– Очнулась? Сегодня назову умехой, задирай свой нос! Только ещё и торопыгой назову. Зачем пробуешь работу в один присест исполнить? Чего боишься? Мысль потерять? А ты и того не бойся, новая на смену явится. Любой узор живёт, дождётся тебя он, не сгинет. Да, ляжет иначе, но уж вовсе не худо и не бестолково. Зато ты сама не свалишься, как подрубленная. Два дня без памяти, я всполошился, Шрон меня так ругал – только чудом не перекусил пополам в гневе!
Ким сделал большие глаза и показал пальцами, как сходятся клешни выра. Получилось смешно. Мне понравилось, я даже не сразу сообразила, что же сказано: два дня я без памяти? Два дня старик Шрон не может воды на панцирь полить! Откуда силы взялись! Сразу я села, голову свою глупую уговорила болеть потише, поровнее. Руки дрожать не перестали, зато в глазах наступило прояснение. Кроме лица Кима, видимого словно в середине тёмного круга, проступило всё прочее, прежде скрытое и не существенное. Болота, оказывается, давно позади. Мы двигаемся по сосновому лесу. Морем пахнет! И какой же это запах целебный, жизнью наполненный! Как он него душа поёт и расправляется. Ким понял, бережно снял меня с панциря и понес на руках. Как маленькую… Шрон настороженно глянул на нас – и принял решение, торопливо убежал вперед и в сторону. Скоро я разобрала шумный плеск, протяжный вздох. Озеро рядом! То-то он теперь отдохнёт и отмокнет вволю, как говорят выры.
– Кимочка, пояс правда хорош?
– Весьма, – серьезно кивнул брат. – Взрослая работа. По совести сказать, я подобного ему ничего не ожидал. Сама глянь.
Развернул он ткань и показал мне мою же работу. Ох, верно говорит мой Ким, я могу невесть что сотворить, когда ума не прилагаю и с ним вместе страха своего не слушаю… Пояс хорош. Словно и не мной он создан. Отстранённо гляжу, как на чужой. По первым ощущениям весь в один цвет. Черный. Но если приглядываться – он словно раскрывается, из сплошной черноты узор выплывает. Голова кругом, так этот узор крутит и тянет. Ким понял, быстро свернул ткань и убрал себе под куртку.
– Сделанное – сделано, – сказал он знакомую мне фразу. – Думаешь, отдых тебе полагается? Ан, нет… Вторая честь работы куда как тяжелее! Вниз ты тропку тонкую да неверную указала. Если пройдёт по ней Шром, хорошо, честь ему и хвала. Но ведь после того он изменится. И начнёт вверх подниматься. А дороги-то обратной и нет! Спрут настороже, не выпорот из канвы и зол будет – вдесятеро. Упустил добычу на спуске! Ох, Тинка, не слушай меня, – брат улыбнулся устало и грустно. – Пока есть время на отдых. Второй вышивальщик нам требуется. Дед Сомра полагает, я его уже знаю. Только я слепой и не вижу того. Ну, да ладно… Вечером мы на галеру погрузимся и пойдём себе морем, прямиком к замку ар-Бахта. Ты отдохнёшь, я подумаю. Шрон плавать станет.
– Я не отдохну, – стыдно и сказать такое. – Я думаю, как Ларна котят моих в реке топит или под елкой закапывает. Ну как я могла? Он огромный и глаза у него вроде клинков. А я ему – котят… шею ломит: это он обо мне худое думает.
– Это ты переживаешь за него, – весело подмигнул Ким. – И я – тоже. Мыслимое ли дело: одному сунуться против всех наёмников и поддельных «ларн», полагаясь на опыт, имя да ловкость? Он крепок, я в него верю. Только из-за котят не печалься. Шром хочет в глубину уйти и измениться. Ларна тоже взрослеет. Устал он от мыслей, которые просты и коротки, как замах топора. И от страха, бегущего впереди уважения, тоже устал.
– Кимочка, стена городская впереди мелькнула! Там, гляди…
– Я давно гляжу, – улыбнулся мой всезнающий брат. – Стражи наши уже с утра вперед умчались, галеру готовить и город проверять: не сгнил ли повторно шаар, и не накопилась ли измена.
Скоро мы выбрались на тракт и стало ясно: не сгнил шаар. Сам вышел встречать, лицо такое взволнованное – видно, искренне переживает и рад. По правую руку от него узорчатым панцирем поблескивает Гата, выр с севера, мне его Ларна прошлый раз показал. Стражи Тагрима парадом стоят, охрана тоже – форма на них нова и опрятна, страфы сытые, довольные. Глянуть приятно… если вдоль стены глазом не скользить чуть подалее. Туда, где на колах три головы напоказ выставлены. Шаар, сразу видать, в ту сторону глядеть не решается, хотя ясно: его волей всё сделано. Поклонился Шрону, тросны передал, как велено – не изводя без дела пергамент и золото на его закупку. Виновато пожал плечами.
– Ваш ар-клари, Ларна, был прав. Тягостно на душе моей, хранитель. Не получился я добрым для всех. Гату пытались отравить. На вашу галеру пробраться обманом норовили. Я принял меры. Пока уговорами вёл дело, толку было мало, – шаар нехотя кивнул в сторону трех голов. – Зато потом сразу всё успокоилось.
– Гнильцам следует гнить, – щелкнул клешнями Гата.
– Трудное решение, трудное, – задумался Шрон. – Но это ваш город – и потому, что вы шаар, и потому, что человек. Я не стану вмешиваться, если помощь не требуется.
– Помощь не помешала бы, – оживился шаар. – Дорогу надо подновить до границы с ар-Рафтами. Это мы сами осилим, однако же, соседи наши снова предлагают порт на восточном побережье, возле самой Горнивы, основать. Оттуда до земель ар-Тадха близко, а пока что все их грузы сухопутно идут, чрез соседей наших ар-Сарна, с двумя дорожными пошлинами и долго. Я и план приложил, и цену вывел до последнего кархона. Рафты немало золота готовы влить, но ваше слово – оно и того дороже стоит.
– Это к Соргу, – решительно свёл бровные отростки Шрон. – Он по делам торговым из нас умнейший. Горниву стороной обходить не стоит сразу, бездумно. Я сам гляну план и передам брату.
– В Горниве лес хорош, – осторожно улыбнулся шаар. – Сами они галер не строят, поддерживая ар-Горхов. Но ведь мы могли бы тоже войти в долю…
– К Соргу, – ещё раз буркнул Шрон, покосившись на Кима.
Я и сама видела: при словах «лес хорош» брат прямо поник. Ему мил живой лес. Новые галеры – смерть дубраве, да и в Ласме сосняка поубавится… Шрон, видимо, о том же подумал. Вздохнул, побулькал носом. Переложил тросны из верхних рук в нижние, словно умаляя их значимость. Шаар чуть обиженно повел плечами.
– Вы, люди, быстро живете и того быстрее принимаете решения, – молвил Шрон, вступая в ворота города. – Семь веков назад мы отчего поссорились с северянами? Я книги читал и выведал: рыбу они научились травить. И мальков наших заодно, и всё живое в море… Уговоров не слушали и доводов не принимали, пока полнопанцирные выры на берег не вышли. Я верю в вашу честность, шаар. И в вашу преданность городу, вполне. Прошу лишь ещё раз тросн просмотреть и оценить: как скоро вырастет вырубленный лес. И что здесь переменится, если он не вырастет? Вдруг туманы из-за пролива к нам доберутся? Ветры переменятся или рыба от берегов уйдет. Мир сложнее, чем движение золота и товара.
Шаар некоторое время шёл молча, хмуря брови и слепо глядя перед собой – даже опирался бессознательно о панцирь Гаты, не замечая своего движения. Потом кивнул и смущено улыбнулся.
– Выродёр Ларна научил меня вынужденной и оправданной жесткости. Теперь вы, ар, наставляете в дальновидности. Помыслить не мог, как интересно служить роду ар-Бахта! Моё умение учитывать золото и оценивать вещи не всегда достаточно для крупных дел. Ларна людей видит. Вы заглядываете и того глубже. Я не задумывался, что изменит в мире этот порт. И лес я не учел как лес, только как доски и готовые мачты… Хотя наслышан: владения ар-Тадха страдали от зимних ветров с севера, несущих злой туман, пока не насадили вдоль берега лес. Именуют его заповедным и рубить строго запрещают. С ар-Сарной они в ссоре уже год, поскольку кланд приказал изводить горнивскую дубраву.
– Значит, и от выров бывает польза, – булькнул смехом Шром. – Мы иначе думаем. Вот верно, иначе… Сорг будет изучать замысел. Пока же я советую учесть весь северный лес. Точную карту составить, ручьи нанести, даже малые, все болота. Они реки питают. Уж что-что, а воду мы, выры, понимаем. Про заповедный лес тоже подумайте.
Шрон прибавил шаг, пользуясь задумчивостью шаара. Скоро он ступил на улицу, именуемую Золотым усом. Обоими вытянутыми на стеблях глазами проследил стремительный бег курьерского вороного страфа над головами горожан, по крышам. Шаар оживился, заулыбался.
– Это тоже подарок нам от брэми Ларны: новая дорога для спешных донесений. Я проследил её, когда получил сообщение о выломанной черепице на крышах. Сразу одобрил. На виду – и никому не мешает. Пусть-ка теперь мимо городской казны вывезут золото, когда все заставы видят курьеров и учёт им ведут. И сверх того – каждый горожанин тоже глазаст. Мы перекрытия крыш усилили и плитки под лапы положили, как раз на удобном расстоянии. Страфы охотно бегают по узкой тропе, им даже нравится.
Шрон одобрительно качнул клешнями и заспешил вниз по улице. Шаар вздохнул, помялся и снова заговорил.
– Еще есть личная просьба, ар. Мой двоюродный дядюшка управляет северным питомников вороных страфов. Я уж и не знаю, донос на него написать, что ли… Пусть хоть головы рубить приедет ваша ар-клари, лишь бы на своём Клыке. Так он говорит. Промеры этого страфа висят у дядюшки в главном гостевом зале. И портрет его. Птица взрослая, но не было ни одного посещения маточных загонов, понимаете? Нехорошо. Породу губим. Его в Горниву продали незаконно, мы таких не отдаём, но случай был особый. Как я понимаю, денег брэми Марница выплатила вдвое против записанной в отчете цены. Пастух обогатился, птицу выдал из закрытых загонов.
Ким рассмеялся, избавившись, наконец, от мрачности, в которой буквально утонул после выслушивания планов устройства нового порта в ущерб лесам. Подумалось: люди и выры порой отлично дополняют друг друга. Только пока не ясно: как сделать пользу постоянной и очевидной тем и другим?
На галере радостно встретили хранителя Шрона. Чуть расстроились отсутствию Ларны, но быстро вытолкнули вперед, из общего ряда, его помощника. Который начал деловито распоряжаться выходом из порта.
Ким уселся под мачтой, на излюбленное место. Прикрыл глаза и забылся сном. Хоть так ненадолго вернулся домой… В лес, где нет дровосеков и охотников, где каждая кочка на учёте и с тобой лично знакома. Где можно сегодня зайцем прыгать, завтра малину в шерстяную шапку собирать, а послезавтра белкой орехи проверять. Простое счастье, детское и тёплое… Розовый марник вдоль тропы стоял стройный и высокий, укоризненно качался и шелестел. Ну, какой ты заяц? – спрашивал марник. Твои сказки – они для людей, и без людей нет в них ни капли жизни. Твой дом – вон он, впереди, за косогором, изба новая, из сухих стволов собранная, не в обиду лесу. Страф перед той избой пасется. А ты, заяц бестолковый, до сих пор про него новую сказку так и не выплел, хотя три раза тебя известно кто просил… то есть – просила.