Шили и поодиночке, и вместе. Вон – горизонт заштопан. Иным такое и не удумать, но я-то вижу! Сборочка на нем, нитка грубая, темная. Здесь всегда дорога была, с тех времен, как людьми правили князья. По дороге и ходили, и гонцов слали. Я так разумею: если сборку выпустить да свободу канве дать, дорога вдвое удлинится. И чем она такая – длинная – князю нехороша сделалась? Воровать-то и на короткой меньше не стали, вот уж что шаар доказал крепко да неоспоримо, всей гнилой жизнью своей, всей чередой гнильцов, до него на место доходное встававших. Ну, да ладно, пусть его, не ко времени разговор.
Потянули нитку, смяли канву – и укоротили дорогу. Замокают складки, нет урожаев. Теснится явь, неможется ей – деревни у дороги не живут, зверь уходит. Зато, как война началась, выры от побережья в самое сердце края и пожаловали. И вот тут все сработало, вдвое дорога и им короче сделалась…
А болото, что мы вчера оставили позади? Ямина, вмятина в канве. Это, надо полагать, позже проковыряли. Всё ту же войну нескладную выправляя, чтобы половчее злодеев клешнятых бить. В болоте топить. Сами его бездонное устроили, сами и увязли. Канва шуток не любит. Мстит-хрустит, рваные лохмотья из себя выбрасывает ядом туманов, болью своей никому не даёт тихого сна, здоровье вытягивает, жизнь укорачивает.
Ну как за канву такую – взяться? Нет у меня даже малого, даже ничтожного права на ошибочку. На работу черновую. На запасную ниточку, не главную, не основную, для пробы в узор внесённую, штрихом пунктирным пущенную. А я ещё спрашивала, есть ли на свете белые нитки! Для меня – нет. Но туточки их нашито да узлами грубыми замотано – куда ни глянь. Черновая работа, поспешная, грубая. И нет более ровной канвы, и нет тепла под рукой, в душе песню рождающего.
Я ведь как надумала, пока Кимка меня по лесу разыскивал? Сидела я, нитки щупала и смекала: для чего мы в мир впущены – вышивальщицы? Ведь не зазря и не без цели. Велик дар, и отвечать за него надобно. Может, я и шить не могу, покуда не найду ответ… Вроде, он и вовсе простой. Чтобы Кимка жил! Не он один и не только он. Сказка чтобы не уходила, душу от детства не отлучала. Чтобы чуды и люди ладили, да понимание меж собой имели. Вместе помогали миру расти да хорошеть.
Только мы и тут не управились по правде. Люди такие. Зачем для мира шить? Кому надобны зайцы из дерюжки, детская забава… можно ведь и взрослое пошить, выгодное да важное. Вон хоть – ту кривую тропочку, что мимо трактира разбойного идет, тихая да гладкая. Так идет, что и не видны на ней люди. Мы с Марницей сидели, если по уму разобраться, возле самого оконца. Кимочку могли бы видеть, да и сами были на виду – а вот нет! Лес кругом, кусты да тишина… даже я ту работу не враз рассмотрела. Для воров ворами она заказана, большим мастером сшита – и не в добро, только в злой умысел все его старания пошли. Нитка к нитке, чисто да ровно: взгляд отвести, звук запутать, внимание отвлечь, ум заморочить. Толкни на ту тропку путника богатого – и пропал человек. С обозом пропал, как в болото с головой сиганул. Ни кругов на воде гнилой, ни разводов…
Пока все, что вижу я, работа малая. И ясно мне: не зря Кимочка к морю ведёт. Там, надо думать, я смогу рассмотреть и большую работу гнильцов, до иглы дорвавшихся. И страшно мне идти, и ноги подгибаются. Как такое избыть? Да разве мне оно – по силам? А только кому ещё? Игла – она не награда и не подарок, её не передашь и не потеряешь даже. Долг она, тяжкий долг и бремя на всю жизнь. Плоха канва? Иной нет. Нитки гнилы? Так не в них дело, душа-то твоя… из неё тянешь, а чем она наполнена – это не к миру, это все только к себе вопросы.
Ох, мысли, ох, и тошно от вас…
– Тингали, – перестань носом шмыгать и брови хмурить, – сердито отчитала Марница. – Морщинка меж бровей заляжет. Вон, как у меня. Тебе она зачем?
– Для взрослости, – так же сердито отозвалась Тинка.
– Для взрослости ум надобен, – хмыкнула Марница. – Он не в морщинах прячется. Прекрати щипать страфа за крыло! Бедняга Клык, терпит и молчит. Что ты из него тянешь?
– Не тяну. Смотрю, как его сшили. Хорошая работа. Для боя делали, но с душой, – осторожно улыбнулась Тингали. – И любовь к живому победила мастера, заказ превратила в живое дело. Иначе сгинули бы страфы вместе с войной стародавней. Маря, душечка, а можно нам отдохнуть сегодня?
– Сегодня? Нужно! – весело подмигнула Марница. – Завтра на развилок выйдем. Влево на Устру дорога, я туда веду вас. Вправо – малый короткий пусть к Хотре. Вот кто бы мне пояснил: как короткой может оказаться кривая дорога? Но она – коротка и легка. Только ходить по ней никто не любит. Душе темно и пяткам жарко.
– Потому канва чуть не лопается там, – буркнула Тингали. – Вот и прошу отдыха. Мало ли, что и как сложится… А я труса праздную. У меня в глазах рябь от чужих ниток. Свои все в колтун спутались.
– Ты мне нитками голову не морочь, – рассмеялась Марница. – Кима донимай, коль совести нет. Думаешь, не вижу, как он от твоих вопросов сутулится?
– Не спрошу более.
– И не спрашивай, – в голосе Марницы появилась угроза. – Это ясно? Не смей ему тень во взгляд поселить. Все твои сомнения того не стоят.
Ким, как много раз и прежде бывало, вынырнул из обнимающих его зеленых ветвей внезапно. Улыбнулся, показал корзинку с грибами. Яснее ясного: бегал да собирал – настроение искал, не грибы. С лесом, пусть и малым, шептался, траву гладил да змей воспитывал. Чтобы детям пятки босые не язвили.
– Кимочка, – заворковала Марница тоном, возможным для неё лишь при общении с Кимом. – Кимочка, мы отдыхать сегодня решили. Ты не в обиде будешь, коли в деревне заночуем, прямо в сарае? Клыка надобно накормить досыта да выгулять, он от шага устал, с его породой покой да неспешность во вред.
– Сарай – замечательно, – оживился Ким. – Сена бы ещё… Сено теперь собирают?
– Собирают, – кивнула Марница. – Крупный скот вымер, но бигли есть и козы целы. Козу и нитками вашими не пронять. Она, паразитка, всё жрет… Я одну чуть не зарезала. На крышу моего подворья залезла – и ну камыш наилучший глодать, словно иного корма нет!
– Не зарезала? – ревниво уточнил Ким.
– Не успела, – прищурилась Марница. – Клыку год как раз исполнился. Мелкий он был, но характер уже выказывал. Как он впился ей лапами в бока, да как голос дал… раз в жизни, а верхом на кривой козе прокатился.
– Кривой?
– Так первым делом страф выклевывает врагу глаз, такой у него обычай, – вздохнула Марница.
– Хищник ты, Клык, – с долей огорчения отметил Ким. – Да ладно, природу не переделать, ты и такой хорош. Маря, много с нас за постой возьмут? Если с сеном. Хорошим, чтобы не гниль, а сухое и душистое.
– Это я с них слуплю, и немало, – хмыкнула Марница. – Вот увидишь. Ещё умолять станут: останься да погости, пирогов отведай… Вон и тропочка. Сворачиваем? Годная тропочка, зерно вдоль проросло, значит, хлеб у них на полях. И амбары имеются.
– Я просился на сеновал, – вздохнул Ким.
Марница не ответила, хмыкнула и свернула с большой дороги на тропку, ведущую через рощу, полем, покатым лугом, в обход озерка – и к деревушке. Приятной, без нарочитой кособокости домиков и гнилых плетней, предлагающих удобство облокотившимся на них. Марница и это вслух высказала: мол, Горнива позади, тут иная земля. Побережье поближе, власти – тоже, шаары гребут, да иногда и оглядываются. Опять же, край принадлежат роду ар-Капра, в котором выры не так богаты, чтобы не следить за доходом: они склонны проверять своё имущество лично.
Говорила Марница на ходу, шагала размашисто, так что про строгость выров высказалась уже у плетня крайней избы. Сгорбленная в извечную селянскую позу борьбы с сорняками пожилая женщина тяжело, со стоном, разогнулась, прижимая одну ладонь к пояснице, а вторую ко лбу. Рассмотрела из тени руки гостей, да и пошла навстречу, неловко приволакивая ногу.
– Вы к старосте, брэми? Тогда…
– Староста сам найдётся, – безмятежно улыбнулась Марница. – У вас, хозяюшка, сеновал имеется?
– Как не быть, – удивилась женщина. Добротный, сын строил. Это ещё когда в город не подался… – женщина ссутулилась и оперлась на плетень. – Негоже нам от земли уходить, не для хороших людей город придуман, вы уж простите меня за такие слова.
– Хоть домой вернулся? – расстроился Ким, добрая душа.
– Вернулся, – губы женщины чуть дрогнули. – В порту он работал, надорвался… теперь и там не надобен, и тут ему тяжко.
– В общем, сеновал есть, – заключила Марница. – Занимаем! А староста, как появится, пусть подходит. Про крыс потолкуем.
– Да про них хоть весь год молчи, всё одно: свою долю с урожая возьмут, – вздохнула женщина без особой надежды.
Толкнула с рогатин жердь, перегораживающую дорогу более чем условно. Улыбнулась гостям, пообещала собрать ужин. Кима поманила: надо для сеновала вещей набрать, на подстилку. И пошла в дом, не любопытствуя. Хотя поглядеть было, на что. Вездесущая ребятня уже глазела. Как же! Вороной страф, без единого светлого пера. Шипит, клокочет, от седла требует себя избавить и так зло клювом щелкает – аж из бурьяна боязно вихры выказать, не то что голые ноги… Впрочем, самый умный и тут нашелся, отполз тихонечко и замелькал поодаль пятками, норовя донести новость до местного старосты.
Тингали стояла перед носом страфа и забавляла своим поведением оставшихся в засаде любителей сплетен. Объясняла боевой птице полным голосом и серьезно: нельзя огород топтать, нельзя воровать и козам глаза выклевывать, чиня ущерб хорошим людям. Клык терпел довольно долго. Потом сердито сунул Тингали свою большую лапу, прямо под ладонь – вот, видишь, и так умею, только отвяжись! Детвора запищала от восторга. Староста, уже высматривающий издали гостей, прибавил шаг.
– Брэми, вы сказали – разговор про крыс? – сразу перешел он к делу. – Это же замечательно!
– Если их много, – кивнула Марница.
– Ох, недобрые у вас шутки, брэми, – покачал головой староста. – Много их, а только хорошего в том и вовсе ничего нет. Пока-то зерно в колосе, так они и там его берут! А уж как обмолотим… – староста безнадежно махнул рукой, указуя в сторону большого тракта. – Да крысы изводят, а кабы они одни! Всяк год оттоль туча приходит. Всяк год, без единого передыху. Аккурат успевает всё загноить, да висит на едином месте неделями, крутит её, пучит. Покуда вся не выльется, и не стронется с места. Пруд наш на вырье море делает похож. Но такую беду не извести, хоть с крысами помогите. Всяко в долгу не останемся. Деньгами не богаты, но ужо пособираем маленько, поднатужимся.