Марница на дуб не глядела, она споткнулась и замерла у ворот, вцепившись в край панциря выра. Дома у отца можно было ожидать застать всякое. Порой тут так гуляли – весь город не спал! Иногда наёмники собирались, и тот же город дышал через раз, опасаясь на улицу высунуться. А когда Люпс стал распоряжаться всем, тогда и ходить к отцову подворью сделалось противно. Но всё же нынешнего зрелища Марница никак не предвидела.
На широком и низком – удобном для выров – крыльце, у створки распахнутых настежь дверей стояла её родная мама. И так она выглядела – не узнать. В дорогом платье, при украшениях, волосы убраны под красивый головной платок. Но куда удивительнее одежды – расправленные плечи, взгляд хозяйки и незнакомое выражение на лице. Никогда Марница не могла представить маму здесь, спокойную и уверенную в себе. Высматривающую на улице гостей и ещё более того – хозяина дома.
– Говорю же, всех отравительниц разогнал, – прищурился шаар, искоса наблюдая растерянность дочери. – Знакомьтесь, ар: моя жена. По закону Горнивы, нашим кландом одобренному недавно, браки людей признаются необязательными, у вас-то нет браков и обычай вам чужд. Но я решил на старости лет вспомнить древний закон. Это мама Марницы. А то городят сплетники невесть что, каждому язык укорачивать – морока. Она мне жена, а Монька – дочь и наследница. Вот и весь разговор.
– Маря, – всплеснула руками женщина, щурясь и с трудом опознавая наконец-то дочь в воинственной ар-клари, обряженной в кожаные штаны и рубаху мужского кроя. – Маря, да что же это? Ты в каком виде домой явилась? Мне твоя кухарка сказывала, так я не поверила… В деревню-то ты приезжала подобающе, всякий раз.
Марница резко тряхнула головой, по дуге, словно крадучись, подбираясь к крыльцу. Сердито кивнула на отца, не оглядываясь.
– Ты говорила, сюда ни за что и всё такое… Это как?
– Так хозяйкой-то меня не звали, – смутилась женщина, перебирая завязки рукава и звенья широкого браслета. – Опять же, все мы таковы, зарекаемся лихо, а как до дела доходит, так и забываем, что себе и другим обещали. Не шуми, Маря. Ты у нас теперь за двоих за нас бойка сделалась. Иди сюда, я обниму тебя. Я и комнату тебе приготовила, и ужин у нас поспел.
Женщина ворковала домовито и негромко, шаар весело щурился, понимая: против этого средства у дочери нет никакой обороны. Попалась, сейчас безропотно переоденется в подобающее платье и к столу сядет на тот стул, какой укажут. И разговаривать начнет. Не сразу – но начнет.
Шрон осторожно рассмотрел широкий проем дверей, зал за ним. Попробовал лапами доски пола.
– Дом крепкий, выдержит и вашего брата, – заверил шаар. – Двери широкие, двойные. Проходите, ар. Вы начали говорить о новом законе, а я сбил вас, перевёл на свою поспешную женитьбу. Даже и не знаю, по чести: то ли Моньке угодить желал, то ли эта баба и впрямь единственная, от кого яда не жду. Чудно мне, ар, что нет у вас семей в нашем, человеческом, понимании.
– Если разобраться поглубже, – осторожно сообщил выр, подбирая слова очень внимательно, – у нас нет и женщин в вашем понимании. Ведь кто ваши, человечьи, женщины? Они дитя вынашивают, выкармливают и растят. Мужчины же держат дом и защиту ему дают. У нас всё не так было и в самой благополучной древности. Дети из личинки вылуплялись сами, выживали в море слабые и мелкие тоже сами. Или не выживали… Тут наше воспитание ничуть не добрее вашего, брэми. Но когда малёк в ум входит, вот тогда и нужна ему наша, вырья, мать. Искать в нём родство души, на хвост сажать и в ум вводить, чести учить и уважению к семье. Не вижу смысла на вас примерять наши законы и правила. Не для суши они создавались.
– Кланд знает это, – на сей раз во взгляде шаара промелькнула отчетливая злость. – Только ему нравится рушить наши устои. Да, я сам ненамного лучше, уж я-то погулял… Но мы, люди, меж собой разберёмся, кому гулять и как за ту гульбу рассчитываться. Зачем же весь закон переламывать? Вы правы, надо думать о новом. Идёмте, ещё обсудим, чего от меня ждёте, как вам мысли мои подать поудобнее и когда их подготовить. Не от одного меня ведь те мысли и советы захотите получить.
– Конечно, – отозвался Шрон. – Но везде по-разному сложится, брэми. И прежде того, как сомнём кланда, прочее не свершится.
– Вы к нам ненадолго…
– Время наше всё учтено. Через пять дней сбор в столице. Именно в тот срок нам и надо явиться в главный бассейн. Ни днём ранее – ни полуднём позднее.
– Он вас будет подстерегать, – сухо и огорченно выдохнул шаар. – Если бы я прежде мог поверить вам, я бы вмешался… Людей купил, где надо, в столице это порой открывает двери там, где и нет никаких дверей. Идти напролом – плохо, это опасный и нелепый путь сплошных случайностей. Все возможности на его стороне. Если отложить и…
– Я очень хочу того же, – тихо ответил Шрон. – Но брэми, это невозможно. Давайте будем друг с другом честны, вполне и без утайки. Нас, взрослых выров ар-Бахта, всего трое. Если за зиму кланд уничтожит хотя бы одного выра или человека моей семьи, многое переменится. Если он отравит или подкупит ещё с десяток выров иных семей, новый поход в столицу сделается бесполезным. Нас мало, брэми. Так мало, что всякий наш путь, как его ни выстраивай – череда случайностей. Я очень боюсь за Шрома. Он силён и он пойдет первым. Но это знает и кланд. Мы уходим в столицу с последней надеждой на мирные перемены. Если она погибнет вместе с нами, будет война.
– И я как раз тот человек, который начнет её, – сухо и без радости признал шаар. – Начну скоро, хотя иное обещал Ларне. Кланд прислал приказ. Дубраву всю извести под корень, людей уже в зиму сгонять на пристани, оставляя по несколько мужчин на деревню – потому и семьи более не должны существовать. Он готовится к походу на север, ему нужны галеры и тантовые куклы. Но это мои люди, моя земля, – теперь шаар говорил уже с отчётливым холодным бешенством давно наболевшего и не высказываемого вслух. – Я Моньку хочу княгиней видеть, а не последней живой бабой на пепелище.
– Занятно сознавать, что наша возможная гибель будет отмщена людьми, – усмехнулся Шрон. – Но я бы предпочёл иное. Вернёмся к смене законов, брэми. Это хорошая тема для долгой умной беседы, никак не на один вечер. Вы проводите нас до берега озера?
Через день небольшая группа верховых спешилась у кромки густых высоких камышей. Шаар указал на заводь и виновато развел руками: больше он ничего не может сделать. Марница сердито одернула юбку и едва слышно выругалась, сползая из женского седла: и посадка, и высадка хозяйки теперь доставляли Клыку постоянную радость. Он щелкал, клокотал и норовил поддеть клювом подол платья: знал, что это особенно смешно и всем нравится.
– На кой мне ляд быть княгиней, – жалобно всхлипнула Марница, обнаружив в себе не без огорчения эту способность – плакать и жаловаться… – Шром, ты врежь им всем, ладно? Шром, я тебя люблю. Не найдешь ваших донных баб, возвращайся, я буду тебе панцирь полировать каждый день! Это же и твой дом, не только мой: ты построил его.
– Я постараюсь врезать им, – серьезно пообещал Шром, погружаясь в воду до клешней. – Очень даже постараюсь, да… Через год жди, всплыву. На новый панцирь поглядишь, лучше этого. Ну, пора. Рад я, что ваша семья крепка. Твой отец в обиду тебя не даст. Оставляю со спокойной душой.
Шром отвернулся, сминая широкий полукруг камыша – и направился дальше от берега, на глубину. Скоро его панцирь скрылся целиком. Следом ушел Шрон, затем ещё три выра. Марница теперь рыдала в голос, словно всё самое плохое уже случилось. Клык танцевал, высоко вскидывал лапы, высматривал злодеев. Шаар обнимал одумавшуюся дочку за плечи, вполне довольный своей нынешней семьей – крепкой, даже выру это видно! Тёмные, с оттенком синевы, глаза мрачно щурились. Было неприятно провожать едва знакомых гостей так поспешно и признавать в душе их затею наивной и даже несбыточной. Кланд – гнилец. Однако он не глуп, а страх сделает его опаснее вдвое… Вырам не пройти. То есть надо начинать подготовку к войне уже теперь. Иного не дано.
Мысли людей для Шрона были вполне наглядным косяком ярких рыб: все понятны и все плывут знакомым течением. Пока они ничуть не важны. Потому что остались позади, как и всё иное. Впереди только бой. Для него, старика, может статься, последний: потому что Шрома надо беречь. Кроме Шрома никто не пройдёт вниз, он один обладает поясом, дающим такое право вопреки всем угрозам желтой смерти и паразитов. Увы, кланд хуже, от него никакой пояс не защитит.
Достаточно узкая возле заводей река быстро раздалась, течение обленилось и почти замерло, жабры отметили неприятную илистость воды. Утром воды стало так много, что вперёд выставили плыть лоцмана: выра, знающего озеро и по описанию, и по личному опыту, пусть и давнему. Всплывать и уточнять курс Шрон строго запретил. На второй день пути выры услышали голоса родичей – головного дозора столичной стражи, занимающего донные ниши и наблюдающего за глубинами. Приняли ближе к каменистым корням гор и пошли по более мелкой и совсем мутной воде, сочтя такой путь относительно безопасным. Дозоры удавалось заметить ещё дважды, и оба раза стражи стерегли глубину: всякому выру она кажется родной и понятной, заслуживающей внимания.
Поздним вечером дня, предшествующего назначенному для совета хранителей бассейнов, выры первый раз за время движения по воде вынырнули – у самых стен города.
Шром с неудовольствием изучил узкий гнилой сток, избранный для входа в город ещё в родном замке, при разработке плана. Только люди с их пренебрежением к чистоте воды и её святости могли додуматься сливать в каналы все нечистоты города! И после эти каналы не выводить в отдельное озеро и не отстаивать, а смешивать их воду с иной, словно так и нужно. Прежде кланды запрещали подобное, но Аффар ар-Сарна, как полагал Шрон, счёл гнилые стоки источником болезней у сухопутных. И сразу разрешил… Вымирать – так вместе! Управлять – так уцелевшими и разобщенными, ослабленными.
Шром первым нырнул под стену, плотно закрыв жабры и пользуясь только воздухом, запасённым легкими. Прошёл на ощупь канал, осторожно, старясь не создавать шума, выломал решетку. Игрушечную – так показалось выру. Делающую город доступным…