Девушка долго стояла, дышала прохладным туманом и улыбалась. И совсем не страшно по настоящей канве шить. Трудно, но – не страшно. Скорее уж страшно отказаться и не сделать того, что необходимо и возможно. Прижав трехцветную кошку к груди, Тингали зашагала к сараю. Хихикнула, когда рядом – с крыши, что ли, спрыгнул? – явился Клык. Гордо тряхнул головой. И опять в клюве хвосты, много… Надо хвалить. А потом тихо пробираться на сеновал, радуясь запаху травы, шороху её и мягкости. И спать, отдыхать, заслужив сегодня сполна это право.
Утром первым проснулся Ким. Подхватился да и убежал в лес: на росу радоваться и с птицами здороваться. Потом Марница раскрыла веки, долго вспоминала свой сон про мшистый лес и серого зайца. Напилась холодного вчерашнего козьего молока из выделенных хозяйкой запасов, улыбнулась, заботливо укутала спящую Тингали. И выбралась во двор, наспех избавляя спутанные волосы от сухих травинок. Хмыкнула. Соломенную кучу и не видать. Зато имеется Клык. Уже не бегает, и ловить его не пришлось. Стоит, тяжело опустив голову. Смотрит на гору добычи и время от времени вздрагивает горлом.
– Обожрался, игрун? – прищурилась Марница. – Иди, я тебя похвалю. Ты Киму сапоги заработал, пожалуй, самые наилучшие. Не клокочи жалобно, силой тебе мясо в клюв не засовывали. Ох, глаза с поволокой… Что же мне – седло самой тащить? Ты свое брюхо видел? Ты раздулся, Клык! Дай крылья гляну. Ну, так и есть: все иглы выпустил! Боевой страф, эх ты… Их теперь месяц отращивать заново! Ну ладно, не икай. Две-то пары метальных ножей у меня есть. Обойдёмся.
Страф икнул снова, тяжело осел на правую ногу и сунул голову под крыло. Бессонная ночь требовала хоть малой передышки теперь, когда все похвалы получены.
В деревне осторожно скрипнула дверь. Утро, самое время начинать работу – а ну, как еще нельзя показаться на двор? Староста, – одобрительно усмехнулась Марница, – оказался мужиком не трусливым и не ленивым. Проснулся в числе первых и уже протаптывает в росистой траве дорожку к крайней избе. Гору страфовой добычи увидел издали и в лице изменился. Видимо, такого всё же не ожидал. Подошел с гораздо более почтительным, чем вчера, поклоном.
– Эк, вы их… колдовство освоили? – шепотом уточнил он. – Сказки-то сказывают, про дудочку…
– Вот моя дудочка, – ткнула Марница в круглый бок Клыка. – Три дня теперь на еду не взглянет. Хорошо хоть, до города не близок путь. После мясного переедания ни одно трактирное стойло его не примет менее, чем за двойную оплату.
– Я и подумать не мог, сколь полезны страфы, – поразился староста. – Полагал, брэми, они только для курьера и годны, да ещё шаарам помощники, нас стращать… А почему стойло его не примет?
– Вонюч уже к вечеру будет, – просто пояснила Марница. – В городах страфов держат на рубленой траве пополам с зерном и овощами. Не знали? Я тоже не знала раньше. Как завела, много выяснила. Их и глупыми считают, и злыми. А только как вырастишь, так и будет.
– Дорого яйцо-то обошлось? – всерьез заинтересовался староста, пристраиваясь плечом к сараю, для длинного разговора.
– Дорого. Я хотела обязательно породистого, брала в стойлах Ласмы, в южном их питомнике, там лучший молодняк вороных. У рода ар-Бахта несравненные страфы, порода чистая, без вырождения. А вот с юга, из жаркой Кафры, гонят самых мелких. И подсовывают бракованных без всякого зазрения совести.
– Все же сколь уплачено? – не унялся староста.
– Я ругалась с торговцем, как никто иной, – рассмеялась Марница. – Выродёром его обзывала! А только ни одного кархона не сбросил. Готовое прогретое яйцо из гнезда с породной вороной маткой, проклюнувшееся при мне, да еще с осмотром: чтобы птенец тоже вороной и без пестроты, сложения правильного. Такой был уговор. И это обошлось в три сотни золотом.
– Ох, ты ж… – расстроился староста. – Не по нашему достатку.
– Так и не берите вороного. Есть порода зрамских рыжих, – подсказала Марница, с наслаждением обнаружив благодарного собеседника и развивая любимую тему. – От вас неблизко, восточный берег, земли ар-Лимов. Те идут по сотне за яйцо, можно брать и пестрых по половинной цене, они неплохи. Ростом зрамские на треть пониже вороных, для боя не годны, тучноваты и должного азарта не имеют. Зато тяговиты в упряжи. Мне думается, их можно обучить выбирать сорняки. Клык тоже умеет, но ему не интересно. Язык отболтать можно, нахваливая. Потому пока хвалишь – рвет, а как замолчишь…
Марница усмехнулась и развела руками. Староста усердно закивал. Выспросил про питомник близ порта Зрам. Про то, как Клык выучился ловить крыс. Про первый год выращивания страфа и его болезни. Которых – тут староста впал в восторг – практически нет. Не болеют страфы! Могут с иной птицы клеща набрать, могут напиться холодной воды после бега и, что называется, «обезножить», могут повредить лапу, но собственных тяжких недугов, угрожающих мором и утратой вложенных денег, не имеют…
– Пожалуй, страф нам не помешает, – твердо решил староста, вновь изучая гору ночных трофеев Клыка. – Поле они сильно вытаптывают?
– Нет, если обучены ноги ставить нырком, есть такая техника хода. Вам в питомнике всё растолкуют, вы только спрашивайте основательно. Я своего годовалым водила на обучение, месяц он жил у берега, его воспитывали. Правда, это тоже недешево. Так что с сапогами и прочим?
– Уж не обижу, – староста почти расстроился от напоминания. – Как-то и говорить неловко, всё помню, всё улажу сейчас же. Может, ещё заночуете у нас, брэми? Не теперь, так на обратной дороге.
Марница задумчиво пожала плечами. Обратно! Она не знает даже прямого пути. Хотя всё равно приятно оставлять за спиной гостеприимное селение, зовущее в гости не только ради выгоды. Клык очередной раз дернул горлом – напомнил: имеется и выгода в приглашении. Но настроение не испортилось.
В путь собирали всем миром, весело и как-то, правда – от души. Сапоги выделили самые лучшие, рубах надарили аж пять, Ким сиял и благодарил. Люди несли пироги, булочки, тонкие копченые колбаски, коими славится этот край, сухофрукты. Клык тяжело дышал, часто уходил к бадейке – попить, и смотрел на гостинцы неодобрительно. Не сомневался: везти – ему… К полудню суета сборов утихла, и путники двинулись в сторону тракта. Их долго сопровождала малышня, а окончательно отстала лишь на краю леса, напоследок огласив опушку криками.
Развилок лег под ноги и вызвал заминку. Марница уверенно шагнула по большой дороге – на Устру. Но Тингали не двинулась следом. Виновато вздохнула.
– Маря, а можно нам туда? Уж так тропа испорчена, глянуть мне интересно. И боязно: она в натяг, того и гляди, лопнет. Беда может случиться.
Марница покосилась на тяжело шагающего страфа-крысоеда, невыгодного гостя любого трактира. Посмотрела на Кима, любующегося мелким кудрявым подлеском и мягкой травой неторной тропы. Громко вздохнула – и не возразила. Нашла для себя удобный довод: по дороге к Устре немало застав, да и разбойнички, по слухам, лютуют. Наконец, там имеется питомник, не вороных разводят, куда им… Но Клыка как разок увидели, ум потеряли. Весной приезжал смотритель, в ноги кланялся, звал гостить и денег сулил: прямо мечтал от Клыка получить несколько выводков. А ну как узнают безупречного страфа? Тогда запросто слух до Горнивы докатится. Ноги куда охотнее двинулись на нехожую тропу.
Хотра не самый добрый из городов побережья. Там рабский торг, порт грязен, а местный шаар рьян в соблюдении законов. Рядом граница земель ар-Бахта, имеются выры-стражи, как без них? Сидят по трактирам, напиваются белой тагги до непотребства, потом требуют запрещённой законом кланда черной – а после гуляют так, что каменные стены не всякую гулянку выдюживают… Зато вороных страфов в стойлах немало, да и слухов от гостей города намывается полная мера.
– А ведь было однажды то, что ты теперь сказала, – вдруг припомнила Марница. – Тропа лопнула, так? Близ Устры случилось. Бухта у них великолепная, равных ей нет. То есть, прежде не было. Девять лучей-причалов, которые выры гордо именовали усами города. Город-то назвали Устра, словно в укор столице кландовой, Усени… Причалы там были ровнехонькие, как по нитке. И при каждом сразу глубина, и скалы береговые высоки, всякий ветер отбивают, волну гасят… Гасили. Лет двадцать назад лопнула эта красота. Это я сейчас думаю: лопнула. Порт закрыли, всех, кто в нем некстати оказался и лишнее видел, подсадили на тант. Шаара, даже его, не пощадили. Читали на площадях повсеместно указ. Мол, порт разрушен страшным штормом. Устре надо помогать всем миром, а галеры пока что примут Синга да Хотра, на то всем капитанам договоры выправили, дав право входа и стоянки.
– Дальше, – оживился Ким, отвлекаясь от изучения зелени на обочинах.
– Ничего не знаю точно, – отмахнулась Марница. – Мне сплетню смотрители питомника рассказывали. Не вполне они были трезвы. Самая же я видела: усов-причалов ныне в порту лишь пять. И странно они смотрятся, изломами все идут, уступами. Скалы же, прикрывавшие бухту от ветров, словно цветком раскрыты, повалены да развернуты веером от глубокой воды. И еще. Говорят, бухта была невелика, от времен давней войны она такая, это мешало городу развиваться. Но ныне порт стал большой, десять лет назад начали строить три новых причала под дальние грузы.
Марница дернула полу куртки. Собрала в горсть и резко отпустила. Хмыкнула, глянула на Тингали: не так ли лопается нить, важная для тебя и видимая тебе одной? Девушка задумчиво кивнула, не отрицая возможного.
– Шить давно перестали, – тихо сказала она. – Вся работа старая. Добротно сшитому и сносу нет, душа – она не умирает в своих дарах миру. А вот времянки рушатся. Страшно мне, Маря. Я слышу, как стонет нить этой тропы. На одном волоконце она держится. Подгнила. Туча, что старосту так донимает, не зря над развилком висит. Не висит она, она движется – а только в сборке путается. Иначе и не сказать. Я бы осмелилась, пожалуй, разрезать нить, если Кимочка мне поможет да подскажет, как ловчее её выпороть, лесу вред не чиня. Деревне это пойдет в пользу. Но решиться могу, лишь миновав весь путь, за край сборки выйдя. Мало ли, как тропа прыгнет! Может, в порту люди погибли, галеры в щепу развалились, ведь даже прочный скальный камень лег раскрытым цветком…