– По-прежнему не понимаю.
– Ар-Карса исконно парный род для ар-Капра и ар-Багга. Для ар-Рафт парные семьи – ар-Бахта и ар-Нан, – совсем смутно пояснил Юта. – Наша мать, сшившая гнезда личинок замка Рафт, она же мать для ар-Нан. Так понятнее? Только отцы разные. Мы это помним. Когда гибнет боец в парном роду, часто его противник на отмелях, пребывающий в моём возрасте, начинает делать глупости. Шром уйдет вниз. Я за себя не отвечаю.
– Да уж… – Тингали села и задумалась. – Любви у вас нет, ревности нет, девушки ваши непонятно, где, но находится замена всему «семейному», что существует в мире людей. И это движет вами, и глупостей вы делаете не меньше нашего…
– Скажи, какие тебе ещё цветы притащить, – серьезно велел Юта. – Добуду. Но пояс – шей! Прямо теперь. Пожалуйста. Мне надо на дно. Очень надо.
– Юта, ты со Шромом в столицу идёшь?
– Нет, – поник усами выр. – Я буду оберегать вас. Мы отплываем послезавтра, в Ожву. Из моего замка придёт сильное охранение. Спокойно поплывём.
Тингали долго сидела, рассматривая кувшинки, совсем свежие и очень красивые. Потом кивнула и пообещала заняться поясом. Юта оживился, ответно качнул головогрудью и заторопился к двери, на ходу извиняясь за то, что побеспокоил ночью.
– Юта, а какой род парный для ар-Сарна? – поинтересовалась Тингали.
– У кланда в семье нет неущербных, – отмахнулся выр. Потом остановился, виновато развел руками. – Прости, я понимаю: ты о прошлом. Прежде парными для них обычно были ар-Лим и ар-Фанга. Многое в наших отношениях и поведении становится иным, если учитывать традиции. Вот хоть поведение ар-Нашра, – Юта уже выбрался в коридор и развернулся там, снова заглянув в грот. – Им часто были близки те же ар-Лимы и ар-Бахта. Шром пришёл на отмели, упомянул глубины и нас, Рафтов. Он не подумал о ревности! Я сам лишь теперь понимаю: мы, выры, знаем это чувство. Хранитель ар-Нашра относительно молод. И он сейчас не лучше меня в поведении. Он готов погубить Шрома, лишь бы оттолкнуть замок Бахта от нас, от Рафтов. Явные мотивы, донные вперемежку с поверхностными и сухопутными, и все не учтенные. Ошибочно!
Выр отвернулся и быстро убежал по коридору, без оглядки. Тингали закрыла дверь и тоже бегом пересекла комнату. Выглянула в окно. Ларны уже нигде не было, стоило ли ждать иного. У кого спросить, что она сейчас слышала и как это понимать? Ким наверняка знает! Только ответит ли? Само собой – нет.
Глава четырнадцатая.Смертельный враг Сорга ар-Бахты
Замок выров ар-Выдха неприступен и чёрен. Стены высоки, дозор посменно несут десятки тантовых кукол и стражи-выры, их усердие велико. А чернота… Она не для украшения. Просто не возникло сразу привычки очищать камень. Тёмный налет на нем не казался опасным. Что может угрожать полнопанцирному, могучему и непобедимому? Оказывается, именно неприметный налёт, похожий на пыль и такой лёгкий, что в пальцах разотри его – не ощутишь сопротивления. Правда, потом следует немедленно вымыть руки, желательно – дважды. Иначе пыль найдет самую ничтожную трещинку в панцире и забьется туда, незаметная и до поры забытая. Когда проявится – поздно уже станет что-либо делать.
Выры лишь во вторую сотню лет жизни на суше осознали опасность черной плесени и иных сухопутных напастей. Стены замков попытались отчистить, привлекли к работе тантовых кукол… и впервые пришли к пониманию того, насколько же тупы и бестолковы эти полумёртвые подобия людей. А ещё обрели своеобразное опасливое уважение к живучести плесени, распространяющейся после каждой чистки со всё возрастающей скоростью. Север полной силы напасти не ощущал: чёрная гниль жирела и процветала там, где жара не спадает весь год, и ей в помощь усердствует влажный морской ветер, нагоняющий дожди и тёплые душные туманы.
Уйти из замков, захваченных коварным врагом, выры не могли: бассейны хранили личинок. И выры боролись, сознавая обречённость своей борьбы на поражение, которое надо хотя бы отсрочить…
Старый ар-Нашра лежал в мраморной нише ожидания гостевого грота и думал о прошлом, с брезгливым отвращением рассматривая низкий полоток, покрытый чёрной заразой. Лучшие комнаты, полное внимание друзей и их неустанная забота. Уют умеренно тёплой сырости: он так устал от жары родного замка и сюда перебрался летом, надеясь на прохладу, пусть и относительную. То лето давно отцвело. Десять зим пролили свои дожди… а он по-прежнему лежит в мраморной нише. Лежит и гниёт, ненужный самой смерти. Она брезглива, ей подавай лучших, молодых и сильных, живущих жадно и радостно. Крепко стоящих на своих лапах. Старик не поднимается уже давно. Так давно, что притерпелся к мерзости запаха собственного гниения. К одиночеству. Ар-Выдха – вежливые и радушные хозяева, да и братья навещают. Не забывают. Только разве ничтожные по продолжительности посещения способны скрасить серость болезненного, беспокойного, лишенного сна и отдыха бытия?
Мысли старика – они тоже гнилы, как и панцирь. В них всё кажется фальшивым. Все, что было в молодости ценно и незыблемо. Они – как плесень, подтачивают и крошат самые неприступные стены убеждений. Смерть страшна? Если бы так… Нелепа, ужасна жизнь, лишённая всего лучшего, что есть в ней. Люди плохи? Он бы поговорил и с человеком. Прежде мог, но не использовал случай ни разу. Теперь обязательно нарушил бы все законы. Люди живут на суше исконно. Не может быть, чтобы они не знали средств от чёрной плесени! Сколько раз он уговаривал семью ар-Выдха позвать лекаря из ближнего города, но достойные выры находили его слова всего лишь бредом… Стариковским бредом.
Теперь снаружи, в большом мире, ночь. Он знает: щели узких окошек потемнели. Почему выры не любят больших окон? Он так просил: сломайте стену, я хочу видеть небо! Но и это сочли бредом, выру следует мечтать о глубинах и уважать тень, напоминающую о них.
Старик насторожился, его блёклые глаза на стеблях чуть приподнялись, нацелились на дверь. Шаги. Цокот лап, знакомый и привычный. Он знает по походке всех в замке. Выучил.
– Брат, здравствуй, – усы нынешнего хранителя замка ар-Нашра бережно коснулись участка панциря, не расслоившегося и не попорченного гнилью.
– И тебе сырой погоды, – сварливо отозвался старик. – Зачем приплыл? Я знаю: ты считаешь меня безумным. Тогда к чему тратить силы, время – и плыть, советоваться?
– Не моя вина, что недуг приковал тебя к этой нише, не моя вина, что ты решил погостить и теперь вынужден остаться в гостях… надолго.
– Пока не издохну, – безжалостно уточнил старик.
– Жаф, не надо так.
– Я просил привести лекаря. Вы отказали. Тебе приятно стать хранителем теперь, ещё при моей жизни?
– Брат, это жестокие слова… А люди – люди умеют и желают нас травить, в том их природная подлость! – Резко возразил хранитель. – Я понимаю, тебе хочется унять боль, и любое средство выглядит годным. Но и меня пойми: станет хуже, я себе этого не прощу. И ар-Выдха тоже. Я с новостями прибыл. Ар-Бахта сошли с ума, брат.
– Да? Совсем как я, или ещё сильнее подвинулись? – насмешливо булькнул старик.
– Они желают смять кланда! Они презирают закон и готовы его сменить, полностью, – тихо и испуганно молвил хранитель. – Они прикармливают людей, пускают их в замок. Они в союзе с выродёрами! Худшего из них, Ларну, именуют… мне повторить страшно: лекарем. Кланд объявил в столице малый сбор хранителей. Я плыву туда. Мы потребовали от ар-Бахта выдать выродёра и вернуться в границы разума. Мы будем стоять на своем.
– Это всё крики, пустые крики, от них ноют уши и гниль с потолка сыплется. Скажи иное: Шром жив? – задумался Жаф.
– Ещё как! – нехотя проскрипел хранитель. – Он и говорил недопустимое на отмелях. От себя и Шрона, приплетая к делу ар-Рафтов и ар-Нанов. Гнилец!
– Шром или я? – дрогнул бровными отростками старик. – Если по запаху судить, ответ однозначен.
– Прости, я не так выразился.
– Ты всё делаешь не так! – разозлился старик. – Ты опять бесишься, я вижу. В твоём возрасте нельзя принимать бремя хранителя. Увы, братья погибли, я гнию здесь, а молодняк ещё проще твоего смотрит на мир. Шром никогда не был врагом семьи ар-Нашра. И стоять за кланда против него… Какова теперь длина этого безупречного вороненого выра от усов и до кончика хвоста?
– Точно не вымерял, – загрустил хранитель. Молчание повисло надолго, старик упрямо ждал, отказывать ему в беседе было невежливо, а находиться в гнилости грота тягостно. – Хорошо, я полагаю, никак не менее двух саженей… да ещё надо посчитать остаток длины.
– Тогда ты недолго простоишь на своем, – булькнул смехом старик. – Он пройдёт через вашу стену глупцов, не заметив преграды. Ларна – это, конечно, чересчур. Но я бы разделил два вопроса и пока что решал главный: с кландом. Шрон в столице смотрелся бы великолепно. Опять же, ар-Фанга притихли бы.
– Жаф, как можно разделить месть и предательство, если они хвост к хвосту встали?
– Иди. Не желаю говорить с тобой! Ты не слушаешь. Стены – и те дают отзвук. Ты же глух, хранитель. Иди и твори глупости. Жаль видеть тебя последний раз… жаль, что по твоему скудоумию и Шрома запишут в выродёры. Но – иди. Ты не уважаешь мою старость, не веришь в мудрость… я не желаю этого терпеть. Убирайся!
Старик утопил глаза в глазницах и затих. Хранитель потоптался на пороге, виновато разводя руками и постепенно отступая в коридор. Отповедь его огорчила, мнение старого насторожило и ввело в сомнения, но переносить запах гниения было едва посильно. И выр сдался своей слабости: закрыл дверь и побежал коридорами к пристани. Нырнул в море, сделал несколько стремительных кругов близ галеры – и выбрался по канату на её палубу. Хранитель ар-Выдха уже ждал.
– Что он сказал? Одобрил нас?
– Не в уме, – чувствуя себя предателем, бросил прибывший. – Советует смять кланда и потом уже с выродёром разбираться. Отдельно.
– Может это и не так дурно…
– Мы потеряли двух братьев, их убили подло и медленно, их вынудили сохнуть под солнцем, – упрямо, чеканя каждый слог, проговорил хранитель ар-Нашра.