И меня окуните в те – далекие, и все проходит, и жизни уходят, и умирают, и хоронят, и новые свадьбы играют. И даже на линии ада есть жизнь, и дети ходят в школу, и есть силы, и есть дух, и есть ветры – и есть цветы…
Парфюмерная вода La Haine[238]. Я нашла два аромата, которые меня интересуют – «Ненависть» и запах метро. Резина.
В Норильске олень поехал на автобусе, потому что олени тоже устают, – рассказала РИА Новости хозяйка. «На своих ногах устаем, она у меня не ездовая. Мы идем с тундры, где пешочком, где люди нам помогают до города. Мы с мероприятия возвращались и решили поехать на автобусе. Он был пустой, человек пять. Никому мы не мешали. Водитель, конечно, сопротивлялся, но потом смилостивился и довез нас до нужной остановки. Дальше пошли своим ходом».
Когда это прекратится?
Хочу духи! La haine. Ненависть.
Вы, наверное, догадываетесь, что в отражении вижу Я.
Как много перед глазами проносится домов, людей, событий и энергий. И я среди этого. Нет ни единого права дозволять меланхолии править.
А я вспомнила, что когда-то лет восемь назад я грустила под треки Aidan Baker.[239] 24 hours, например.
Хочется просто лечь. В простыни. Уютно. И свечи. Или нет. Просто лечь, и чтобы кто-то читал вслух «Русских демономанов»[240]. Русских. Демономанов. Кто-то.
Я почему-то хотела додержаться на Радио КП до декабрьского. До темных вечеров и поздних рассветов. До елки и мандаринных духов. Но все, что сбывается, сбывается резко и за меня. Будто ведут.
У меня два красивых платья, две юбки и один пиджак. Час пятнадцать до высокой башни. И снова повестка. При этом почти нет сил так, что я падаю и кружится голова. Хотя вроде бы ничего и не сделано за день. Усталость и даже нету силы сделать ритуальные упражнения, чтобы замечательной осанкой пронзить все эти красивые платья.
Решительно настроена выкинуть половину своей комнаты и избавиться от ненужных вещей. И решительно поставила себе цель сделать это до воскресенья.
Надо сесть. Написать колонку (Завтра). Даже две. Вообще, добраться до телеграмм канала, от которого уже идет массовая отписка. Кому какое дело, что мне плохо? Бывает и плохо, бывает и нет. Прорыв не зависит от потери бойца. Отряд и не заметил[241]. Не быть грустным мотыльком. Не быть обугленным. Почему-то волнами наступает нежность, а потом истлевает. Воспроизведение ритма снега. Острое, и далее тающее. Город. Улицы становятся утром холодными. А ночью отталкивающими. Не хватает тепла. Мне не хватает тепла. «Сделай больно – приласкай». Где-то была такая надпись (внутри), курсе на первом. Несмотря на внешнюю статность и широкие имперские плечи (у меня просто сердце огромное и светлое – вот потому и широка!), я хрупкая. Похожа на венецианское стекло. Таю. На асфальте.
Я так люблю слушать голоса. Слушаю Юлю. Подруга из самого давнего времени. С которой давно не общалась.
Темник и плитник. Я два дня подряд забыла пить магний и бежать по несколько километров. В офисе все завалено едой. И много людей. Он живой. И я тоже немного. Хочу увидеть труд и заплакать, потом уехать, пройти, как Вергилий, по аду. И вернуться вновь в город, на башнях которого сияют звезды Донбасса.
Купила мясо рапана, чтобы лучше понимать аргументацию Той стороны.
О, снова этот стиль. Нет сил чтобы заснуть.
Иногда все-таки, я обнаруживаю внутри черты рыцарского служения. Силу и одиночество вселенского масштаба. И это – залог того, что когда-нибудь, Идеи, в которые мы верим и которые славим, восторжествуют.
Именно это бесконечная сила, которая рождается из осознанного одиночества.
Даже на самом далеком посту всегда есть часовой[242].
Сижу посреди комнаты. В это время должна была бы не сидеть. И птицы из груди вылетают, продирая клювами ребра и хрупкую кожу и оставляя пустоту, способную на крик. Не меня навалились вещи. Мертвые. Старые. Теперь понимаю, почему я все время уезжаю и пытаюсь уехать. Я погребена под прошлым летом, которое пытается меня затянуть в себя.
Здравствуйте. Мне очень плохо. И плачу.
Может, взять и вместо тех моментов, когда я в одну точку смотрю, начать заниматься спортом. Тогда за день будет выходить 5 часов тренировки, тогда за день можно иссушить себя. Интересно. Задумалась о теле. Почему-то сухость напоминает что-то очень правильное. Будто бы сухое тело, тело мумии смиренно, умело проходит границу.
Надеюсь, что когда-нибудь на финишной прямой марафона или 30 Пушкин СПб[243] у меня возьмут комментарии и зададут вопрос: «Зачем вы бегаете?». Расскажу про бегинок и размолотые в порошок кости, славящие Христа.
Никогда больше не засну. Потому что русские не спят. Я узнала, что русские не спят, и теперь буду стараться никогда не спать. Если все же я засну, считайте это влиянием моей татарской крови. Проявлением. Татарской. Крови.
Русские иногда спят,
И когда они спят,
Реки перестают течь.
И облака замирают.
И даже иногда падают, чтобы
Беречь их сон.
Это так странно
Внезапно заснуть,
Потом проснуться
А потом пытаться понять,
где сон, а где – нет.
И тюрьмы сейчас спят,
И птицы,
И асфальтовые горы,
И дома,
И даже улицы,
Которые стараются пробудиться.
Главное за рулем не заснуть: какое-то измождение…
«Безгранично велик был мир, и я был один – больное тоскующее сердце, мутящийся ум и злая, бессильная воля. «…И я сжимался от ужаса жизни, одинокий среди ночи и людей, и в самом себе не имея друга. Печальна была моя жизнь, и страшно мне было жить. Я всегда любил солнце, но свет его страшен для одиноких, как свет фонаря над бездною. Чем ярче фонарь, тем глубже пропасть, и ужасно было мое одиночество перед ярким солнцем».[244]
Ноябрь имени Ипполита Соколова[245].
Читать. Михаила Кузмина. Сегодня. Но только после «Русских Демономанов».[246] Еще не забыть – сильно читать повестку и учебник геополитики[247]. Еще. Аскетичней. Я вернулась. Безумная и верная себе.
Или просто выпила какую-то гадость и показалось… Как же хочется танцевать! Поясницу промять! Ярость жизни. Ненавижу. Тех плохих, кто плохо чинит телефон задорого.
Кинцуги. Склеить фрагменты Любви
Есть звук. Падения. Звук гулкого падения платья на пол. Когда платье ударяется о дерево. Есть звук стекла. Капель попадающих на стекло, когда ветер идет курсивом, скошенно. Есть звук шелеста поленьев в камине. Но его я давно не слышала. Есть леса и хруст ветки и шепот мха. Последний я тоже не слышала, даже когда хотела услышать. Есть звук ветра в огромных дорогах и на длинных магистралях. Звук застегнутой на платке булавки. Звук молнии. И звук внутреннего гула. Его я узнаю сразу. Есть звук шелеста одеяла. И звук тишины ночи. Есть звук захлопнувшихся ресниц. Усталого шага. Звук зажженной сигареты. Так вышло, что я покурила несколько штук в эти дни. Хотя с сигаретой связана небольшая травма. Не понравилось, и больше так нельзя делать. Есть звук коньяка и белого вина. Его тоже надо больше никогда не слышать.
Такое странное чувство, когда хочется напиться, но на самом деле не напиться. А что-то внутри взять. Разломать. Собрать заново. Выкинуть пыль и оставшиеся осколки и дальше как-то хромать. Кинцуги.[248]
Заштопайте меня нитками! Черными, неизысканно, выбиваются пусть они из белой раны моей. Закопайте меня. Причешите волосы гребнями морских волн. Оставьте бледной кожу. Забудьте меня. Не давайте жить в памяти и не вспоминайте.
Самое время делать музыкальные правки: я себя чувствую мертвой.
В технике кинцуги трещины выделяют золотом. Травмы – это и есть самое дорогое, что у нас есть.
Кажется, во мне начинает пробуждаться Чоран и закрадывается в каждую строчку, пытаясь заставить меня писать болезненные строки.
Ненавижу, когда работу делают некачественно. Ненавижу лень.
Плакать под Gloomy Sunday[249]. В gloomy Sunday.
Пусть так и будет. Как снег.
Я люблю красивых людей. Красивых полностью. А не односторонне.
Очень важное правило: всегда, даже когда ты абсолютно разряжен, на нуле – держать, гнуть свою линию. Неминуемо, неизбежно это приведет к успеху. Если ломать стену, чем угодно – пальцем, локтем, головой, ногой, ботинком, ложкой, вилкой, клинком, гранатометом, – в какой-то момент она разлетится. И вот этот волевой императив должен сопровождать все. Если ч