– Дороже? – насмешка в спокойном голосе сделалась явной. – Знаю я ваши стоны. Ложь. Вот деньги. Не нравятся они вам, так и не берите. Вторую часть золота выдам в порту. Если в уме.
– Добавить бы следовало, – прогудел с возмущением детина, молчавший до сих пор.
– Так вы денег пока не берите, своей дорогой ступайте. Я догоню – добавлю, – ласково пообещал тот, кого Ким сразу определил в посредники. – Ишь, цену они желают устанавливать. Не будет ни кархона сверх оговоренного! Вы, недоумки, зачем сунулись в город? Стража видела вас, а вороных тем более рассмотрели все, кто не ленив.
– Так не было вас туточки. Мы вечёр глянули – и ну искать…
– И ну по трактирам скакать, баб веселых тискать… А как же груз? – голос высох до полнейшего и с трудом сдерживаемого бешенства. – День потратили впустую! Вас бы рыбам на корм за это. А вы золото просите. Вы на курьерских страфах из стойл ар-Бахтов повсюду разъезжаете, город сплетней о вас гудит. За это тоже приплатить?
– Нет подклювных бубенцов, отколь слуху взяться? А мешок-то, так в комнате он, целехонек, – испуганно отозвался один из тех, кого Ким обозначил для себя наёмниками.
– Неси.
– Нет! – Голос наемника окреп. – Золото на стол – мешок на стол. Токмо так. В порт мы ни ногой, не дурные. На тант вмиг подсадите! Ведома нам ваша, брэми, доброта. До утра вам срок.
Посредник долго молчал, оценивая нечто. Тонкие длинные пальцы постукивали по столешнице, выбивая ритм, годный для резвого хода галеры. Потом мужчина решился и кивнул.
– Не по моему будет, но и не по вашему. Сидите тихо. Мои иглометчики здесь, так что ни единого движения! Я скоро вернусь. Мы обменяем мешок на золото. Не утром, сейчас.
– Мы будем ждать, – охотно пообещал более говорливый наемник. Хмыкнул. – А только нет у вас иглометчиков. Страфы бы…
Посредник шевельнул рукой – и игла вошла в столешницу возле пальцев наёмника.
– Ты сиди. Ровно сиди. Ведь, – голос дрогнул сухом смехом, – знаешь мою доброту… А теперь с умом моим вполне подробно ознакомился. Ох, смотри… я и на память не жалуюсь.
Наемник замер, едва дыша и не рискуя обернуться. Трактирщик – по переднику рабочему ясно, что он – на миг возникший за стойкой, сгинул снова, унёс игломет. Посредник встал и пошёл через зал к боковой двери. На ходу бросил брезгливо:
– Люди ныне в недостатке, любые годны и всё одно – мало их, дел больше… иначе я бы вас прикопал на заднем дворе. Не вынуждайте меня передумать.
Ким усмехнулся, ощупал ставни, глянул вверх. Неудобно… Отвернулся, шагнул к вороным. Торопливо погладил сунутую под руку голову каждого. Прыгнул одним мягким движением, опираясь о толстое бревно для привязи и сразу переступил на ближнее седло, качнулся вперед-вверх, нырнул в приоткрытое оконце чердака. Тесное, неудобное, но – сладил. Недовольно изучил три крупных осиных гнезда под коньком крыши.
– Пчелы вывелись, а трупоеды жируют, – сквозь зубы отметил он, двигаясь через чердак к лестнице. – И с людьми то же. Кто работает, тот до сыта не ест и жизни сладкой не знает.
Пустой коридор предложил на выбор три двери. Лукаво щурясь, Ким помянул деда Сомру – и уверенно шагнул к правой. Присел, рассмотрел тяжелый висячий замок в проушинах. Тронул дерево, прошитое гвоздями. Трещинки послушно увеличились, проушины легли в ладонь целые, Ким переместил их на пол, осторожно учел все гвозди: не выпал ли какой. Дверь качнул без звука, глянул в комнату, темную, пустую и неприбранную. Принюхался с отвращением. Заметил мешок на столе. На миг задумался, щурясь. Удобный мешок: неприметный, пухлый, холщевый. Таких в любом хозяйстве из пяти – пять… Один как раз на чердаке завалялся.
– Груз, значит, – шепнул Ким. – А пусть-ка добряк-посредник догонит и добавит. В пользу пойдёт, в пользу. Какая сказочка занятная, новая да нарядная! Про двух жадных разбойников и три осиных гнезда в подменном мешке…
Очень скоро Ким выбрался с чердака, прыгнув на бревно для привязи страфов и оттуда соскочив наземь. Подергал поводья, с сомнением качнул головой: непрочны… Щелкнул языком, погладил птиц – да и сгинул в кустарнике, унося за спиной мешок. Напоследок приметил: рыжего страфа у привязного бревна нет. На нём, видимо, уехал посредник. Человек неприметный, и страф у него незапоминающийся.
– Да где ж тебя носило, негодяя? – выпалила Марница, едва разобрав голос Кима, тихо позвавшего с дороги.
– Где носило, оттуда уже унесло, – воровато оглянулся бывший заяц. – Ох и поспешать нам надо…
– А воняет чем? – не унялась женщина, усадив Тингали в седло и поднимая Клыка. – Идём, вот горе, сплошные переживания. У меня дрожат руки! У меня! Да я прежде… Да я ничего не боялась.
– Самый сильный страх – за родных, не за себя, – мягко улыбнулся Ким, снова оглядываясь и припускаясь бегом. – Маря, на север нам. И ходом, ходом. До леса дотянем – живы будем.
– Утешил, – огрызнулась Марница, хлопнула себя по бедру, проверяя ножи. – Ишь, отпустила самого толкового в дозор. Он расстарался: вони натащил полон мешок, а страху и вовсе без меры нагреб!
За спиной вырос невнятный дальний шум. Крики, стук, грохот – во влажной ночи звуки разносятся гулко… Зло и отчетливо заклокотали страфы. Их топот стал расти и приближаться. Марница на бегу достала ножи. Ким качнул головой и тихонько рассмеялся. Вороная пара страфов нагоняла путников резвой побежью, уверенно опознавая по запаху след нового, единогласно избранного, хозяина.
– До леса мы теперь запросто доберемся, – пообещал Ким, останавливаясь и придерживая за повод Клыка. – Не точи когти, не враги. Ты же не готов один везти нас троих?
Клык задумчиво моргнул и опустил лапу, занесенную в движении угрозы. Вороные дотопали до Кима, сунулись клювами в его ладонь. И охотно подогнули ноги, разрешая занять седла…
Далее направились побежью, позволившей достичь тракта на удивление скоро. Свернули по пустой ночной дороге к северу. Ким настоял, видя утомление страфов, на быстром шаге. Заверил: никого вблизи нет, птицы спокойны, а лес уже машет своему другу ветками с ближнего холма. Оказался, как всегда, прав. Лес выступил из тумана сразу, нарисовался узором сосновой хвои, приветствовал густым запахом трав. Вороные охотно свернули с дороги и шагнули под ветви. Ким нахмурился, повздыхал, а затем уверенно указал направление к ручью. Когда темнота загустела стоялым киселем, обещанная вода плеснула под лапами страфов.
– Славное место, – обрадовался Ким. – Светляки есть… Надо же, выжили, родные, не сгинули.
Он раскрыл ладонь и светляки сели на неё. И на ветки вокруг – тоже. Стало уютнее. Марница заинтересованно изучила вороную пару страфов, счастливым тоном похвалила Кима за удачную кражу.
– Не воровал, сами прибились птички бесхозные, – глаза Кима лукаво блеснул в полумраке. – Кашу не удалось с кухни взять, не хотел я проверять, сколь там народу прячется да друг за дружкой следит. Один мешок и уволок.
– Самый вонючий, – поморщилась Марница. – На кой ляд нам эта холщевая гниль?
– Это не гниль, – возмутился Ким, бережно опуская мешок в траву и развязывая веревку на горловине. Оттянул холстину, прощупал влажные, сильно подгнившие и несвежие, водоросли, намотанные комком. – Это груз. И он, как было обещано, в уме…
Марница вздрогнула и упала рядом, опираясь на руки и колени. Стала помогать разгребать водоросли, слой за слоем. Охнула, когда под пальцами натянулась толстая сетка, разрезала её одним из своих ножей. Ким стащил мешок до конца и отгреб гниль в сторону. В сетке лежал, плотно и безжалостно свернутый в комок, выр. Усы смяты, левая клешня – крошечная, едва намеченная – разбита, затянута серой пеной. Глаза утонули в складчатых глазницах, мутны и слепы – малыш без сознания… Тингали вытащила из вьюков котелок, сбегала и наполнила водой в ручеёк, вылила на выра и жалобно всхлипнула.
– Умер?
– Скорее, отравлен, – обнадежила Марница без особой уверенности в голосе. – Ким, что-то можно сделать? Ким!
Похититель мешка сгинул в лесу, как всегда, незаметно… Тингали всхлипнула снова и принесла ещё воды. Марница выругалась для порядка, посидела немного. И взялась обихаживать страфов. Расседлывать, проверять, нет ли потертостей на брюхе и спине, целы ли клювы, не сбиты ли лапы. Птицы на заботу отзывались клокотанием: радовались, что хоть кто-то понимает их и жалеет. Опасливо оглядывались на Клыка, который метался туда-сюда по полянке боевитой танцующей походкой. Задирал шею и приплясывал, выпускал когти – претендовал на место вожака.
– Клык, да ну тебя, – отмахнулась Марница. – Ребята есть хотят. Не красуйся, крыс ищи. Или хоть какую жратву. Свободен, это ясно?
Вороной решительно щелкнул клювом и умчался в ночь. Ким, наоборот, возник из мрака и упал на колени рядом с выром. Перевернул его на спину, вытребовал у Марницы нож и стал бережно раздвигать волоски у губ, затем создавать щель в перетирающих пищу пластинах. Сам он морщился и торопливо жевал нечто – явно невкусное. Нагнулся, сцедил вместе со слюной в щель вырьего рта. Нащупал в куртке новые травы и снова стал жевать.
– Ты умеешь лечить выров, – поразилась Марница, вынимая второй нож и пристраиваясь у лапы страфа. – Не дергайся, маленький, когти надо осмотреть. Вон – задир. Завтра ты охромеешь, ясно?
Страф, вовсе не маленький, нагнул голову и изучил опасный задир. Попробовал сточить клювом – безуспешно. Позволил новой хозяйке делать необходимое, моргая и озираясь. Ким уже жевал третий пук травы, давился и морщился пуще прежнего. Маленький выр лежал по-прежнему, обмякший и по виду совсем неживой. Тингали рыдала в голос, терла щёки и лила воду из котелка.
– Толку от меня! Не умею жизненные нитки от обрыва сберегать и заново спрядать.
– Эк ты хватанула, – поразилась Марница. – Не для людей это дело, а для Пряхи одной, всему миру устроительницы. Мы только рвать горазды, мы же вроде детей малых… И по большей части – без жалости рвём, без разумения. Однако ж и мне стыдно назвать гнильцом этого малыша. До чего выродеры дошли! Заказы на младенцев принимают… Их бы самих заказать.