Слушаю плохо. Пальцы ломает, сжимаю их, выкручиваю. Трин — именно этот возбудитель мне и Максиму подмешали на яхте. Здесь его добавляют в воду после полуночи, чтобы закончить ночь еще ярче, получить больше удовольствия.
Узнаю ощущения. На яхте было также, только сейчас сильнее, потому что выпила больше. Намного-намного больше.
Возбуждение такое острое, что грызу кулак, чтобы хоть как-то переключиться. Словно именно в эту ночь у меня случились все овуляции разом, и организм, как у дворовой суки, требует близости.
Я зажмуриваюсь и дрожу. Как же сильно. В сто раз сильнее. В тысячу, наверное.
Кусаю губы, вспомнив, как на секунду стало приятно от ласк графа. Как я расслабилась и рассмеялась, а потом появился блок. Не то. Не тот запах, не те руки, не те касания. Огляделась в поисках мужа, не обнаружила его, и давать бежать!
Вытираю глаза.
Я оттолкнула графа. Он повторял что-то, звал, обещал. Клялся, что будет улет.
А я драпала! Из-за новой порции стыда и страха. И еще из-за осознания, которое в очередной раз перевернуло мир.
Оказывается, трину можно противиться.
Всхлипываю, а потом горько рыдаю. Я думала, что не виновата, что в ночь на яхте меня опоили и подставили. Только что я ушла из дома, полного шикарный мужчин, о которых мечтают сотни тысяч женщин по всему миру. Граф звал в бассейн, в джакузи, в свой номер… Сейчас я еду с не менее шикарным Дмитрием, понимая, что ни за что.
Вспоминаю, как распахнула дверь каюты и увидела Максима. Как бросилась к нему. И снова плачу. Это был выбор. Мой выбор провести с ним ночь. Не трина, а мой!
С первого взгляда ему всё: тело, душу, любовь. Качаю головой. Я одновременно злюсь на себя, что не захотела тогда сдержаться, что связала его беременностью, разрушила крепкую пару, и радуюсь, что меня не использовали, что сама управляю своей жизнью. И выходит, что всегда управляла.
Дмитрий уточняет, не нужно ли мне чего-то, я пошло отшучиваюсь на тему, чего бы мне и правда хотелось, и он грубо по-солдатски хохочет. Провожает до номера, быстро его исследует на предмет нахождения фанатов, маньяков или еще кого нежелательного. После чего оставляет одну.
Я же следую совету — набираю горячую ванну, добавляю соль и забираюсь в воду. Закрываю глаза.
Вспоминаю Максима, сидящим на корточках в коридоре. Как будто ощущаю его боль, потребность, желание.
Дрожу.
Я люблю тебя. Я люблю тебя.
Сжимаю ноги, шепчу его имя и запрокидываю голову, застонав от вспышки удовольствия.
Придя в себя, вдруг думаю о том, мог ли Макс сопротивляться? Он ведь был уже под трином, когда к нему отправили ту проплаченную стриптизершу. Он ее выставил и пошел искать меня.
А потом я вдруг вспоминаю, как сорвала браслет с его руки — тот меня поцарапал, и я разозлилась. Максим тогда рассмеялся и накинулся с новым поцелуем.
Кожа покрывается мурашками. Ему нужно было отключить голову, он слишком много думал и тогда и сейчас.
И что если, откинув мораль, правила, планы и политику, если отбросив ответственность, что мы на себя навешиваем год за годом, на всей этой огромной яхте он в действительности хотел только меня одну?
А может, и в мире?
Ведь сидел у двери, за которой была я. Сидел и ждал. Надеялся?
Рывком присаживаюсь, а потом выскакиваю из ванны! Вода расплескивается, я сама вся мокрая, с меня течет ручьями. Ходок больно кусается, но я несусь к сумке, достаю мобильник.
Девять пропущенных от Макса!
Вот теперь холодею до костей.
Перезваниваю.
Он берет на втором гудке.
— Макс! Телефон был в сумке! — выкрикиваю. — Я не слышала!
— Как ты, малышка? — его тихий хриплый голос прокатывается по коже.
Я вновь загораюсь вся, падаю в кресло. Нервно улыбаюсь. Горю как в первый раз, мать твою, Максим Одинцов. Заряженный магией цыган.
— В ванне горячей лежала. Всё бы отдала, чтобы ты сейчас меня трахнул.
Хрипло смеется. Выдает:
— Аналогично. Как день прошел?
Рассказывать мужу, что меня накачали возбудителем, когда он за несколько тысяч кэмэ — идея так себе.
— По тебе скучаю. Сильно-сильно, — шепчу. — И по нашей доченьке любимой. Я так по вам скучаю.
— Анют, — говорит он. Делает паузу. Снова хрипло, совсем тихо смеется. — Блядь. Так рад тебя слышать, не представляешь себе.
— У тебя всё в порядке? — напрягаюсь. Он какой-то… неестественный.
Сердце скачет, сильная тахикардия заставляет прижать пальцы к груди.
— Порезался. В больницу еду. Боюсь, будут шить.
— Макс! — возмущаюсь. — Ты мясо разделывал, что ли? — Помню, что у них сегодня вечеринка должна была быть в честь удачной операции в Кале. Но не помню во сколько.
— Разделывал, малыш.
— Как ты так неосторожно.
— Буду теперь осторожнее. Я люблю тебя.
— А я тебя. С первого взгляда.
Боюсь, у тебя не было ни шанса. Я просто открыла ту дверь, потому что в коридоре был ты. Просто взяла и открыла. И так хочу открыть снова. Как можно скорее.
— Как зашьют, напиши мне, пожалуйста. Буду волноваться.
— Ложись спать, всё будет нормально. Я думаю. Утром… спишемся.
Ночь выдается изматывающей. Я трижды пью соленую воду и вызываю тошноту, чтобы очиститься, но видимо, доза, которую успела отхватить — была огромной. Голова трещит, состояние кошмарное — вспоминаю Макса тем нашим первым утром — злого как черт. И понимаю, проснись я сейчас с каким-то официантом, я бы его притопила!
Стоя под душем остервенело тру спину мочалкой, пытаюсь восстановить события вечера и ночи, выходит урывками. Граф уговаривал остаться, осыпал комплиментами, я отказалась. «Замужем-замужем-замужем», — объясняла ему, а он лишь пожимал плечами, дескать — и что?
После душа долго сживаю молоко и истошно рыдаю от тоски по дочке. Накатывает волнами — тяжелыми, рвущими сердце. Я так хочу к ней! Скулю. Обнять, к груди прижать мое солнышко. Увидеть ее улыбку и целовать, целовать пухлые щеки!
Приведя себя в относительный порядок, обуваюсь в прихожей. Чувствую странный неприятный запах, проверяю ванную — не прорвалась ли труба с канализацией — но нет, всё в порядке.
И только открыв дверь, понимаю, в чем дело — у моей двери в розовой коробке лежит сюрприз. Да, то самое.
Написано крупно на французском: «Шлюхе Ане Февраль».
Качаю головой, захлопываю дверь и набираю Дмитрия.
Телохранитель наводит шороху, с администратором отеля они прослеживают по камерами и без труда вычисляют, кто оставил посылку.
Услышав имя сжимаю зубы.
Вот черт.
Колéт. Из-за секундного помешательства мне объявила войну девушка графа.
Вкалываю до самой ночи. Каждую свободную минуту пишу Максу что-нибудь, он отвечает через раз, занят, наверное.
Сомнения иногда накатывают, терзают — знаю, что его бывшая большая любовь оставила мужа, и наконец-то свободна. Если он захочет, то… стоит руку протянуть. Наверное.
Новость о том, что я остаюсь в Париже еще на неделю, ради съемки рекламы для нового аромата Кристофа, Максим воспринимает спокойно. Сообщает ему Иван, который делает это четко, емко, в цифрах. Я понимаю умом, что это еще одна неделя — совсем мало времени. Что это работа, огромные деньги, контракт, который расторгнуть не имею права — на вечеринке всё подписали.
Но в глубине души огорчаюсь. Наверное, мне бы хотелось, что Максим разозлился и рявкнул лететь домой немедленно.
На кону слишком большие деньги. Мы все ведем себя разумно.
Колéт мельтешит то тут, то там. К следующим выходным девушка становится чуть ли не моей тенью, то булавкой уколет, то краской обольет, то пролезет в номер и выключит отопление — мелкие пакости, которые выбешивают меня, но веселят Кристофа и Рибу.
— Это же Колéт! — повторяют они. — Она темпераментная!
«Она ненормальная, еще и наркоманка», — думаю я про себя, опасаясь, как бы та не вытворила что-то посерьезнее. В погоне за графом, его славой и деньгами, бешеной темнокожей анорексичке может прийти в голову и кислотой плеснуть.
К концу следующей недели ощущаю неимоверную усталость и одно желание — попасть домой.
Свекры и няня по-прежнему присылают фотографии и видео о каждом шаге Виты. Максим звонит каждый день, но говорим не так много. Он всё время занят, и из-за этого я тоже переживаю.
В субботу мы летим в Испанию на последние съемки рекламы духов. И так выходит, что эта сумасшедшая сидит позади меня в самолете, и всю дорого пинает в спину. Проливает на ногу как бы случайно кипяток. Мажет макушку тушью.
Господи, ей двадцать три или семь?!
Граф спускает любовнице всё, может, правда ее так любит, или до сих пор обижен, что я не разделила с ним триновский экстаз. Иван просит не обращать внимания и вести себя как взрослая — впереди сложные съемки, но в конце первого же дня я впадаю в истерику.
Сказывается одиночество, потому что Макс не звонит. И когда я обнаруживаю, что эта дура Колéт пробралась в мой номер и перепачкала платье для вечеринки в старинном замке, сжимаю кулаки и рычу.
Сегодня свадьба какого-то известного бизнесмена, будет много гостей. Мы весь день снимали, я ощущая себя выжатым лимоном, но идти надо. Это в рамках рекламной компании.
Иван за час находит подходящий наряд, он не верит, что прошлый испортила Колет, или ему выгодно не верить. Ругает меня и просит относиться к дизайнерским шмоткам внимательнее.
Еще четыре дня. Четыре дня работы и домой.
Колéт встречает у входа и толкает меня плечом. Я делаю знак, что надо поговорить. Мы проходим в небольшую комнату, закрываем дверь. Начинаю объяснять, что не собираюсь вмешиваться в ее отношения, но она как с цепи срывается: кричит, топает ногами, французская абсценная лексика ручьем льется. Я такое уже видела у девочек, похоже на ломку. Полностью неадекватное поведение.
Пытаюсь на английском и л