Он посидел, позевал, прошелся глазами по надписям, которые щедро украшали голую фанеру. Арестанты, как правило, оставляли здесь свои имена и даты отсидки. Владик отыскал свою прежнюю роспись: «Кабул 20 января 2008 года. Да здравствуют крылья свободы!» Это написал он, когда посадили первый раз (не надолго, на три часа, за то, что после отбоя читал с фонариком под одеялом книжку «Приключения Карика и Вали»). Сейчас Кабул достал из щели за фанериной карандашный огрызок и нацарапал на свободном месте: «Кабул, 15 мая 2008 г.». А чуть в сторонке: «Аннушка дура». После этого он ощутил в душе облегчение. Сел на «нары», отодрал от щиколотки засохшую болячку, отвалился к стенке и стал вспоминать планету «Земляника», на которой водятся красные кони. Планета придумалась у него – еще давно – сама собой, и кони на ней были добрые: длинногривые и губастые…
Через час лязгнула снаружи щеколда, и появилась практикантка Вера. Хорошая, кудрявая и веселая. Таких вот молоденьких студенток иногда посылали в детдом из педучилища на практику. Ребята к ним буквально прикипали, но практика заканчивалась быстро, и девушки исчезали. У многих от этого была большая грусть (а иногда и слезы).
– Привет, жертва режима! За что тебя сюда?
– За Аннушку. Петь заставляла, а я не стал.
– А почему?
– Потому что вопит слишком громко… Если бы только на меня, а то и на Вовку Винтика, а он еще маленький, сразу в слезы… Я и говорю: «Пойте тогда сами про наше солнечное детство…» А она меня к Юрьичу…
– Трудная у тебя жизнь, Владик… – Она никогда не говорила ему «Кабул».
– Обыкновенная, – сказал он. – У всех такая…
– Ну… да. У всех, кто в детдомах…
Вера принесла с собой берестяной баульчик. Теперь открыла его и достала маленький термос, кружку и салфеточный сверток. Кружку поставила на скамью, налила из термоса горячий какао. В свертке оказалась большущая ватрушка с творогом.
– Подкрепись, узник, ужин тебе, видимо, не светит…
Кабул вцепился в теплую ватрушку зубами, глотнул какао. Да, бывают в жизни радостные моменты. Между двумя глотками он сказал сквозь жеванье:
– Вера, спасибо… А тебе не попадет, что ты сюда, ко мне…
– А я не боюсь. На меня много не поорешь. – И стала вдруг не улыбчивой, а серьезной, со сведенными кучерявыми бровями.
Кабул доглотал из кружки, собрал на ладонь крошки и бросил в рот. Подышал, помолчал. Снова дотянулся до щиколотки, пальцем промокнул росинку крови на месте оторванной болячки.
Вера пригляделась.
– Подожди-ка… Что у вас тут за привычка расчесывать царапины…
Она достала из баульчика косметичку, а из нее кружевной платочек и пузырек с духами. Пропитала ими тонкую ткань. Прижала ее к алой точке на ноге Владика.
– Щиплет?
– Не-а…
– Это плохо. Должно щипать, чтобы убилась вся зараза…
– Ой, щиплет… маленько…
– Вот и хорошо… Владик, а можно задать тебе один вопрос?
– Хоть сто! – благодарно сказал он и незаметно придвинулся к Вере. От нее пахло духами и чем-то еще непонятно-хорошим. Возможно, густыми кудряшками прически.
– Слушай, Владик, а ты всегда жил в детдомах? Без родителей? – полушепотом спросила Вера.
– Всегда… – Кабул уперся подбородком в обтянутое хэбэшной штаниной колено.
– И… совсем не помнишь маму и папу?
– Я даже не знаю, кто они. Мне говорили, что в дом малютки меня принесли почти что новорожденного… Вроде бы родители погибли под обстрелом, но как их звали, узнать не удалось…
Вера взяла его за плечо.
– Я тоже росла совсем без мамы. Она умерла при моем рождении…
– Ты детдомовская?!
– Нет, я жила с отцом…
– Это все же не интернат, – умудренно заметил Кабул. Среди ребят – и в малышовом детдоме, и здесь, в интернате – часто велись разговоры: кто совсем сирота, а кто не совсем, и если «не совсем», то у кого, где и какие есть родители. Те, у кого они есть, были счастливцами. Например, если даже мать спилась, а отец в тюрьме, все равно оставалась хоть капельная надежда: вдруг в будущем все наладится? Вдруг они однажды появятся и скажут: «Пойдем домой…» Ходили даже слухи, что где-то когда-то такое случалось…
– Да, конечно, – согласилась Вера. – Папа хороший. Это замечательно, что он есть… Но самое замечательное, что однажды он сказал мне простую и… такую очень прочную вещь…
– Какую? – шепнул Кабул и почему-то встревожился.
– Вот такую. Он сказал: «Верочка, несмотря ни на что, у тебя все равно есть мама…»
– Как это? – выдохнул Кабул.
– Я тоже ахнула: «Как это?» И даже перепугалась: может, решил жениться? И тогда – мачеха? А он объяснил… Хочешь, я это объясню тебе?
Владик понял, что сейчас откроется небывалая тайна.
– Да… да, я хочу…
– Тогда по порядку… Человеческая жизнь главным образом состоит из прошлого. То, что ожидается в будущем – его еще нет. Не было. А то, что сейчас, – оно очень моментальное сейчас. А самое большое в жизни – то, что уже было. Ну, недаром же, когда человек думает о жизни, он обязательно вспоминает, какая она была… А раз была, значит, есть… Понимаешь меня?
– М-м… – осторожно сказал Кабул.
– Ну, посмотри. Вот вчера вам читали «Руслана и Людмилу» поэта Пушкина. Эта книга есть сейчас. Но если бы раньше не было Пушкина, никогда не было бы книги. Значит, он тоже есть – всегда… Если бы не было мам, не было бы меня и тебя… А раз мы есть на свете, они тоже есть. Их можно вспоминать и можно… представлять живыми, будто они рядом…
Теперь Кабул понимал. Он сказал с трудом:
– Тебе… хорошо. У тебя, наверно, фотки сохранились. И ты знаешь, как ее звали… зовут… А у меня что?
– А у тебя… а тебе известно, что она все равно была, значит, есть. Ну, пусть не знаешь имени и не видел лица. Но ты можешь представить. Пускай даже не очень ясно, а будто в сумерках, полутень. Словно она подходит сзади и гладит по голове: «Владик, это я…»
Короткий, как удар, плач едва не рванулся из него. И тогда было бы не остановить. Но Кабул в последний миг сдержался. Закусил губу и совсем крепко прижался к Вере.
Распахнулась дверь, и возникла воспитательница. Наталья Зиновьевна.
– Иванов!.. Ой, Вера… Вера Олеговна, а вы здесь… зачем? Вы… как-то странно обнимаетесь и…
– Не странно, а по-приятельски. Провожу доверительную воспитательную беседу. Чтобы мальчик не спорил со старшими…
Она переглянулась с Кабулом, и оба хихикнули про себя. Наталья Зиновьевна покивала:
– А! Это хорошо… Иванов, иди, надень чистые брюки и рубашку, там пришли люди, которые хотят с тобой познакомиться…
Это что за новости?.. Кому нужен детдомовский пацан Иванов? Кабул даже струсил и чуть не сказал: «А че я сделал?» Но жизнь научила, что задавать лишние вопросы (особенно такие тупые) не следует: нарвешься на какую-нибудь неласковость…
Оказалось, что бояться не следовало! Наоборот! Случилось чудо! Оно иногда случается в малышовых детдомах, но в таких вот, которые для школьников, это очень редкое событие. Недели две назад интернатский хор выступал перед работниками кондитерской фабрики «Сладкая радуга» (которые считались шефами детдомовцев), и там на светловолосого певца Владика Иванова положила глаз супружеская пара. («Море, ты слышишь, море! Твоим матросом хочу я стать…») Это были начальник цеха Андрей Кириллович и старший бухгалтер Эмилия Борисовна. Переметовы… И вот теперь:
– Владик, нам очень понравилось, как ты поешь… – И это означало, конечно: «Мальчик, ты вообще понравился нам». – Ты не против, если мы пригласим тебя в гости?
Конечно, он был не против! Такое событие в однообразии интернатской жизни!
В доме у Переметовых оказалось замечательно! Во-первых, потому что это был настоящий дом. Вернее, отдельная трехкомнатная квартира. Не интернатские спальни с рядами одинаково застеленных коек и запахом хлорки – еле заметным, но неистребимым. Во-вторых, сами Переметовы оказались замечательные. Правда, Андрей Кириллович – сдержанный такой, все время думающий о чем-то своем, но добрый. Он дал Кабулу большущий морской бинокль (Кабул чуть не уронил), сказал:
– Можешь посмотреть с балкона, видно полгорода.
И правда, вид был удивительный: широченные улицы, высотки, эстакады… Кабул впервые понял, в каком громадном городе он живет…
А Эмилия Борисовна, то есть тетя Эма, прямо источала теплоту и ласковость:
– Владичек, тебе нравится у нас? Пойдем, я угощу тебя ананасом, малыш… А хочешь поиграть за компьютером? Андрюша, покажи Владику, как включать этот агрегат…
Так он оказался у компьютера, от которого никто не прогонял. В интернате-то посидеть перед монитором и клавиатурой удавалось не часто, там всегда паслись старшаки, а у мелких занятия по информатике бывали только изредка, через пень-колоду…
Он давил клавиши почти наугад, удивляясь радостному цветному беспорядку, который возникал на экране. А тетя Эма подходила со спины, обнимала его за плечи.
– Играй, играй, Соловушка. Мы рады, что тебе хорошо…
А потом еще раз в гости, еще…
– А хочешь пожить у нас недельку? Мы втроем съездим к нашим друзьям на дачу в Орехово…
Еще бы он не хотел! Плохо было одно: после таких праздников приходилось возвращаться в интернат… Но вот наступил день, когда возвращаться стало не надо.
В общем-то, к этому все и шло:
– Если ты согласен, то можешь жить с нами всегда. Будешь нашим сыном…
Он ткнулся лицом тете Эме в мягкую грудь. От шелкового платья пахло, как от клумбы…
– Ты можешь говорить мне «мама»… – не то разрешила, не то попросила Эмилия Борисовна.
Тогда он отодвинул лицо. Стал смотреть вниз.
– А можно… я буду говорить «мама Эма»?
– Д… да, конечно… Конечно, Владичек. Но почему не просто «мама»? Разве я не гожусь?
Он прошептал, вдыхая клумбовый запах:
– Тетя Эма, но у меня ведь есть мама…
Она отодвинулась, будто от толчка.
– Это… почему есть? Она где? Нам ничего не говорили…
– Да никто и не знает… Я не так объяснил. Она