– Подлодка? – Начальник подался вперед, но уткнуться носом в монитор ему помешало пузо. – В нашем флоте таких нет.
Через минуту уже была вычислена примерная длина субмарины, просмотрен каталог подлодок всех сопредельных стран. Ни одна из них не подходила под параметры запечатленной на фото.
Результаты ошеломляли: вблизи территориальных вод появилась подводная лодка неизвестной конструкции и непонятной государственной принадлежности, замаскированная под парусно-моторный барк! Естественно, об этом, несмотря на позднее время, было тут же доложено диктатору.
Как принято говорить: тюрьма – не курорт. Это верно, даже когда она расположена в тропиках, а в камеру долетает шум океанических волн и шелест пальмовых листьев.
Уже смеркалось. Резко начавшийся ливень застучал по жестяной крыше тюрьмы. Темнота сползала в камеру через небольшие зарешеченные окошки под самым потолком, а забранные в проволочные колпаки лампы так и не зажглись. То ли тюремщики экономили электричество, то ли просто забыли повернуть ручку рубильника.
По возвращении в камеру о бассейне с крокодилами Алексей Флеров обмолвился лишь парой слов. Товарищи сразу уложили его на тюфяк, и Флеров потерял сознание.
Зато судовой доктор, почти все время простоявший в резиденции диктатора с плотно закрытыми глазами, красок не жалел. У него начался настоящий словесный понос. Капитан очнулся под его истерические выкрики и тут же приказал заткнуться. Странно, но сработало, и на время в камере воцарилась тишина. Моряки лишь изредка обменивались взглядами.
Российские моряки уже привыкли к шуршанию в темных углах огромных, размером с отборный финик, тараканов. Не удивляло их и то, что эти твари прекрасно умеют летать. С приходом темноты насекомые активизировались, послышалось попискивание крыс, одна из них появилась одиноким силуэтом на фоне чуть светлеющего окна, видно, и ей не хватало свежего воздуха. Влажный и зловонный воздух в камере, казалось, можно резать ножом. Но темнота принесла и облегчение. Весь остаток дня члены команды «Новочеркасска» избегали смотреть друг другу в глаза. И особенно быстро моряки отводили взгляды, когда на них смотрел капитан. Теперь же деталей, выражения лиц было не рассмотреть. Камеру наполняли шорохи, шум дождя, на тюфяках ворочались темные силуэты. Напряжение от невысказанного электризовало влажный, как невыжатая губка, грозовой воздух.
– Мы должны во всем признаться! – внезапно нарушил тишину судовой доктор.
– Может, и правда?.. – прозвучал из угла неуверенный голос.
Тут же все зашевелились.
– А что? Терять-то нам нечего.
Реплики посыпались одна за другой. Алексей Флеров вмешался не сразу, он тяжело поднялся, вышел на середину камеры, стал на единственный освещенный отблеском тюремного прожектора пятачок.
– А нам есть в чем признаваться? – спросил он.
– Плевать, – снова раздался голос из угла, – о нас все забыли, отказались, мы для них мертвецы.
– Так есть в чем сознаваться или нет? – вновь спросил капитан.
Судовой доктор тоже вышел на середину камеры, стал рядом с Флеровым. Косой луч света лег на его лицо – бледное и решительное.
– Не надо, капитан, меня учить, как любить Родину. Всю жизнь учили: и в детском садике, и в школе, и в мореходке, и на службе. А кто учил Родину, как нас любить?
В ответ темнота отозвалась согласным гулом.
– Надо спасаться самим, а не ждать.
– Хрен с ними, скажем перед видеокамерами, что мы наркоманы и алкаши, помешанные на убийствах детей. У нас-то дома семьи, если мы тут останемся – кто наших детей кормить будет?
– Ты хорошо подумал, что предлагаешь?
– У всех нас было время хорошо подумать. Я перестал сомневаться сразу, как только на крокодилов посмотрел. Капитаном ты был на «Новочеркасске», а теперь мы все в одинаковом положении. И не надо нам указывать. Теперь каждый сам за себя.
– Ошибаешься, – хрипло промолвил капитан, – нам поставили условие – подписать коллективное признание. По одиночке не спасешься.
– Все большинство решает! – заявил доктор. – Как люди скажут, так и будет. Кто за то, чтобы признаться? – произнес он и первым поднял руку.
– Я готов.
– И я.
– И мы так думаем… – звучало из разных углов камеры. На слух Флеров прикинул, что желание обвинить себя в безумных преступлениях изъявило большинство команды.
– Ну, что же ты, капитан, – торжествующе воскликнул судовой доктор, – спрашивай. Кто против?
Алексей Флеров не стал искушать судьбу, играя в тюремную демократию. Собрав силы, он ударил врача кулаком в челюсть. Не ожидавший удара, тот отлетел к стене.
– Ах, ты так?
Благоразумие все же победило, боцман навалился на доктора, заломил ему руку. К капитану никто не рисковал приблизиться.
– Вы что, не понимаете, они же только и ждут, когда мы перегрыземся между собой… – Алексей Флеров не успел договорить, над головами моряков резко вспыхнул яркий свет.
Боцман тут же отпустил руку доктора, помог ему сесть. Все пленники чувствовали себя неловко. Лязгнула «кормушка» в стальной двери камеры.
– Встать, лицом к стене! – послышался из нее голос.
Двое африканцев в грязных халатах вкатили в камеру столик-тележку. На верхнем ярусе в чане плескалось что-то горячее, на нижнем – криво высилась стопка посуды. Белозубый раздатчик весело улыбался, черпал из чана баланду, плюхал ее в миски и, не дожидаясь, пока их возьмут пленники, ставил рядком на бетонном полу. Прямо на пол легли и подгоревшие хлебные лепешки. Все это он проделал молниеносно, с видом профессионального фокусника.
Металлическая дверь вновь лязгнула, на этот раз уже закрывшись.
– Эту дрянь есть нельзя, – пряча взгляд, проговорил судовой доктор, – это я вам как медик говорю.
Капитан Флеров взял двумя руками тарелку, понюхал:
– Дрянь, согласен. Но, чтобы сопротивляться, надо иметь силы.
– Сопротивляться… а как?
Капитан с усилием проглотил ложку горячей баланды, откусил край лепешки.
– Хлеб съедобный. Если ничего не делать, освобождения не дождемся. Надо попытаться разоружить охрану и бежать.
– Легко сказать, трудно сделать.
– Если бы мы не выясняли сейчас, кто из нас больше Родину любит, то могли бы во время раздачи вырваться из камеры, разоружить охрану, – уверенно говорил капитан, – они даже дверь не закрывали.
– Прошлый раз через «кормушку» пайку раздавали. Да и кто знает, что там – снаружи?
И тут из-за зарешеченных окошек долетели заунывные звуки автомобильной сирены, полыхнули вспышки мигалки. Об ужине пленники тут же забыли. Боцман и механик сложили руки замком, судовой доктор, как самый легкий, стал на него, подтянулся и повис на решетке.
– Что там?
Все надеялись, что в конце концов к ним сумел пробиться российский консул из Танзании, но боялись произнести это вслух, чтобы не сглазить.
– Хрен его поймет, какой-то местный, одет как клоун. Ни одной белой рожи.
Вскоре в коридоре послышалась торопливая беготня охраны. Металлическая дверь отворилась без всяких предупредительных выкриков. На пороге стоял Бамбучо Костяна собственной персоной, свой знаменитый посох он держал с таким видом, будто, опираясь на него, прошел весь путь от родной деревни пешком. За его спиной, пресекая всякую надежду вырваться из камеры, высились два охранника с автоматами на изготовку.
Молчание длилось минуту, а то и больше. Наряд главного колдуна африканской диктатуры смотрелся впечатляюще.
– Добрый вечер, – вкрадчиво по-русски проговорил министр информации и пропаганды.
Голос его звучал так вкрадчиво, что пленники невольно поздоровались в ответ. Костяна покосился на миску с баландой, сделал жест одному из охранников. Вскоре в камеру ввели почерневшего от ужаса тюремного повара – он хотел упасть перед Костяна на колени, но его держали под руки.
– А теперь сам съешь то, что приготовил, – с металлом в голосе распорядился министр.
Повар стал жадно хлебать баланду, понимая, что единственный шанс уцелеть – делать вид, что зловонный отвар из гнилых овощей и бананов – его любимое кушанье. Пока шла принудительная дегустация, в камеру привели и следователей-садистов.
Русские моряки не могли понять, что происходит.
– Пытали? – разглядывая синяки на теле капитана Флерова, змеей просвистел колдун.
– Мы… нам… приказали…
– Кто бы вам что ни приказывал, – строго проговорил Бамбучо Костяна, – закон и конституция нашей свободной страны, гарантом которой является Его Высокопревосходительство, превыше всего. А конституция запрещает пытки. Мы же не дикари какие-нибудь, а культурный и высокодуховный африканский народ.
– Они же…
– Пока наш самый справедливый в мире суд не признал их виновными, и неизвестно – признает ли, – притворно вздохнул колдун и обратился к морякам: – Мы вынуждены держать вас здесь лишь потому, что боимся народного гнева, ради вашей же безопасности. Но всегда найдутся слишком рьяные службисты. Прошу извинить их. До меня дошли слухи, что с вами обходятся неподобающим образом. И я решил лично проверить, так ли это. Уверяю вас, господин президент Азариас Лулу не в курсе происходящего.
Флеров и сокамерники опешили от неожиданного визита и не знали, что и сказать. Бамбучо Костяна тем временем творил чудеса гуманности и либерализма. В камеру было принесено постельное белье и поставлены топчаны – по одному на пленника. Вертухай сбегал в магазин, принес купленные на собственные деньги продукты и пиво.
Колдун еще раз извинился перед пленниками за плохое обращение, пообещал, что теперь с ними станут обращаться значительно лучше:
– Вы должны понимать, в России правоохранительные органы тоже работают небезупречно.
Дверь наконец закрылась. В коридоре стихла беготня. За окном прозвучала сирена отъезжающего эскорта. Судовой доктор недоуменно смотрел на пакеты с продуктами, на упаковки с пивом.
– А почему он так?
– Их понять сложно, – подумав, сказал капитан.