— Оба. Одновременно. — Без тени улыбки.
— Такое уже было?
— Такого еще не было.
Блин. Он смотрит в глаза, и я перестраиваю мысль:
— Я своего мужчину, Максим, тоже делить ни с кем не буду. — Костер красиво поглощает ветки. Картинка расплывается. — Это такая боль, знать, что твой человек не с тобой.
— Звучит, как шанс.
— Не знаю. Плохо звучит.
— Ты сама со мной чуть не стала угольком, да? — он допивает вино из бутылки. Подходит к камину, берет кочергу, разбивает почерневшие дрова в золу. — Или стала?
Может быть и да.
Мы возвращаемся в постель и занимаемся любовью. Тлеем в объятиях друг друга, догораем, рассыпаемся, смешиваемся. Прекрасных принцесс добиваются прекрасные принцы, но это не моя история. Чтобы оживить его, я сама рассыпалась.
Под утро я просыпаюсь, чтобы забрать Виту, и уснуть быстро вновь не получается. Ворочаюсь. Потом беру мобильник и открываю почтовый ящик, листаю письма. Нахожу то самое, от анонима, который прислал фотографию, на которой Максим с темноволосой девушкой.
Волосы, правда, не такие темные, как у Папуши. Одежда мирская. Со стороны на цыганку не похожа.
Делаю скрин, приближаю. Приближаю. И разглядываю у нее на запястье плетеные браслеты. Сердце с цепи срывается. Ускоряется. Болит.
Качество фотографий не позволяет убедиться на двести процентов, но я отчего-то точно знаю, это она. Настя, Лала, как там? Цыганка, которую за него не отдали. Не знаю, как давно они не спят, но виделись, получается, относительно недавно. Или это старое фото? Господи.
Дать Максиму шанс или нет? Не понимаю. Он хочет, старается спасти наш брак, это приятно, но… сколько можно мучить меня? Целую его, обнимаю, умираю под ним в постели. Иду на это, ничего не ожидая взамен. Даже не уголь, зола.
Обнимаю нашу сладко спящую дочку и крепко-крепко зажмуриваюсь.
Глава 35
Максим
То, что Анхель Кусаинов пришел в мой кабинет в часы приема граждан, может говорить в равной степени об оказанной великой чести и насмешке. Машинально проверяю, в кармане ли кастет. Это совершенно лишнее в данных локациях, но он в кармане, и после этого беседу вести спокойнее.
— Слушаю тебя.
— А ты редко разговариваешь с народом в последнее время, — шутит Анхель, тяжело присаживаясь. — Неужто зазнался? Наконец-то.
Это первый вызов.
— Недавно разговаривал, гасил назревающий бунт у суда.
— Ой, — Анхель отмахивается. — Какой еще бунт. Так, собрались, потолкались. Всем уже люлей выписал.
— По списку Боброва?
— Да нет. У меня свои каналы.
Даже не отпирается насчет судьи. Забавно. Впрочем, тут же начинает оглядываться, деланно восхищаясь моим кабинетом.
— Перемен требуют наши сердца, — говорю спокойно. Напоминаю ему слова песни, которую когда-то давно пел у костра, цыгане подхватывали хором. Молодым нравилось. Пока Анхель не разбил гитару о голову Артура. Хотел о мою, но не решился.
— Наши сердца требуют материальной господдержки, которая поступает всё реже. Детям не в чем в школу ходить, Ману.
— И школ нет. Вот какие дела.
— Не строят.
— Везде строят, а в Кале — нет.
— Но пришел я не за этим, — дружелюбно улыбнувшись, Анхель тянется ближе. В этот момент я ужасаюсь тому, как сильно он стал похож на своего папашу. Специально копирует или само собой с возрастом получается? — Я бы хотел поблагодарить твою семью и твою жену в частности за помощь моей матери. Бабка совсем из ума выжила, шляется непонятно где, ищем ее по кустам и помойкам. Тьфу ты.
— Скорейшего вашей матушке выздоровления, — проговариваю ровно. — Такие травмы в ее возрасте — крайне болезненны и неприятны.
Эта славная женщина когда-то давно отравила меня грибами, не насмерть, а по приколу. Кусаинов склоняет голову набок. Мы с ним дрались в кровь. Не из-за Насти, я был новеньким в таборе и качал права, он, как сын баро, пытался поставить меня на место.
На каждом его пальце массивный перстень, как оружие.
— Я пришлю подарки на адрес, какой назовешь. Много подарков.
— Не нужно. Моя жена добрая девушка, она помогла от сердца. Такой же сердечной благодарности будет достаточно.
— Брезгуешь?
— Мои жена и дочь оказались в твоем доме случайно, я об этой поездке не знал, а если бы знал — не допустил бы, — поясняю спокойно. — Забудем.
— Зря, Ману, зря. Твоей дочери было комфортно у нас. Также комфортно, как когда-то тебе.
Провокация.
— Прекрати, — качаю головой.
— Она цыганка, и она была среди своих. А не рядом с каким-то белобрысым парнем. Ты вообще в курсе?
— Анхель, ты поссориться хочешь?
— Ружа пытается что-то исправить, но я тысячу раз ей говорил, что немыслимо жить среди русских и чтить традиции. Традиции дарят счастливую и полную жизнь. Они показывают путь, — пылко, с жаром.
— Лучше за своими ребятами присмотри, — начинаю раздражаться. — Что ты обещал, когда Янош умер? Что несовершеннолетних в делах не будет. Они же дети. Тебя самого чем заставляли заниматься в юности? Ты вырос, и не изменил ничего.
Он недолго жует губу.
— Как будто это так просто.
— Тебе подсказать? — буравлю глазами.
— Вообще-то, Ману, у меня есть идея. — Выдерживает паузу. — У тебя хорошая девочка родилась, мать разложила на нее, добрая будет, долгую жизнь проживет. Как насчет породниться?
— Что? — усмехаюсь, откинувшись на спинку кресла. — Ты спятил?
— Вовсе нет. У тебя дочь, у меня сыновья и племянники, выбирай любого. Пришлю всех на смотрины. Ха! Красавцы, умельцы!
Если бы такое предложение о моей полугодовалой дочери сделал русский, он бы уже получил кастетом в челюсть. Но передо мной старой закалки цыган, и я с трудом, но осознаю — это не оскорбление. Он оказывает мне честь.
В своем, разумеется, понимании. И психовать тут бессмысленно, он просто не поймет.
— Анхель, так дела давно не делаются.
— Делаются каждый день. Ты станешь своим в Кале, наконец-то, как и хотел. Породнишься с Лалой, пусть так. Мой брат пьет, для него скоро всё плохо кончится.
— Анхель, замолчи, — тру лоб. — Я правда не хочу ссориться. Езжай домой.
— Ты сам можешь вернуться домой! — продолжает он, жестикулируя. Янош, ей-богу, чертово перерождение души. — Колесо варды сделает круг, всё станет на свои места. Ты знаешь, если начнется война, пересажают половину Кале, вторую — перебьют. В том числе детей. Нам нужен мир. И мы готовы пересмотреть условия. Пойти на некоторые… послабления для подрастающего, так сказать, поколения. Но и нам нужна гарантия поддержки. Ты ведь этого хочешь? И ты дал клятву моему отцу, помнишь? Он сказал, что изменить ничего нельзя, ты ответил — что сделаешь.
- Еще раз увижу кого-то из табора рядом с дочерью или женой, будет война. Настоящая. Скажи своим людям, чтобы никогда, нигде, ни разу. Пусть номера машины запомнят, и объезжают за километр. Ты меня понял? Ты знаешь, какие у меня связи. И какие скоро появятся.
Он резко встает.
— Я пришел мириться, а не ссориться. Просто прошу — подумай. Где меня найти знаешь. И жена твоя знает. Она могла бы привозить Виту раз в месяц, чтобы мы друг к другу привязалась.
— Анхель. Этого не будет никогда.
— Отдашь хорошую девочку в модельное?
— Может быть.
Будь мне семнадцать, он бы уже впечатался носом в стену и не единожды. Сейчас я молча провожаю гостя глазами и пишу новому телохранителю: «Как обстановка?»
Когда за Анхелем Кусаиновым закрывается дверь, долго смотрю на нее, барабаня пальцами по столу. Бароны как грибы — срезаешь один, назавтра новый тут как тут. Может быть и правда нельзя спасти тех, кто не хочет быть спасенным? Когда-то он был нормальным человеком.
Впервые искренне хочется уехать далеко и навсегда. Чтобы из головы выбросить, забыть, не знать. Чтобы поставить свою жизнь выше работы.
Нехорошо, что Аня возила к ним Виту. Нехорошо, что Вита им понравилась. Про расследование в Кале я знаю мало, сам так хочу — не вмешиваться. Помог друзьям в полиции отыскать связных и умыл руки. Первая чистка будет скоро, операция в разработке год. Списки фамилий давно известны, ждут крупной сделки с наркотой, чтобы всех повязать. Анхель чувствует это. Не могу сказать, что у него есть какие-то сверх способности, вряд ли ему карты показали срок в двадцатку. Но интуиция у мужика горит.
То, что он пришел ко мне свататься, — говорит о многом. Визит Ани воспринял как знак судьбы. Представляю, какой она устроила там переполох.
Надо подумать, как повернуть ситуацию в свою пользу. Может, и правда отослать Февраль в Париж? Ненадолго.
От одной мысли ощущаю тоску, и раздражаюсь. Неприятная, болезненная эмоция. Раньше всё было проще. Раньше было как-то без разницы. Сейчас у нас только-только начали налаживаться отношения, я не представляю, переживут ли они разлуку. И хотелось бы, чтобы пережили. Сильно хотелось бы.
Следом приходит сообщение: «Он был у тебя? Зачем?! Надо увидеться».
Раздражение меняет тон и усиливается.
«Не сейчас. Не пиши мне», — отвечаю.
«Это срочно. Пожалуйста. Я тебя умоляю».
«В пятницу».
«Я буду ждать, где обычно».
Не вовремя. Но ладно, разберемся. Настя редко пишет, еще реже использует слова «срочно» и «умоляю». Возможно, что-то случилось.
Следующие полдня проходят в рутине. Работаю с людьми, затем с бумагами. С Денисом много времени тратим на проработку стратегии — парень продолжает сражаться за сеть домов детского творчества в Кале, теперь это уже дело принципа.
Занятые в секциях дети имеют меньше свободного времени, и реже идут искать закладки. Всё взаимосвязано: ребенок должен видеть перспективы, тогда у него появятся цели. Нельзя мечтать о том, чего никогда не видел. Живя в грязи, либо становишься ее частью, либо начинаешь втаптываешь в нее товарищей.
Наш спор прерывает звонок жены.