление явно не по душе. И перепуганная Тоня видит, как на той стороне долины их соседка палит из ружья Гунвальда по чайкам, как если бы это были глиняные птички-свистульки.
— Не-е-ет!
Тоня вылетает из дома и прыгает на велосипед. Она не надевает шлема, чтобы Чайка-Гейр не увязался за ней, но он делает это все равно. Глупая птица!
— Марш домой, она тебя пристрелит! — кричит Тоня и отгоняет его одной рукой.
Довольно трудно ехать, держась за руль одной рукой и отгоняя от себя кружащую над головой чайку, если где-то неподалеку — буйнопомешанная с заряженным ружьем. У реки колесо попало на ком грязи, и гроза Глиммердала растянулась на дороге во весь рост. Черт! Из коленки хлещет кровь, вот свинство! Тоня рассердилась, огорчилась, бросила на дороге велик с крутящимися колесами и похромала вверх по горке.
Хейди как раз, стоя посреди дороги, целилась в очередную чайку, когда из-под горы показались рыжие кудри.
— Сейчас же прекрати! — прокричала Тоня.
Хейди выстрелила, и чайка с тяжелым стуком шлепнулась на землю. Дылда метко стреляет. Четыре чаячьих трупа уже лежат в разных концах двора.
Чайка-Гейр опускается Тоне на плечо, она цепко хватает его за лапы.
— Твою чайку я стрелять не буду, если ты этого боишься, — говорит Хейди и начинает сгребать птичьи трупы.
— Ты не должна убивать чаек! — зло кричит Тоня. — Это наверняка тетушки Чайки-Гейра, чтоб ты знала!
Она в ужасе оглядывается, одновременно пытаясь закрыть Чайке-Гейру глаза, чтобы уберечь его от страшного зрелища.
Хейди и ухом не ведет. Поднимая последнюю чайку, она бросает взгляд на Тонину коленку. Тоня вспоминает, как у нее в последний раз текла кровь. Это было зимой, после драки с Уле. Тогда Гунвальд заклеил ей всё пластырем. Теперь она стоит тут и истекает кровью, а Хейди хоть бы хны.
Когда дверь дома с шумом захлопывается, Тоня понимает, что выхода нет. Ей придется поговорить с Клаусом Хагеном.
Клаус Хаген изумился, увидев, кто ввалился в контору. Он не общался с Тоней после того дня, когда выставил зимой из кемпинга троих детей. Вспомнив, в какой ярости была тогда Тоня, он кашлянул.
— Привет, — сказала Тоня.
И вздохнула так горестно, что Хагену пришлось посмотреть на нее еще пару секунд.
— Ты поранилась? — спросил он, заметив кровящую дырку в брюках.
Тоня помотала головой.
— Нет… чуть-чуть.
Немного подумав, Хаген пальцем подманил ее к своему столу и достал аптечку первой помощи. И пока Тоня, пораженная таким поворотом событий, тихо сидела на стуле, закатав штанину, Хаген промыл рану от крови и грязи и наклеил пластырь ничуть не хуже любого другого человека. Такого выпендрежного пластыря Тоня еще не видела.
— Ну вот, — сказал Хаген, закончив и жестом сгоняя ее со стула.
— Спасибо, — ответила Тоня. — Послушай, Клаус, я хотела спросить: ты не можешь сделать мне одолжение?
— Какое? — с сомнением спросил хозяин кемпинга «Здоровье».
— Ты не мог бы не покупать хутор Гунвальда?
Клаус Хаген с треском захлопнул аптечку.
— Ты, похоже, немало решаешь в этой долине, Трулте.
— Тоня, — поправила Тоня.
— Тоня. Но этот вопрос тебя не касается. Это бизнес. Я открыл кемпинг, чтобы зарабатывать на нем деньги. Сейчас мне предложили купить потрясающий участок — он ближе к горам, оттуда лучше вид, и вообще он дает больше возможностей развивать кемпинг «Здоровье». Конечно, я его куплю!
Тоня топает ногами, так что брючина сама раскатывается обратно.
— Это хутор Гунвальда! — кричит она.
— Это отличное место под строительство дачных домиков, вот что это такое! — строго говорит Клаус Хаген. — У меня большие виды на Глиммердал, Трулте. А участок на горе — просто золотая жила. Я был бы идиотом, если бы отказался от покупки.
— Но разве ты не зарабатываешь достаточно денег уже здесь? — спросила Тоня.
Тогда Клаус Хаген широко раскрывает рот и смеется, сотрясая всё вокруг. Тоне и в голову не приходило, что он умеет смеяться.
— Хорошо, что ты не занимаешься бизнесом, дружочек, — гогочет Хаген. — А то бы осталась без денег. Никогда нельзя успокаиваться на том, что имеешь, никогда. Стоит тебе остановиться — и всё, ты сошел с дистанции.
Тоня Глиммердал стоит перед лощеным богачом, и ей ужасно хочется треснуть его по башке. Важные вещи — это дом и друзья, мама и папа, звуки скрипки и горы, река и море, которое поднимается, — вот это важно. А деньги совсем не важны. Можно даже плавать на теплоходе без денег. Тоня вспоминает, как она разбила окно в кемпинге, и Клаус Хаген забрал все деньги из ее копилки, а коробочку вернул. Дурак!
Когда Тоня с крутейшим пластырем на коленке покидает кемпинг, Клаус Хаген всё еще стоит у окна и улыбается, качая головой. Возможно, он думает, что ему наконец удалось переманить грозу Глиммердала на свою сторону.
Но в этом он, конечно, ошибается.
Тоня сидит за стиральной машиной. Она только что поговорила с Гунвальдом по телефону. Она рассказала ему об овцах и о весне, но это не помогло. Он только блеял что-то в ответ. Тогда Тоня рассказала о Хейди, которая перепрыгнута реку, и Гунвальд тут же положил трубку. Он не может о ней слышать. И он словно бы сохнет, кажется Тоне. Большой, сильный Гунвальд. Тоня так без него скучает, сил никаких нет, и от этого она тихо и отчаянно плачет сейчас за стиральной машиной. О, как же она ненавидит эту Хейди! Это ужасно — ненавидеть так сильно. Тоня Глиммердал переводит взгляд на телефон, пару секунд думает и набирает новый номер.
— Уле, это ты?
Тоня говорит шепотом. Папу лучше ни во что не посвящать, чтобы он потом не виноватился.
— Конечно, я. А ты чего шепчешь?
Тоня еще больше съеживается за стиральной машиной.
— А ты можешь прогулять завтра школу и приехать сюда? — спрашивает Тоня скороговоркой.
— Не вопрос, — отвечает Уле.
Благословенны такие, как Уле, которые не успевают подумать, прежде чем сделать глупость.
— Отлично, — говорит Тоня. — Жду тебя на пристани без четверти одиннадцать.
— Эй, постой, у меня денег нет!
— Скажешь Юну-матросу, что я передавала ему привет. Всё, не могу больше говорить.
— Подожди! — говорит Уле. — А что мы будем делать? Тоня закусывает нижнюю губу и выглядывает из-за машины. На пороге стоит Чайка-Гейр и смотрит на нее подозрительно.
— Придется пойти на твой дурацкий план, — говорит Тоня. — Мы похитим у Хейди собаку.
Наутро у Тони болит живот, но, не обращая на это внимания, она делает всё что всегда: мажет тресковую икру на бутерброды, болтает с папой, чистит зубы, закидывает на спину рюкзак и стремглав несется к мосту, где ее ждет школьный автобус с Лизой-шофершей за рулем. Но когда они въезжают в центр и Лиза включает сигнал, что они будут поворачивать на Барквику, Тоня говорит:
— Выпусти меня здесь сегодня. Спасибо.
Лиза удивленно поворачивается к ней:
— Ты не поедешь в школу?
— Нет, сегодня не поеду.
— Ты заболела?
— Нет.
— Тебе надо к зубному?
— Нет.
— Прогуливаешь?
— Это как посмотреть, — отвечает Тоня.
Лиза останавливает автобус, но не открывает дверей. Ее работа, напоминает она Тоне, — доставить учеников в школу. Хотят они того или нет. Что скажет Дагни, когда узнает, что Тоня прогуляла школу? Если уж говорить начистоту, Тоне до лампочки, что скажет Дагни. Тоня подходит к Лизе и встает прямо перед ней.
— Это первый и последний раз в истории человечества, когда Тоня Глиммердал прогуливает уроки. Даю честное слово, — говорит она.
И серьезно протягивает руку Лизе.
— Хорошо, иди, Тоня-Грохотоня, — вздыхает Лиза и открывает двери.
Позже Тоня часто жалела, что Лиза открыла двери и выпустила ее из автобуса.
— Матрос сказал, ты дождешься — он протащит тебя под килем корабля. Он говорит, что они разорятся из-за тебя, — сообщил Уле, спустившись вприпрыжку по трапу в своих широченных штанах.
— Когда я вырасту и разбогатею на продаже снегокатов, я с ними за всё рассчитаюсь, — объясняет ему Тоня.
Чтобы их никто не увидел, им приходится подниматься обратно вдоль по берегу. Они идут медленно. Штанины Улиных брюк промокают почти сразу, но он не жалуется. Он говорит не закрывая рта, обо всем подряд.
— Черт, весной здесь всё по-другому!
Тоня слушает вполуха. Ну вот что она затеяла, а? И почему жизнь ничему ее не учит?