Даже Саакашвили может.
Тяжелые одеяла могут сохранять и удерживать все переживания. Хорошие. Преданные.
Впереди очень много маленьких сложных узлов и каждый нужно развязывать. У меня бесчисленное число фронтов, и на каждом нужно все успевать. Но, а как иначе…
Будь счастлив Там.
Кожев пишет:
Господство есть экзистенциальный тупик. Господин способен либо оскотиниться в наслаждении, либо погибнуть на поле боя, но он не может жить сознательно, являясь удовлетворенным сущим.[136]
Середина рабочего дня. Я пишу музыку. Села на 10 минут записать для монтажа фрагмент. Закончила через час с двумя треками.
Брата бабушки увезли в больницу. Мама все время рядом с ковид-пациентами. Она единственный, кому не надо болеть из нашей семьи. Бабушка вроде чуть легче, но все равно не ясно. Мама не спала несколько дней. Я вдалеке и совершенно не знаю, чем мне помочь.
Вроде плодотворной день, но с какими-то провалами. Надеюсь, в целом, зачет за него получу.
Я держала на руках умирающий день. Как мадонна младенца. Моя мать держала на руках умирающего пожилого человека. Бабушка лежала спокойно, еще была жизнь в детях войны.
Я тебя[137] вспоминать стала. Не хотела. Забыть хотела от злости и негодования. На тот день, на те дни. Но стала вспоминать. В Дагестане помню, как на Каспии сначала выступали, потом я брала синхроны у тебя, потом пили, пели, потом танцевали с министрами Дагестана. Потом опять пили. Да так, что ты еле-еле на ногах стоял. А я, конечно, стояла. Потом снова пили. И шли рядом с горами. А еще раньше нас с тобой арестовала дагестанская милиция за курение в неположенном месте. А еще мы в городе Берлин. Виделись в аэропорту. А потом снова интервью. А потом пластинки и улицы. И небо над[138]…
Ну какого же черта ты умер…
Вернись. Как угодно, но хотя бы как-то…
А где мертвых на живых меняют и наоборот?
А мое последнее сообщение Вы не прослушали, Андрей[139]. Я не знала, что внезапно мне станет вас так сильно не хватать. Не хватать именно мимолетного, внимательного. Не хватать рассказа о том, как вы на фронте снимали все, всех. Видели тех, кого нет, и тех, кто есть. Читали «Ноомахию»[140]. И были окружены курдскими отрядами. Как вы ехали в пустыни, и там был в центре ларек с пищей. Самой вкусной на Ближнем Востоке. Чай на кухне Гинтовта[141]. На которой я почти не была.
Андрей. А вы добрались? А вы переправились на тот берег? Просить дать знак – значит просить Вас возвращаться, но Вы исчерпали время здесь. Теперь Вы только там. И мы увидимся. Силы будут там. Умирает тело и в последние минуты видит все.
Андрей Ирышков в Сирии.
И пять минут после смерти тоже видит. Шаг до того, чтобы поставить Coil.[142]
Это февраль. Февраль, например, 2019 года, когда дни слепленные были между собой и темнело надолго. И не было веры в весну. А были черные ночи, темные ночи на севере. И почему-то нелепые концерты ПТВП[143] и разговоры на холоде, о социологии и о Дамаскине или Оригене[144]. Зачем я вообще говорила на концерте ПТВП об Оригене?! Зачем я вообще была на том концерте?! Зачем я посмотрела в ту сторону?! Разговаривала. Узнавала. Теряла месяцы. Переезжала в черный город. Оставалась там. Старалась стать правильней. И в этой праведности потеряла все найденное в тех странных концертах и ночах, которые были бесконечными. Я только потому и переехала, что там ночи длиннее. И что можно идти по холоду. И под ногами слякотные пятна. Вывернутое наизнанку внутреннее.
Как хорошо… Тогда были концерты. Несколько. Очень много стаканов. Странные песни. Крик. Небо. Зачем я пошла тогда на концерт ПТВП…
Я больше не люблю ПТВП. Впрочем, никогда и не любила. А пошла на концерт «Красное» в красной кофте. Накануне на Смоленском. Ночью. Искали Юфита[145]. Нашли Лорку[146] обоженный том. Это кладбище винное. Шли. Боялась собак и подснежников.
Раз уж про 2019 год…
2019 год[147].
Я не знаю, какие звезды зажигаются над Дамаском и загораются ли они вообще, видно ли их сквозь пленку мартовского дождя или синее полотно мартовского полудня… Но если они зажигаются, то в них живут тысячи невинно погибших душ, освещая дорогу воинам света.
Когда входишь в мечеть Омейядов, где, согласно пророчествам, придет Христос и закончится «время», изнутри становится «одержимо». Тут и храм Юпитера, и христиане, в свое время даже мирно сосуществовавшие с мусульманами, а потом и немирные мусульмане. Тут голова Иоанна Крестителя, тут мощи неведомых святых. Тут исток и конец. Это земля «последних времен».
Дарья в Сирии
Едем по пригороду Дамаска – везде мертвые стоят пеленой, живые – но живые другого мира, руины, в Маалуле у икон исцарапаны лики (на мозаиках). Святой источник подавляет талой горной водой скорбь.
Странно приезжать на фронт, когда война завершена, а от былого столкновения остались лишь руины. Страшный город Алеппо – древнейший. Стоит крепость на вершине горы, а вокруг разрушенные здания.
Цветущий ресторан, граничащий с обломками былой жизни. Здесь так странно и непривычно – будто бы ты опоздал, будто бы ты и виноват, будто бы ты сам все это допустил.
Ветер теплый в Алеппо. На стене у офиса партии БААС – жертвы террористов: пали в неравном бою. Город был осажден несколько лет, иногда, бывало, не было ни электричества, ни воды, а люди не сдавались. Как можно любить так жизнь, чтобы не сдаться тогда, когда нет никакой надежды?
Здесь страшно – пустота и раскрошенные здания. Наверное, вот в том окне когда-то рождались дети, играли подростки, делали домашние задания студенты и ругались влюбленные.
Я чувствую, будто опоздала. Поздно. Странное чувство не покидает – чувство смерти. То ли это мертвые снова поют песни на арабском, то ли моя зовет меня.
Террористы не покинули регион – небольшие формирования до сих пор рядом – 3–5 километров. Они здесь, звери Даджала[148]. За спиной.
MRAK TVOIH GLAZ[149]
Снился сон будто 20 человек упали в яму и погибли. Их кровью на стене было написано какое-то арабское слово. Снились террористы. Страшно было среди руин. Лица. Тяжелый взгляд, если застать человека резким взглядом врасплох. Сквозь пелену пасмурного неба видно странное солнце. Его здесь, наверное, проклинали.
Страна Иова.
Над Латакией был шторм – прилетели в другое место. Хама. Там вчера был неподалеку от аэропорта терракт, погибли 20 человек. Хотя зона очищена от террористов.
Публикую старое. 2019-ый год.
MRAK TVOIH GLAZ:
Петроград – город утонченный. Тут дома будто бы воюют между собой – как белые с красными. Вот кирпичный – обостренный, революционный, неприкрыто 20-х годов. А вот рядом увядающий дом – белый офицер с потухшим взглядом стареющих окон и утомленным фасадом.
Вот – сад, Таврический – тут будто бы белые офицеры в фуражках танцуют вальс с дамами, в чьих руках таинственной вязью расплетаются линии, мягко уходя своим шлейфом белого лепестка в небесную высь белых ночей.
Над Петроградом шли темные тучи, закрывая своими холстами голубое, как одна из работ Кандинского, небо. Серые умиротворенные крыши стояли нетленно. В окне виднелось странное здание круглой заточки, и иногда проносился свист чаек. Я где-то неподалеку от моря, и это где-то было мне необходимо для того, чтобы выжить.
Нас познакомили мертвые,
Сквозь февральские ночи блеклые,
что я проводила на питерских кладбищах,
тайных потомках древнеязыческих капищ.
Нас познакомили мертвые,
они взяли за это плату кровью,
они брали заранее взятки болью,
они питались только туманами и небесной солью.
Нас познакомили мертвые,
Их часы сбивчивы, сонные,
Их зрачки потухшие, плотные,
их дыхание похоже на все сразу наши с тобой сезоны.
Под теми руками склонялись ивы послеполуденные,
под тем взглядом рассвет падал навзничь в заливы.
От той улыбки рассыпались песчаные сфинксы,
от той нежности истлевал гранит набережных.
От того слова беседы и содержания изнутри все стало выжженным.
5 минут перед эшафотом – это и 10 и 20, и 40 дней. И две секунды, пока закрываются твои веки и вновь открываются. Это 5 твоих слов, умноженных моей тишиной на 200.
5 минут перед эшафотом – это одно твое слово, вскользь брошенное, сложно подобранное, одно твое прикосновение неловкое, пытающееся все исправить.
5 минут перед эшафотом – это твой монолог. От которого либо в небо, либо под него, либо на землю, либо под землю.
5 минут перед эшафотом – это то, что я узнала. От тебя. Сегодня.
Синее небо из окна коммуналки и окна новой квартиры это очень, очень, очень синее небо.
Как хорошо дышать этим воздухом залива. Этим воздухом, в котором трупы. Трупы, закопанные в дюнах. Спасибо, что я здесь.