Он ведет носом по моей шее, шумно втягивает мой запах, и от этого ощущения я срываюсь на дрожь. Я в нем, Макс мной пропитывается. Это так важно! Господи. Дичаю и действительно как кошка хочу на него наброситься, подстроиться, позволить. Но вместо этого качаю головой.
Он чуть отстраняется.
— Ты снова обиделась на меня?
Достаю мобильник из кармана, нахожу ту самую фотографию простыней и показываю ему. Максим абсолютно серьезен, смотрит, кивает. И я вдруг осознаю, какое имею на него влияние. Другой бы на его месте просто рассмеялся, дескать, трахнулись и трахнулись, мало ли целок вокруг ходит. А для него это имеет значение. Тупые старые традиции, но он действительно ценит, что лишил меня невинности. Что я не захотела до него прыгать по мужикам. Что гордая и верная.
— Ты меня уничтожаешь день за днем, — шепчу. Смотрю в сторону. Не на него.
— Ты просила не трогать, я берег, как умел. Не трогал.
— Ты утверждал, что моя любовь к тебе ненастоящая. А я и спустя год не разлюбила.
— Блядь.
— Не разлюбила! — выпаливаю.
Максим нежно берет мою ладонь, подносит к губам и целует. Сперва тыльную сторону, пальцы. Каждый по очереди. Потом касается внутренней стороны.
Мы друг другу навязаны. Нам надо разойтись. Самый подходящий момент сейчас: нет угрозы для его карьеры. Мне ведь очень хочется, чтобы Макс был успешным и богатым, тогда и наша доченька будет расти в достатке и любви. Можете камнями закидать, но я знаю, что такое нищета и голь перекатная, и ребенку своему этого ада не пожелаю.
Максиму… тоже. От всего сердца — только счастья. Ему тоже меня надо отпустить. Пусть не полюбил, но он был первым, и я была верна. Он уважает за это, ценит. Он… наверное, поможет и мне.
Мы зависаем на этом подоконнике.
Навязанные. Я оказалась не в том месте, не в то время. Он выпил трин. Я влюбилась до смерти.
Мои пальцы в кольцах — изящных, современных, с прекрасными сверкающими бриллиантами. На запястье несколько браслетов. На руках у меня, возможно, целая квартира в небольшом городе. Все эти украшения подарил Максим. Стоит сейчас передо мной, горячий, взъерошенный, зацеловывает мои руки. Искренне и почему-то щемяще трогательно. И мне вдруг кажется, что он так не делал никогда. А если делал — то нечасто и для какой-то особенной женщины.
Эти пробирающие поцелуи Максу несвойственны, и одновременно только от него они имеют значение. Цыган из богатой семьи, у которого девок была куча самых красивых. У которого власть в руках невероятная.
Я люблю его, но могу представить, что потом будет. Сложный он. Такие и правда, наверное, должны лет в шестнадцать жениться девственниками, чтобы мир не видеть и не развращаться. Убийство — быть с ним.
Только заглушила боль немного, только карьерой занялась… и что теперь? На те же грабли с размаху? Снова маяться — верен не верен, не мечтает ли о другой?
Мягко забираю у него руку, не позволяя больше целовать, но и не вытираю демонстративно. Это уже был бы конец, а я к такому не готова.
— Я приехала извиниться, Ману, — говорю специально осторожно. Без вызова, просто гордая, искренняя девка. — С обложкой вышло некрасиво. Как и с правами на фотографии. Я знаю, что ты заступился за меня перед семьей, и это важно. Даже не представляю, чего это тебе стоило. И понимаю. Правда. Ты все думаешь, я не знаю тебя, а я знаю. И еще. Я не хотела сегодня скандалить, только извиниться. Ненавижу с тобой ссориться. Я очень ценю твою заботу, ты перевернул мою жизнь однажды, и я… просто увидела мир другим. Благодаря тебе.
Он прищуривается. Ему не нравится. Потому что похоже на прощание.
Тело мое бедное аж пульсирует, требует жарко, нестерпимо. Максим еще рядом, опаляет, как печка на максимуме.
Поднимаю глаза. Снова друг на друга смотрим. Уж не знаю, что он там видит, но на следующем вдохе подхватывает меня на руки. Усаживается на подоконник, меня — к себе на колени. Не верхом, а когда ноги вместе, они по-прежнему замком. Макс кладет голову мне на грудь. Я… растерявшись, машинально начинаю поглаживать его, нежно ерошить волосы.
— Рибу приехал тогда с целой командой ради меня одной, мы до этого не обсуждали формат съемки, он сказал, что привезет одежду. Когда дошло до дела, я не осмелилась отказаться. То есть изначально я не планировала тебя как-то подставлять. Не думала, что это будет аж обложка! Где я и где обложка, ну правда! Я по-прежнему считаю, что фотографии красивы, но я их не планировала.
— Ты невероятно красива, и обложка — это меньшее, что французы могли для тебя сделать. Я за тебя беспокоюсь, Май.
Улыбаюсь бегло. Давно он так не шутил.
— Знаю. С тех пор как у меня появился ты, стало безопасно. Но… так дальше не может продолжаться. У меня больше нет сил выслеживать твои интрижки.
— Ты кого-то встретила?
Молчу.
— Ты мне сказала, что твой третий раз будет по большой любви. Ты просишь развод, значит, кого-то встретила?
Такой простой вопрос от него. Ух ты. Без тени улыбки.
Если бы я не знала Макса так хорошо, то решила бы, что он ревнует. А может, просто привык? Ко мне, как к интерьеру. Мы не любим свой холодильник, но при этом не хотим, чтобы сосед там что-то хранил.
Пожимаю плечами уклончиво. Но быстро добавляю:
— Я не изменяла. Клянусь.
— Знаю. Так встретила?
«Какой же ты придурок, — думаю я. — Встретила. Тебя. Как по минному полю теперь. Люблю — тебе скучно, разлюбила — ты бесишься. Просто придурок. И правда уголь. Ничего тебе не мило, ничего не нравится». Вслух же произношу:
— Наверное, я подросла. Великую любовь можно ждать всю жизнь, а может, ее и не существует вовсе. Я хочу романтики, близости, хочу эмоций и… горячего секса. — А потом просто беру всю силу воли, которая только есть во мне, всю смелость, всю боль, что испытывала из-за него. Там такой океан бездонный, что черпать и черпать. Беру это все и добавляю: — Поэтому давай разведемся.
Аж закричать хочется от паники, что он будет не моим, хотя бы номинально.
Выдерживаю взгляд. Долгий, в упор.
— Я не готов тебя отпустить, — возражает Максим. Очевидно, что тоже подбирает слова.
Сглатываю. Это самое прекрасное, что я слышала в жизни. Мы говорим о разрыве, а сами друг друга гладим. Я его волосы пропускаю сквозь пальцы, нежничаю, не могу остановиться. Потому что после развода такой возможности не будет. А он меня обнимает сразу двумя руками. Крепко. По спине ведет пальцами, нестерпимо приятно, но не показываю.
— У нас… сложились общие ритуалы, мы можем друг на друга положиться. Я тоже буду по этому скучать, — говорю нейтрально.
Максим качает головой.
— Может, подумаем еще? Покрутим? Эта девка… — начинает.
Только не это, я ведь почти забыла. Ощетиниваюсь мгновенно. Перебиваю тут же:
— Будет здорово, если ты на каких-то условиях снимешь нам с Витой квартиру. Или пустишь в московскую? Может, временно, я не знаю.
— Глупости. Вита будет расти в доме. На фига он мне нужен одному?
И снова невыносимо от его слов, от такой заботы и горечи. Но, если я сейчас ему снова все дам — он опять не оценит. Нельзя заслужить любовь, к сожалению. Ни одним местом. Уважение — да.
Он прижимает меня к себе. Не пускает. Хотя мы не миримся.
Вдох-выдох.
— Тогда съедешь ты.
С другим парнем этот фокус бы не прошел. А Максим… у меня есть фотография моей крови на простынях. Вот о чем говорила Ба-Ружа. Я ему отдалась — он взял. Потом я была верна. Вина на нем. Поэтому он все сделает, если продолжит уважать.
Пульс, если начистоту, шпарит. Я могла бы сидеть на коленях Максима вечно — гладить его, нежить в любви и ласке. Ему, наверное, это надо было в двадцать лет, когда он сам был нормальным, а не циником. Жаль, мне тогда было лет семь.
Какая несправедливость — эта ваша разница в возрасте! Вот бы мы были ровесниками и встретились.
Бросаю взгляд на столик — там два стакана с остатками виски. Усмехаюсь. Ее-то к себе позвал, угостил выпивкой, перед тем как натянуть. Сжимаю зубы. Нутро снова в узел, ярость ошеломительная. Слепит.
— Потому что я хочу свободы, — рублю наотмашь.
Брак фиктивный, а боль от грядущего развода — настоящая.
Я делаю движение, чтобы освободиться, но Максим не пускает. Тогда прикладываю усилие и спрыгиваю с его колен.
— Ты говорил, у тебя нет любовницы, — вновь взрываюсь.
Мне бы уйти гордо, а я все эту тему тру.
— У меня ее нет. — Его голос звучит устало. Словно не осталось аргументов, словно мои слова, что ему нужно съехать, Макс воспринял всерьез.
— От тебя пахнет секретаршей из отдела кадров. Ты же знаешь, я, как ищейка, чувствительна на запахи.
— Я попрошу ее уволить завтра.
— Развел тут харассмент, бедная Ада. Нашелся, блин, властный босс. Отвратительно.
— Блядь, да, — подтверждает. Будто для него это тоже открытие. Будто собственное поведение его царапает. — Пиздец.
— В любом случае это ничего не изменит, ты мне врал.
Максим тоже спрыгивает с подоконника и подходит к столу. Наливает себе выпить, делает глоток.
— Я тебе не врал. Женщины — это всегда обязательства. Единственное обязательство, что у меня есть, — перед тобой и Витой, других мне не надо. Время идет, Аня, между тобой и мной ничего не меняется. Я не могу быть просто отцом, пусть даже самой красивой девочки. У меня крышу рвет периодами, агрессии много, груша в спортзале не справляется. Я действительно хочу сохранить наш брак, но согласен: выходит херня. Мы не спим, но оба ревнуем.
Он сказал «оба».
— Пора освободить друг друга.
— Ты знаешь, я не хочу освобождаться.
— То есть тебя не парит, что я выслеживаю тебя и закатываю сцены? Не парит моя обложка и то, что я еду в Париж? Говорят, твои цыганские родственники в истерике, сиськи мои рассматривают с лупой.
— Да похуй на них.
Максим делает еще глоток. Очевидно, тема ему неприятна. Он как будто вообще не просчитывал, что делать в этом случае, словно и не собирался со мной разводиться. Выглядит огорошенным. Много ругается матом, что ему тоже не свойственно. С катушек слетел?