игался в скальных узостях, выбирая удобное местечко для всплытия. Ар-Дохи пока что двигались на глубине, оба – в дозоре, осматривали донные ниши, где могли бы укрыться патрули портовых выров города.
Тёмные скалы почти сошлись над головой, Шром шевельнул лапами и валун его спины показался над поверхностью – столь похожий на прочие, что и не отличить. Разве что Хол указал бы на новый камень: его память не допускает ошибок. Но Хол далеко, ещё при подходе к берегу, на глубине, он снялся с панциря Шрома и уплыл в порт, на разведку. Маленький, мягкий, серо-розовый… Малек глядел вслед, и сердце ныло, сжималось. Себя-то он ощущал взрослым, а вот выра полагал ребёнком и за него боялся всерьез.
Шром продвинулся выше на отмель. Малёк отжал волосы и взялся сгонять воду с тела. Принял из рук Шрома плотно закрытую сумку из непромокаемой кожи. Достал одежду, натянул на влажное ещё тело, старясь не спешить и не показывать азарта, так и толкающего под руку: быстрее, вперёд… Затянул пояс, осмотрел связку свежей рыбы, добытой одним из ар-Дохов по пути. Убедился: у каждой выр оставил след от крючка, как будто ловил обычным для людей способом.
– Не рискуй напрасно, – в голосе Шрома проступило волнение. – Да-а, как я понимаю теперь Сорга! Голохвостым себя ощущаю. Сижу под скалой и другого отсылаю в город. А ну, как они тебя…
– Дядька, я не дурнее прочих, – усмехнулся Малек. – Всё помню и, если что, Хол будет рядом. Он даст вам знать.
– Если что… Если что, я им так город разнесу, вовек не отстроят, – буркнул Шром, клацнув клешнями. – Сам я это затеял, да… рыбу на нитку нанизал?
– Да.
– Крюком ей под жабры…
– Всё сделано, теперь это законный улов человека. Следов клешней нет на чешуе, дважды проверил. Я не буду лезть, куда не следует. Только гляну на порт – и всё. Потом сразу пойду к гостевому особняку ар-Лимов, я его знаю. Изучу, удобно ли тебе туда подняться от моря. К полудню вернусь.
Шром тяжело вздохнул. Зарылся глубже в песок, становясь окончательно подобным валуну. Опустил глаза в глазницы – и замер. Малёк напоследок погладил панцирь и побрел по мелкой воде мимо скалы, в обход – и к берегу. Тёмная вода обнимала кожу ног. Такая теплая, что едва можно её ощутить. Море перебирало ракушки на песке, наполняя каждую шумом прибоя. Тонкий, как ус выра, месяц полз над самой водой, щупал волны и метил их серебром своего родового знака. Словно ему принадлежит вся вода, сколь её в мире ни есть… Малек усмехнулся самонадеянности небесного властолюбца. И побрел дальше, стараясь не спешить и выглядеть именно так, как подобает рыбаку. Удачливому, хоть и безродному.
Новая привычка жизни в замке разогнула спину и научила иначе глядеть вокруг, без страха и обречённости. Сорг первым указал: надо это временно забыть. Он мудрый – Сорг, не зря братья его уважают. Малёк усердно понурился и согнул плечи, ниже повесил голову. Припомнил: однажды, год назад, он шёл здесь же и волок здоровенную рыбину. Люди звали таких «счастливой монетой» за плоскость их и золотистый отлив чешуи. На мелководье «монеты» выбрасывало редко, найти такую да вытащить на песок – удача… Он гордился собой, пыхтел и тащил. Ничего вокруг не видел, заранее подсчитывая, сколько возьмет за улов: «монеты» в большой цене на ночном рыбном рынке, их даже арам к столу покупают, да и славные брэми охотно заказывают диковину. Можно стребовать с торговки три кархона! Или обнаглеть и сказать: «четыре, и ни архом меньше»! Каждый кархон золота – сорок архов в серебре, состояние. Долгие месяцы сытной безбедной жизни…
Малек усмехнулся, минуя приметную скалу и поднимаясь вверх, к так называемым рыбачьим воротам. Тут его и остановили тогда, дурака мечтательного. Два дородных мужика из городской охраны, кричать и звать на помощь было некого – вот она, помощь, оба при оружии и оба уже здесь, помогают… избавиться от улова. Он осмелился попросить хоть малую денежку – и получил сполна. Долго лежал и всхлипывал, вспоминал свою «монету». И науку охранников, вбиваемую палкой: золотые кархоны не желают селиться в тощих кошелях нищеты, не для них это гнилое местечко… Им требуется соответствующее соседство.
Сегодня на тропе тоже не пусто. Три охранника с важным видом расположились у низкой широкой двери, ведущей в город. Перед ними уже гнул спину пожилой рыбак, показывал улов и вздыхал, наблюдая, как редеет связка. Рыба у него была некрупная, но, видимо, служивые только что заступили в дозор.
– Проходи, – наконец дозволил старший. Бросил медную бляху. – И запомни: к полудню чтобы не было тебя в городе!
Обычное для Синги дело. Не дозволяют в этом городе жить и работать чужакам. За всё требуется вносить плату, так велел управляющий замком выр. Место на ночном рынке стоит, по слухам, пятьдесят кархонов в год – немыслимо дорого! Потому и рынок мал, и торговцы все до единого хитроваты да нечисты на руку. И гнилью на том рынке попахивает. Да так изрядно, что порой становится сложно хвалить свежесть товара.
Малёк ещё сильнее ссутулился и настороженно, бочком, сунулся к двери. Новая привычка требовала освободить правую руку: так Ларна учил, и учил толково. Пусть Малёк не сильно вырос за минувшее время, но окреп и в плечах чуть раздался, избыл худобу недокормыша… одного-то из трех жирных охранников всяко может успокоить. Беспечные они, службы не знают и воинское дело давно забросили, предпочитая иное – мелкое воровство… Только надо всё делать наоборот. Правую руку занять связкой и вспомнить о своей горькой сиротской беспомощности.
– Экий уловистый огрызок, – похвалил Малька один из охранников, деловито снимая со связки двух жирных окуней. – Чё там ещё, ну ка? Селедка, селедка… Тощая она, вот и тащи её…
Довольный своим остроумием охранник отвесил подзатыльник нищему угрюмому пацаненку, кинул на мостовую медную бляху и отвернулся, ожидая новых рыбаков. Малёк нагнулся, подобрал бляху и побрёл по улице, волоча ноги и жалобно шмыгая носом. Обобрали его улов вполне надёжно, сразу снизив цену втрое. За первым же поворотом грязной улочки Малёк сел у стены и стал ждать. На рынок попасть он не стремился: есть и иные способы сбыть рыбу, дающие надежду получить в обмен не деньги, а куда большую ценность – новости. Довольно скоро по улице к воротам прошёл недокормыш с большой пустой корзиной. Как обычно, направляется к охране, за отнятой у нищих рыбой, – довольно отметил Малек.
– Из какого трактира? – окликнул он посыльного.
– «Серебряный осьминог», – отозвался тот, остановившись.
– Мою селедку там примут за два старых арха, всю? – понадеялся Малек, снижая цену и припоминая, что трактир богат и находится в верхнем городе.
Пацан окинул взглядом связку и кивнул. Обычное дело: уговориться о продаже мимо дельцов ночного рынка. Получается, тощий уже не посыльный – а посредник, важный человек. Рыбу сдаст за три арха, а то и дороже. Разницу в карман… Так люди и учатся выживать в городе. Так и привыкают гниль считать правдой, без неё ведь не прожить. Малёк усмехнулся, снова сел на корточки у стены. Его посредник побежал к охране – слышно, как загрузили корзину, как отвесили очередной подзатыльник. Обратно пацан явился согнутый втрое, Малёк тотчас услужливо подставил свое плечо под груз.
– Всем по шее дают, – пожаловался он на охрану.
– Лютуют, – отозвался посыльный. – Выры шибко злы уже который день. Того и гляди, велят все ворота закрыть. Северный тракт уже перекрыли.
– Знамо дело, – презрительно фыркнул Малек и повел рукой, показывая, что новость несвежая, как рыба на дневном базаре.
– А что приезжих выров людская охрана стережёт, тоже слышал? – выдал посыльный более свежую новость. – Мыслимое ли дело! В нашем «Осьминоге» цельный зал для них, отдельный. Там ныне слухачи сидят и достойным арам при них приходится есть. Черную таггу, запрещённую, даже ночные дельцы всю попрятали, за неё трактирщикам сразу в порт дорога, на тантовые причалы. – Парнишка перешел на шепот: – Кланд опасается какого-то заговора. Своего, вырского!
– Да ну! – поразился Малёк, – разве такие бывают? Сколь живу…
– Ты меня на год, может, помладше, – презрительно хмыкнул посыльный. – И сколь ещё проживёшь, как последние ворота закроют – неизвестно. Потому завтра всех с отмели погонят. Крепко погонят, я сам слыхал. И тогда конец рыбалке. Или у тебя лодка есть?
Малек поскучнел и задумался. Некоторое время брёл молча, изучая скользкую грязную мостовую. Для оборванца, живущего рыбалкой, новость звучала сокрушительно страшно. И требовала соответствующего уныния, которое Малёк и изобразил.
– Так чего у них, у аров-то, – тихо и сдавленно ужаснулся он. – Война? Ты уж ответь по совести. Я и плату за селёдку не приму… Неужто уходить надо из города? И чем придется жить? А в зиму как?
– Мой дядька, – шепнул посыльный, заново окинув взглядом уже собственную связку рыбы, – слышал от одного крепко выпившего торгового капитана, когда гостям подавал: большой флот на север прошёл. Но обратно не вернулся. Может, и война. Нам что, мы люди маленькие. Только как ворота закроют, так и трактир можно закрывать. Выры рыбу едят, золотом платят. Без них плохо станет.
– А сами они рыбу не ловят? – искренне удивился Малек.
– Ну ты на голову изрядно слаб, – развеселился посыльный. – ты ещё скажи: шаар сам себе обед готовит. Они ары, они платят и заказывают. Ты ловишь, мы готовим и подаем. Такова жизнь.
– Так завтра-то как бы рыбу пристроить? Ты уж разъясни, я понятливый, – вежливо заверил Малек.
– Завтра никак, завтра строго будет, – вздохнул посыльный. – Послезавтра до рассвета подходи к дальним рыбачьим воротам. Знаешь их? Скажи, что для «Осьминога» заказ, для посыльного Лонка. Только с селёдкой не суйся. Красный окунь нам надобен, монета удачная и морские змеи.
– Эк, хватил! Монета…
– Добудешь – зиму протянешь, – прищурился посыльный. – Не добудешь…
Он презрительно сплюнул на мостовую, прямо Мальку под ноги. Вывернулся из-под корзины, перевалив всю тяжесть на чужие плечи. Пошел гордо, по хозяйски, насвистывая и поглядывая по сторонам. Ощутил свою малую и слабую, но власть над другим человеком, значимость в его глазах и уважение… точнее, зависимость и страх, но ему и то сгодилось. Малек вздыхал, горбился и тащил рыбу. Озирался и удивлялся виду города. Улицы пустынны, ставни закрыты, в трактирах тихо. Ему и в голову не приходило, что осада замка ар-Бахта так изрядно скажется на соседних землях. Теперь вот воочию довелось увидеть: не получилось у кланда скрыть свои дела на севере. Значит, для него нет более смысла действовать тайно? А если так, гонцы ар-Бахта не дошли все, это точно. И про Шрома на юге наверняка говорят много, но слова сплошь гнилые, ложные и грязные.