Поставив подпись и число, Струге выбрался из-за стола и направился к дверям.
– Антон Павлович…
Алиса смотрела на судью, не скрывая слез.
Поморщившись, Струге отвернулся и перевел взгляд на стремянку. Глядя, как ноги электрика скользят по пачке бумаги, перемотанной ватманом, он снова покривился.
– В шкафу ящик посылочный пустой стоит. Алиса, дай ему, пока он не убился. Где ты эту бумагу взял? – Он показал на пачку. – В туалете? Туда и отнеси, здесь не оставляй. Алиса, проконтролируй.
– А я здесь ее и взял. Зачем я ее в туалет понесу?
– Что значит – здесь? Алиса, у нас была выброшенная пачка бумаги?
Та недоуменно пожала плечами, дошла до стремянки и сняла пачку с площадки. Некоторое время у нее ушло на разматывание ватмана.
– Ладно, разбирайтесь… – Струге набрал в грудь воздуха и потянул на себя ручку…
– Антон Павлович…
Услышав голос своего секретаря, судья обернулся.
– Антон Павлович…
Алиса Ракитина, его секретарь, шла к нему и держала на вытянутых руках… Так женщина выносит любимому из роддома их общего ребенка.
«Уголовное дело по факту обвинения гр. Смуглова В.Т., Перченкова В.В. и Цебы А.Н. по статье 162 УК РФ». «Начато», «окончено»…»
– Что это? – спросил Струге, хотя вопрос был излишен. Ему было очень хорошо известно, «что это».
– Это наше дело…
Секунду помедлив, Антон Павлович взял из ее рук папку и подошел к электрику.
– Ты где это взял, чувак, горем битый?
– Че вы оскорбляете?! – покраснел тот. – Я в суде или в ментовке?!
– Я спрашиваю: ты где ЭТО взял, юноша, в понедельник рожденный?!
– Да шестнадцатого числа, как стали у вас проводку чинить, так и нашли на полу! – наконец-то вмешался в разговор пожилой напарник электрика. – Валялась эта пачка у стола, рядом с мусорным ведром! Вам не нужна, а нам пригодилась! Зачем мальца обижать?
– Ты хочешь сказать… – Струге, как парализованный, повернулся к старшему. – …Ты хочешь меня убедить в том, что две недели вы шарахались по суду с моим делом на этой стремянке?..
– Ну а что тут такого? Две недели никто слова не говорил, а тут – нате! Мы и виноваты! Разбрасываете хлам где попало, а крайний всегда – Чубайс…
Струге выдохнул. Где-то там – под платком, который ему каждый день укладывает в карман Саша – хранилась упаковка с валидолом. Пошарив рукой в кармане, он ее не нашел.
– Алиса, цитрамон остался?
Дверь распахнулась, и на пороге появился Николаев.
– Антон Павлович, я понимаю, что вам безразлично, что обо мне подумают люди из облсуда…
– Да иду я, иду… – раздраженно бросил Антон. – Что там у него, понос, что ли?..
Когда Виктор Аркадьевич исчез, он подошел к своему столу, непослушной рукой нашарил в письменном приборе ластик и принялся стирать с лицевой стороны корочки дела огромный отпечаток следа ноги с отчетливым протектором и цифрой «44».
– Я с вашей выездной бригадой иллюзионистов чуть попозже разберусь… – Ластик выскальзывал из непослушных пальцев, но Антон снова подбирал его и снова тер и без того затертую корочку дела. – Если не хотите стать инвалидами, то постарайтесь исчезнуть до моего возвращения…
Когда он вышел, Алиса быстро подошла к молодому электрику, развернула его к себе и впечатала в его губы самый страстный поцелуй, который только видел свет. Голливуд отдыхает…
– Мало про вас в газетах пишут!! – заорал, разлепляя губы и вырываясь из железных объятий, парень. – Валим, Петрович, на хер отсюда! Не суд, а психбольница какая-то!..
Глава 23
– Ну и что? – пряча улыбку и кусая губу, спросил Пащенко. – Моргунов умылся?
Сначала они хотели зайти в кафе под названием «Искра». Хотели, потому что проезжали мимо. Потом, когда Вадим уже почти начал выворачивать на стоянку, одумались. Действительно, более сумасбродной мысли им в голову прийти не могло. Вон пятеро «отутюженных» кожаных «братков», облепленных пластырем. А вон и помятый «Опель». Струге с Пащенко, коротко посовещавшись, отправились в «свое» кафе.
Они сидели, пытаясь за последние полчаса выпить по единственному бокалу пива. Вокруг царило веселье, и никому не было дела до двоих мужиков, проводивших вечер в кроткой беседе.
– Моргунов? – Струге сначала задумался, а потом рассмеялся. – Да, расстроился парень… Когда он увидел живое дело, его чуть паралич не хватил. Он даже не изумился, а испугался. Стал зеленым, как водяной, – я даже подумал, что сейчас по полу лужа расплывется. «Дело у вас?» – говорит. И еще таким голосом, каким спрашивал наш министр иностранных дел импортных журналистов: «Наши войска в Косово??» А где же ему еще быть, делу? Я, говорю, пошутить хотел, а вы с Лукиным и повелись, как блаженные.
– Что, так и сказал? – переспросил Пащенко.
– Ну, не так, конечно. Грязь, говорю, собираете. Слухами пользуетесь. Клевещете.
– Что, так и сказал?
– Ну, не так, – опять согласился Антон. – Ваши домыслы относительно меня, я им сказал, не имеют под собой никакой почвы. Дела теряют лохи, а я – не лох.
Пащенко покачал головой:
– Я, знаешь, о чем думаю? Найди ты сразу дело, что бы произошло за эти две недели?
Отвалившись на спинку, Антон Павлович допил пиво и поставил бокал на салфетку.
– Винишь себя за тот выстрел? Или меня за ротозейство, из-за которого были убиты два милиционера, водитель троллейбуса и спален планетарий? Брось. Во всем, что произошло в эти дни, виноват лишь один человек. И ты знаешь его имя. О покойниках либо хорошо, либо ничего. Я думаю о другом. Сколько людей проявили себя в этой ситуации. И как проявили. Подумал ли я когда-нибудь, что Инна Тимофеевна способна на подлость? Никогда в жизни. Хотя и тут я не уверен. Скорее всего, ее провели вокруг пальца. Лукин – мастак старушек обманывать… Но какова Алиса? Знаешь, Пащенко, я восхищен.
Вадим скосил взгляд.
– Она и девочка ничего себе…
– Забудь. Она замужем и тебе далеко не пара. А проверочка для нее была хорошая. Лучше не бывает! На ее месте другая так зашкурилась бы – следов не нашел. Выдержала… В конце – уже по привычке – трижды ее пробил – предложил другую работу. Черта с два! А казалось, что теперь ей стоило это сделать? А лучшего исхода для нее не было…
– Был. – Пащенко собрал бокалы вместе и махнул кельнеру. – И она не прогадала. Тебе везет, Струге, на женщин. Даже те, которые уходят от тебя, твоим духом помечены. Алла тоже твоя у меня старается, молодец…
– Только духом, Пащенко. – Антон выделил из сказанного главное и сделал на этом акцент.
– Что теперь будешь делать? Вернешь Николаеву дело или сам рассматривать будешь? С одной стороны, из всех фигурантов, кто остался в живых, толком тебя не видел никто. Потерпевшая – Григорян – разговаривала со мной. Обвиняемые – Смуглов и Цеба – тебя вообще в глаза не видели. А что касается Голобокова… Знаешь, он в таком состоянии был, что ему все рожи на один манер были. И уж он точно не отождествит мужика в мантии с мужиком в кожаных штанах, который ему в бубен настучал. Так что делать будешь?
– Ты сам ответил, – сказал Антон, разворачиваясь на шум открываемых дверей. – Знаешь, если честно, я дело-то еще не открывал! А все знаю лучше, чем там написано. Вишь, как бывает…
– А кто-то говорил: «Отставлюсь, Пащенко, отставлюсь»?..
– Были демоны, – качнул головой Струге. – Я этого не отрицаю. Но они самоликвидировались. Ключница, наверное, ту водку делала, что ты купил… А что касается Голобокова… Тут ты прав – меня он узнает вряд ли. А если и узнает да заявит об этом во время процесса, то эти воспоминания очень помогут его адвокату. Тут без ходатайства о проведении принудительной психиатрической экспертизы для Колобка не обойдется… У меня, помнится, был уже такой случай. Подсудимый посреди процесса встает и говорит: «Это не я стрелял в потерпевшего. Это губернатор». Адвокат встает и говорит: «Ваша Честь, перед вами сидит откровенный дурак. Пожалейте убогого…»
– Пожалел? – Пащенко облизнул с губ пену.
– Да. Девять лет строгого режима.
– Тебя если разжалобить, ты просто душка становишься…
В зале стало чуть оживленнее.
– Мама родная… – прошептал прокурор. – Вот уж кто теперь нас всю оставшуюся жизнь помнить будет, так это она…
Через все кафе прошли и аккуратно уселись две дамы. До изумления красивые, к месту одетые и пахнущие свободой. Братва в заведении не отрывала от них глаз. Струге был просто уверен в том, что не пройдет и пяти минут, как окружающая их молодежь за столиками, не в силах более бороться с гормонами, начнет пристраивать к «дамскому» столу стулья и набиваться на совместное проведение досуга.
– Они главного не знают, – вздохнул Пащенко. – Они, глупцы, думают, что девочки «сняться» пришли. А те наверняка семейное торжество отпраздновать прибыли. Ты прикинь, Антон, что сейчас начнется, если у Галки какой-нибудь лох бабу отбивать начнет? Страшно подумать… Жалко, что Самородова – не от мира сего. Язык, Струге, не поворачивается назвать эту красну телку извращенкой. По сути, извращений у нас всего два: хоккей на траве и балет на льду. А все остальное… Это, как говорится, дело вкуса. Однако смотрю я, Струге, на женщин и не понимаю «голубых». Смотрю на себя – и не понимаю лесбиянок.
– А обрати внимание, брат, какая краля с Самородовой… – Оценивая объект своего внимания, Струге настолько увлекся, что почти полностью развернулся к девичьему столику.
Пащенко оглядел спутницу Галки с ног до головы и отрезал:
– Не-е… Наша лучше…
Кельнер принес еще два пива и, приветливо улыбаясь старым знакомым, смахнул со стола заваленную окурками пепельницу.
– Знаешь, Струге, а у меня проблема…
Вернувшись в исходное положение, Антон тревожно вгляделся в глаза друга.
– Помнишь того «братка», которому мы джип попортили? Он собирается заяву на меня Генпрокурору писать. Сказал, если я через неделю не верну ему пятьдесят тонн «зеленых», мне – хана. И я сейчас не знаю, где искать эти деньги. Сам понимаешь: если до Генерального дойдет эта малява… Лучше сразу в омут головой. Это тебе не дело уголовное потерять.