– Терпи, – виновато развел руками Ларна. – Чем снимать боль, я знаю. Но пока не могу дать целебного средства. Оно приведёт тебя к сонливости, это опасно близко от смерти. Прости, я так устроен: быстро перехожу на ты, если выр мне интересен. Не обижаешься?
Жаф согласно промолчал. Выродёр кивнул и открыл небольшой кожаный сундучок, содержащий травы и порошки. Смешал два в миске с водой, окунул волокнистый водорослевый пук в резко и неприятно пахнущую жижу и начал натирать панцирь – от середины спины к основанию усов, к бокам, к хвосту. Жжение довольно быстро охватило всю спину, словно жижа текла по голому телу, а не по панцирю. Старик терпел, но в мыслях уже не мог звать Ларну иначе, нежели – выродёром… Боль не давала уйти в мрак бессознательности, её разнообразие пугало, как и приспособления выродёра. Ларна пилил, и сталь противно визжала по прочному панцирю, хрустела и ломала ослабленные его участки. Ларна, посвистывая себе под нос, уверенной рукой брался за широкий тяжелый нож – и рубил лапы, причиняя ещё большее страдание. Узким клинком расшатывал стыки пластин, поддевал, резко ломал кромку и создавал трещины.
Утра Жаф не заметил: в глазах по-прежнему было темно. Собственно, он давно утопил их в глазницах и плотно закрыл защитой. Пытка – теперь он не сомневался, именно так следует именовать лечение – всё длилась и длилась. Ларна с неприятным, поскольку в нем слышалась старику фальшь, сочувствием, пояснял: ещё немного, скоро станет лучше. Гниль прошла глубоко, лучшее время упущено, надо бороться за подвижность хвоста, это важнее, чем мгновенная нынешняя боль. Это – на всю жизнь.
– Закончил, – устало выговорил, наконец, выродёр. – Осталось отрубить клешню. Я дважды проверил: никак нельзя спасти её. У вас болезнь чем-то подобна людской. Наша гниль идёт по костям, и если упустить момент, она губит всё тело. Ваша копится под панцирем. Тоже, вроде как – на кости… Клешня сгнила целиком. Ты её ощущаешь и даже можешь двигать – но…
– Руби, выродёр, – зло потребовал Жаф.
– Сейчас, как только топор подадут. Ножом долго, будет больнее.
– Тот самый топор? – невольно заинтересовался старик и даже открыл глаза.
Было уже вполне светло. Собственное тело производило странное впечатление: по виду он, выр, был так ужасно изранен, так плох и изуродован, что боль настоящая даже несколько уменьшилась. Сделалось неловко перед человеком: ведь понятно, что тот старался не причинять страданий. Не его вина, что приходится приниматься за дело теперь. И, пожалуй, другой бы отказался браться. На дне лодки, под редко набранными досками, плескалась серая кровь пополам с пеной, лечебной жижей и морской водой. Черные изнутри, гнилые лапы лежали в сторонке. Теперь было видно: они действительно мертвы, плоть разложилась и дурно пахнет, гниль копится слизистыми зеленоватыми лужицами.
Топор оказался велик, темен и красив. Жаф последний раз глянул на свою правую клешню – ни разу не выламывалась, росла от первого дня жизни, велика и совершенна формой… такую терять особенно тяжело. Топор разрубил основание клешни легко, почти без боли: он точно вошёл в стык ростового сочленения, лучше и не сделать. Правда, скамья охнула и переломилась… зато сделалось понятно, почему Ларна предпочел лечить здесь, в лодке, не портя гноем и зарубками палубу. Вторым ударом он разрубил клешню пополам и шевельнул лезвие, вскрывая щель и показывая нутро панциря. Жаф мрачно выдохнул. Гниль, сплошная гниль всех оттенков, жалкие остатки жил и чёрная, мёртвая плесень – точно та же, что на потолке. Словно выр уже умер… так, в общем-то, и было. Разве можно назвать его существование в темном гроте – жизнью?
– Первая часть лечения нам удалась вполне, – отметил выродёр, передавая топор вверх, на галеру. – Полежи немного, отдохни. Я расскажу, что нам ещё предстоит.
– Может, лучше не знать? – обеспокоился Жаф.
– Лекарь хуже выродёра, он обязан предупреждать больного о последствиях, – усмехнулся в усы сероглазый. – Сегодня самый трудный день, ар. Сегодня вам лежать на солнце и без воды, пить дам только лекарства, разведённые в тагге. Надо прожарить панцирь, добиться должной хрупкости повреждённых участков и сточить их так, чтобы удалить всю гниль. Ещё придется скушать сбор трав. Они по отдельности ядовиты, но вместе целительны, хотя сперва вам сделается дурно. По-простому говоря, пронесет вас по полной… Умного лекарского слова для этой мерзости я ещё не выучил.
– А чего это снова на «вы»? – заинтересовался выр.
– Сочувствую, вот и вежлив стал, – вздохнул Ларна. – К тому же лекарь, вроде, так себя вести должен. Ну что, пора. Эй, на палубе! Кто там заснул? Крюки давайте, веревки да ремни.
Люди забегали, выр слушал их шум и отмечал: эти не куклы, действуют слаженно и умно. Тянут вверх его тяжелое тело без рывков, ровно. Стараются не причинять боль. Стало обидно: почему он за все прошедшие годы так и не попробовал заговорить с сухопутными? Сам и взрастил в братьях нынешнее их презрение к берегу, толкнувшее к союзу с кландом. Отвратившее от Шрома и его идей.
На палубе, к огромному изумлению Жафа, обнаружился… выр! Довольно крупный, с характерным для ар-Бахта вороненым панцирем. Неполным: на хвосте нет двух пластин брони. Выр вежливо качнул клешнями, не прекращая своего занятия. Он… чистил рыбу! Полон корабль людей, и выр – чистит рыбу? Жаф промолчал и предпочел наблюдать. Не один чистит: вон два сухопутных, они убирают чешую и моют палубу, сортируют готовое рыбье мясо. Печень бережно выкладывают на плоское блюдо. Пахнет она умопомрачительно, даже свежая. А к полудню, надо думать, дойдет до лучшей своей степени готовности.
– Доброе утро, ар Жаф, – приветствовал выр. – Я Сорг ар-Бахта. Состою в сговоре с Ларной. Братья ушли в столицу, оставили мне тихое местечко за своими хвостами. Но я сбежал. На седьмом десятке лет я решил проявить характер. Замок оставил Трагу, он толковый, в военном деле понимает и старость в нём хорошая, мудрая. Его все уважают.
– Траг – имя не вашей семьи, – возмутился Жаф. – В годы моей молодости был такой капитан, тогда ещё галеры состязались в резвости хода. Ты не помнишь, ты был мальком… Он три года кряду приходил первым и получил золотого спрута.
– Знаю, его племянник рассказывал эту историю всем, по пять раз в день, – отозвался Сорг. – Это тот самый Траг. Кланд его приговорил к тайной казни через выродёрство. Но Хол своего дядьку спас. Это красивая история, ар. Пожалуй, я изложу её подробно. Так будет проще терпеть пересыхание. Сегодня предстоит трудный день.
– Ты тоже в лекари лезешь? – Ужаснулся старик.
– Пробую, – скромно шевельнул усами выр. – Сейчас закончу чистить рыбу и займусь вашим панцирем. Ларне одному не управиться.
– Куда мы плывём? – запоздало поинтересовался Жаф.
– На запад! – глаза Сорга резко прыгнули из глазниц вверх. – К замку семьи ар-Фанга! Это я решил. И настоял на своем. Я никогда не выходил на мелководье, но теперь случай особый. Они оскорбили нас, и мы должны ответить.
Ларна усмехнулся в усы и кивнул. Смешал в миске новый состав, обмакнул пук водорослей. Кивнул моряку: тот поставил перед Жафом большую бадью с нарезанной зеленью.
– Ешь, слушай Сорга и терпи, – велел кошмарный лекарь. – День впереди длинный, выродёром меня назвать и вволю поругаться ещё успеешь. На веслах! Не спать, у нас время на учёте. Течение мы поймали, ветер попутный, но это не повод для лени!
Запах новой жижи оказался резким и едким. От неё панцирь сразу терял глянцевость и сох, делался серым, бугристым. Пострадавшие места хрустели и ломались, слоились тонкими пластинками. Жаф мрачно глянул на раннее солнце, купающееся в озере тумана над берегом. И стал терпеть. Он перетирал во рту мерзостную зелень, не дающую ни ощущения сытости, ни должной влажности, не утоляющую жажду. Тагга с лечебными добавками оказалась и того хуже: зажгла огонь в горле и далее. Пожар всё ширился, пока не достиг хвоста. Солнце медленно, возмутительно медленно и лениво, взбиралось по небу, словно его лодка преодолевала могучее встречное течение.
Каменные и металлические тёрки визжали и хрустели по панцирю. Сознание плавилось, злость на выродёра росла, и уже к полудню старик утратил остатки выдержки и первый раз вслух назвал так Ларну. А когда стали обедать, и Сорг один съел всю печень, Жаф зачислил в выродёры и его… День длился и не кончался. Сознание предательски теплилось, не желая угаснуть и прекратить муку. Когда Жаф утратил способность осознавать мир, так и осталось загадкой. Но, очнувшись, он снова увидел и ощутил все то же: сухость, боль, бесконечный день. Правда, неумолимый Ларна заверил: миновала ночь, он, Жаф, отдохнул и выглядит гораздо лучше. Явная ложь! Словесное продолжение пытки, старик так и сказал, точнее, прохрипел сухим носом.
Впереди, в лучах высокого ещё послеполуденного солнца, показался берег острова ар-Фанга. Сперва Жаф не поверил себе, рассмотрев характерный рисунок невысоких гор. Тантовые куклы гребут, оказывается, вдвое медленнее настоящих людей? Не умеют рассчитывать силы и ни к чему не стремятся… Удивление ненадолго отвлекло от боли пересыхания. Показалось: стало чуть лучше. Но тут тело скрутила судорога, и всё вернулось на свои места, определившиеся ещё вчера. Ларна – выродер, грот в замке ар-Выдха – дом, а не западня, нынешнее бегство – следствие старческого безумия.
Жаф лежал в луже исторгнутой телом гнойной жижи и ощущал себя бессильным, уничтоженным, жалким. Особенно страшно было показать себя таким людям. Тем, кто исконно враг и готов травить, убивать и мстить. У них есть на то причины, выр знал… Но люди не выказывали удовольствия от вида его страданий. Наоборот, сочувствовали и даже – вот ведь нелепость! – норовили шепотом подсказать ругательства, чтобы старик не повторял одни и те же, уже утомившие его самого и утратившие остатки силы. Люди полагали, что он хорошо держится и что злость при такой-то боли – не слабость, а способ бороться.
Когда берег приблизился и горы выросли, заслоняя закат, Ларна кое-как разогнулся, со стоном отвращения бросил пук водорослей и стальной скребок.