За размышлениями Малёк и не заметил, как добрел до «Осьминога». Сгрузил корзину во дворе, поклонился посыльному, усердно растирая спину и морщась. Заодно пересчитывая страфов в стойлах: все курьерские, вороные да пегие, и ни одного пустого загона. Видно, что «Осьминог» – заведение богатое, а его хозяин или родня главе охраны, или не жалеет золота и заодно служит осведомителем при вырах.
– Может, почистить рыбу, брэми? – услужливо предложил Малёк, кланяясь ниже.
Посыльный ненадолго замер, с удовольствием вслушиваясь в звучание этого сладкого слова – «брэми», которым его, возможно, прежде никто не догадывался окликнуть. Почувствовал себя настоящим хозяином и величаво кивнул.
– Три полуарха медью дам за работу, – милостиво заверил он. – Только разделка нужна ловкая, без лишних резов, и чешую надо снимать, не портя узор спины рыбы. А печень…
– Уж в рыбе мы понимаем, с малолетства обучены, – часто закивал Малёк.
Новоявленный брэми кинул в пыль три медных монетки, постоял, наблюдая, как нищий их подбирает. Сбегал в дом, вернулся с широким разделочным ножом.
– Лонк, гнилец, где тебя, рыбья ты требуха, носит?
Из широких дверей – ясно по запахам, что там кухня – выплыла дородная женщина, румяная от постоянного пребывания у огня, вооружённая внушительной деревянной ложкой.
– Где приправы, что я приказала добыть? – строго вопросила она.
– Не успел ещё. Велено было страфам корм задать… ох, – заныл парнишка. Ложка звучно впечаталась в затылок. – Бегу, брэми…
Женщина победно прищурилась на мелькающие голые пятки посыльного, обернулась к Мальку, усердно, не поднимая головы, чистящему рыбу. Подошла ближе, нагнулась, рассмотрела печень.
– Хорошо пленку срезал, – неожиданно похвалила она. – Точно так выры и желают кушать. Переложи на блюдо, сверху добавь вон той, что на солнце вылежалась, и неси. До утра ещё никуда не нанялся?
– Нет, брэми.
– Удачно, – деловито прищурилась женщина. – Рукастый ты парнишка, сразу видать. Страфам задай корм, прибери вырьи гостевые гроты, какие не заперты, белую таггу перелей из кувшинов в бутыли. Работа все мелкая, но вонючая да надоедная. Дам тебе за неё полный серебряный арх. – Женщина быстро подняла палец, призывая к вниманию, – ещё один сверху положу. Чтоб язык прикусил да уши заткнул. Не то без головы останешься. Рыбу тебе, пожалуй, Лонк уже заказал.
– Послезавтра до рассвета, вторые ворота, – кивнул Малек.
– А это мы ещё посмотрим, – усмехнулась женщина, – как ты работать горазд. Нужна рыба, завтра нужна и послезавтра. Не всякая, а лучшая. Монета требуется крупная и змеи, обязательно. Сам не добудешь – у других изыщешь… Дам я тебе проходную бляху на два дня. Дам, потому как ты умудрился из Лонка-скряги три монетки вытряхнуть. И мне на глаза удачно попался, без попрошайничества и за работой, которую исполняешь усердно. Но учти, гниль ты береговая, если мимо моего двора с рыбой в «Золотое весло» сунешься или в «Гордый парус», я тебя лично выпотрошу. Меня тут все знают. Мне и выры не указ, брюхо тебе разрежу да солью набью.
Женщина гордо потрясла ложкой и удалилась в недра кухни. Малек, слегка шалея от своего растущего благополучия, прикинул: эдак его и в постоянную обслугу возьмут через неделю! А что? Отъелся он в замке у выров, сразу видно: тощий, но жилистый, в деле ловкий и пока что не зажрался, услужливости не растратил. Цены настоящей на работу не вызнал и знакомых не завел – тоже важно… Полезный человек для города. Такого можно держать при трактире впроголодь, а при малейшей неприятности или вышвырнуть, или сдать охране, а то и вырам-стражам. Повод же, вполне возможно, сыщется скоро: Лонк-то язык за зубами держать не умеет.
Выгребая вонючий навоз из стойл, Малек задумался и того крепче: а надо ли бежать в порт? Ясно ведь: закрыт он. Весь город тих и молчалив, ночью и вовсе – нет привычного шума, какой сам он помнит по прежней жизни. Даже рядом, в общем зале трактира, не кричат и не поют, разговаривают чинно. Можно списать на то, что трактир дорогой и за порядком в нём следят рьяно. Да только прежде у Синги иная была слава, ему ли не знать? Гуляли до утра, а если деньги не все вышли – так и снова ночь песнями встречали, не умолкая.
Дважды в год сюда собирались выры ближних и дальних земель на свои поединки. С вырами часто приезжали их приближенные шаары, с шаарами – наёмники и свита. Толпы валили в ворота такие, только створки успевай пошире открывать! Да и порт заполнялся галерами, как засолочная бочка – сельдью. При таком количестве праздно отдыхающих богатых людей и выров невозможно жить тихо. Основной достаток города именно на гульбе и делался, так думал Малёк, когда его ещё не назвали Мальком. И не сильно ошибался. И вдруг – тишина…
Страфы, и те застоялись без дела. Угрожали незнакомому служке, норовили клюнуть побольнее, требовали внимания. Корм ели неохотно: нуждались в прогулке, в длительном беге. Значит, нет вестей для кланда, но есть основания думать, что скоро появятся: для того и собраны тут курьеры, ждут своих пергаментов, пока не написанных.
Малёк закончил убирать стойла, воровато озираясь, угостил страфов рыбьей требухой: пусть хоть немного порадуются, зерно с зеленью пополам – оно кому угодно норов испортит, если давать изо дня в день. Когда дородная трактирщица выглянула во двор, проверяя работу, Малёк уже набрал воды в две бадейки и двинулся чистить гроты выров.
– Живее шевелись, гнилец, – весело напутствовала трактирщица, довольная увиденным. – Закончишь, забери скатерти, канал у нас рядом, чистый, место для стирки тебе покажут.
Малёк молча поклонился, глубоко вдохнул – и нырнул в вонь ближнего вырьего грота. В трактире, по всему понятно, временно проживали безродные выры, состоящие на службе у города или у прибывших на бои знатных семей. Те никогда не поселились бы в общем с иными постояльцами месте, сняли целиком особняк, если нет в городе своего, выкупленного – как у тех же ар-Лимов, например.
Гроты выглядели соответственно своим постояльцам, то есть – бедно и убого. Располагались они в подвальных помещениях под трактиром, каждый имел выложенный камнями небольшой бассейн с водой, подаваемой по широкому желобу из ближнего канала. Окна крошечные, они же щели для притока свежего воздуха – под самым потолком, выходят на улицу. Видно, как мимо топают чьи-то ноги, босые и обутые. Мерзкое зрелище, самое верное напоминание: это жилье не для богатых. В гроте темно и тесно, стены осклизлые, заросшие плесневым мхом. Запах гуще и тяжелее, чем в неубранных стойлах страфов. Сразу приходит в голову навязчивая мысль: где справляют нужду выры-постояльцы? Малёк мысль прогнал, открыл рот и постарался вовсе не дышать через нос. И не смотреть на черную плесень, сплошь укрывшую низкий потолок. Убрать ее, отчистить – невозможно. Ему ли не знать! Такая была в замке ар-Бахта, в гротах стражей. Пришлось выламывать доски и бревна перекрытий и полностью менять на новые, дубовые, выдержанные в воде и потом высушенные. Выламывал, само собой, Шром. Играючи выворачивал, булькая носом и шумно возмущаясь: его замок дурно пахнет! Его стражи живут, как гнильцы. Выры слушали благоговейно. И наблюдали с изрядного отдаления, как во двор летят обломки брёвен через развороченный дверной проем. Гулко рушатся на камни, и на каждом – след великолепных клешней лучшего бойца. Клешней, перекусывающих бревно в одно движение…
Малёк улыбнулся приятному воспоминанию и ещё раз неодобрительно покосился на плесень. Через два дня шума и веселой ругани Шром закончил ломать казармы. А ещё через три его клешни покрылись коростой. Ларна лично полный день скреб их широким ножом, а после ещё обдирал грубой теркой из особого легкого камня, плавающего в воде. Потому что плесень, как пояснил этот убийственно простой в своих методах оздоровления лекарь, вредна выру. Чёрная плесень иной раз может извести его в считанные дни, если пройдет под верхний, защитный, слой панциря.
Уборка в трактире состояла в самых простых работах: требовалось выгрести вонючую слизистую грязь, а затем вымыть камни у бассейна и соскрести гниль с досок остального пола. Истратив на первый грот пять бадеек воды, Малек вырвался во двор – дышать, отдыхать и сердито морщиться. Ему не нравилось делать работу плохо. И не было сил отскрести хотя бы плесень со стен.
– Воротит с непривычки? – посочувствовала трактирщица, выглянув из кухни. – Уксусом пропитай тряпку да завяжи морду. Вырам этот запах без вреда. Так и знай, чисто у нас и для гостей удобно.
– Они, достойные ары, уважают сырость, – покладисто согласился Малёк.
– То-то! И поживее работай!
Жадность не позволила трактирщице выдать много уксуса и хорошую тряпку. Бросила гнилую, да выставила из кухни бутыль, в которой едва сохранился запах, подтверждающий: именно уксус в ней и держали когда-то. Малек тяжело вздохнул, набрал воды и снова пошёл в нижний коридор. Дверь во второй грот оказалась плотно закрыта. Пришлось поддеть ножом для разделки рыбы и долго ковыряться, понемногу стесывая разбухшую древесину в самых широких местах, намертво упирающихся в косяк.
Распахнулась дверь резко, Малёк плюхнулся в грязь и ударился о стену, выбив дыхание. Пришлось шипеть, безнадежно и бестолково отряхивать промоченные гнилью штаны, дышать дрянным воздухом. И понимать: во втором гроте воняет куда хуже, чем в первом… Малёк опасливо заглянул за дверь, осмотрел грот. Тёмный, такой же осклизлый. С таким же чёрным потолком. Только не пустующий. В бассейне лежал без движения довольно крупный выр. Судя по панцирю, серому, неровному, заросшему мхом и покрытому иглами наростов, выр был весьма старым. Судя по запаху, он мог оказаться ещё и мёртвым…
Малек смущенно дернул плечом. Что делать? Вымыть пол и уйти? Он человек и не имеет права говорить с выром и даже глядеть на него пристально. Его ждёт Шром, и он здесь не шутки шутит, город опасен… А если подумать толком, этот грот был заперт и сюда входить не следовало, так говорила трактирщица! Малёк воровато покосился на дверь, прикрыл её и пообещал себе: он только глянет на гравировку хвоста. В архиве замка удалось выучить все гербы и знаки. Он просто уточнит, что это за старый выр. И сразу уйдет.