— А как отнесется тетка? — подал голос Главный.
— Она же далеко… Впрочем, это проблемы Ивана Анатольевича. И мальчика…
Они уже знали, что я готов ко всем проблемам.
— Боюсь, что не ко всем, — сказал Главный. Иным каким-то голосом, сумрачно так. — Вы, Иван Анатольевич, не знаете самого важного. Оставляя мальчика у себя, вы должны пожертвовать частью своей жизни, чтобы соблюсти межпространственный баланс. Тем сроком, который успел прожить на свете он. Это вычтется из того, что отпущено вам судьбой.
«Ну что ж… Двенадцать лет. Ладно, примем это как новую судьбу».
— Одиннадцать, — поправил Тот, Кто Зажег Шар. — Один год он отмотал назад в полете…
— Зачем? — удивился Главный.
— Судя по всему, ни за чем, просто темпоральный эффект. Полет-то обратный…
— Итак, Иван Анатольевич, вы согласны расстаться с одиннадцатью годами? — спросил Главный сухо, будто клерк в казенном учреждении.
— Пусть, — ответил я с нетерпеньем.
— Подождите, — насупленно сказал Тот, Кто Выбросил Пули. — Все гораздо хуже. Здесь не одиннадцать, а двадцать два. — Он зачем-то разгладил на Вовкиной груди фуфайку. Поднял неразличимое лицо. — Пуль-то две. Хорошо, что третья ушла мимо, но эти две — обе смертельные. Поэтому… вот…
Нельзя сказать, что я сразу произнес свое «пусть». Нет, обдало меня ощутимым холодком. Но все же я пришел в себя раньше, чем они ждали. Вовка с головой на моих коленях дышал спокойно и чуть улыбался. Это было главное.
— Пусть двадцать два…
Голос Главного стал очень добрым и осторожным:
— Иван Анатольевич, средний срок жизни у мужчины в наших краях пятьдесят семь лет. Вам, если не ошибаюсь, двадцать девять. Посчитайте, сколько останется…
Я вдруг понял, что начинаю злиться.
— А сколько мне осталось бы, если бы Вовка не заслонил меня!.. И, кроме того, мой дед жил до восьмидесяти пяти…
Они сразу увидели, что это окончательный ответ. А разорвать возникшую в пространствах причинно-временную связь они, наверно, не имели права. Да и для чего?
— Давайте мы вам поможем, — сказал Тот, Кто Зажег Шар. Он приподнял Вовку и хотел взять на руки, но я вскочил и подхватил Вовку сам. На всякий случай.
Вовка был очень легкий.
Тот, Кто Выбросил Пули, шагнул к обочине и поднял руку. Сразу возникла невесть откуда темная «Волга», открылась дверца. Тот, Кто Выбросил Пули, сказал водителю несколько слов. И обернулся:
— Садитесь, Иван Анатольевич.
Я посмотрел на оставшихся двоих, на Тех, Кто Приходил за Вовкой. Надо было что-то сказать. Что? «До свиданья»? Не дай бог… «Прощайте»? Драматично как-то… «Спасибо»? Почему-то не решился…
Они сказали первые, просто, по-житейски.
Главный:
— Всего хорошего, Иван Анатольевич. Тот, Кто Зажег Шар:
— Удачи…
Тогда я все-таки сказал:
— Спасибо…
Задняя дверца была уже распахнута. С Вовкой на руках я протиснулся в кабину, сел откинувшись. Во мне была упругая радость, которая заставила напрочь забыть о двадцати двух годах. Тот, Кто Выбросил Пули, сел рядом с водителем.
— На Тургенева…
— О'кей, — откликнулся неразличимый в сумраке водитель.
И мы помчались — ровно и бесшумно. И очень быстро оказались у нашего подъезда (а Вовка спал и спал, пошевеливаясь и чмокая губами). У подъезда светила яркая лампочка. Я полез в брючный карман за деньгами.
— Не надо, — сказал мой спутник.
Он помог вытащить Вовку и снова положил его мне на руки.
— А теперь вот это. Вы забыли там, в траве… — Он протянул мобильник и револьвер. Руки у меня были заняты, и Тот, Кто Выбросил Пули, сунул мне мобильник в левый карман на брюках, а револьвер в правый. Перед этим он пару секунд поразглядывал «Пикколошку».
— Игрушка… — смущенно сказал я.
— Однако вы крепко врезали из этой игрушки одному из тех… Кстати, Иван Анатольевич! Едва не забыл. Вы, очевидно, полагаете, что виновником нападения на вас был некий Станислав Юрьевич Махневский? Это не так, он ни при чем. Произошла досадная путаница. Некие мафиози ждали для разборки одного задолжавшего им человека, он не пришел, а тут подвернулись вы… Впрочем, все в прошлом…
А я уже совсем не помнил о Махневском. И, уж конечно, не собирался стрелять в него… Хотя сказанное избавляло Станислава Юрьевича от некоторых проблем…
Я посмотрел вверх. Окошко моей комнаты светилось. Бедная Лидия…
— Помочь вам отнести мальчика? — спросил мой спутник.
— Нет, что вы! Весу-то в нем… Ой, только ключи.;.
Ключи от подъезда и квартиры были в кармане под револьвером. Но Тот, Кто Избавил Вовку от Пуль, вытянул руку, и железная дверь мягко, без привычного скрипа, отворилась.
— Спокойной ночи, Иван Анатольевич… Хотя уже почти утро.
В самом деле, тучи разошлись, и летнее небо растворяло в себе предсолнечный свет.
Мой спутник сел в машину, она тронулась.
— Спокойной ночи, — сказал я вслед. Запоздало и не к месту.
Лифт не работал, я поднялся на третий этаж пешком. Надавил кнопку звонка.
Лидия начала говорить еще за дверью:
— Мог бы и вообще не появляться!.. Я, как дура, названиваю Травкину, знакомым, на твой мобильник, хочу уже звонить в милицию, а…
Она, слегка помятая и растрепанная, возникла на пороге и… тут же превратилась в железную леди:
— Неси его на тахту! Он цел? Прекрасно. Подробности потом. Уложи… Ох и перемазанный…
— Не вздумай сейчас будить его.
— Я не глупее тебя. Достань одеяло… Укрой… А теперь иди на кухню, будешь рассказывать.
Вопреки ожиданию, для рассказа потребовалось очень мало слов: «Пошел… не нашел… вышел… стреляли… заслонил… появились… уговорил…»
Лидия уже совершенно обрела самообладание.
— Не понимаю одного: зачем было выключать телефон?
— Он сам. Случайно…
— Ты всегда был растяпой.
— Ага…
— А те твои… знакомые, они совершенно правы: будет масса бюрократической возни. Надо для начала восстановить хотя бы свидетельство о рождении.
— Может, попросить о содействии этого твоего… Челубея? То есть Кочелая. Он ведь большая шишка.
— Что значит «твоего»?!
— Извини, я нечаянно… А если не захочет так, можно сунуть ему несколько зеленых бумажек из той пачки.
— Обойдется, — решила Лидия, — без бумажек. Я и так знаю, на какой позвонок ему надавить…
Мы вернулись в комнату. Вовка спал на спине, укрытый до подбородка. Этакий смирный племянник, приехавший из Сургута. Но когда мы остановились над ним, Вовка открыл глаза. И брызнула из них синяя тревога.
— Иван… тетя Лидия… я…
— Спать, — велела Лидия.
— Ладно… Только я ведь никак уже не смогу вернуться туда… То есть я попробую, но…
— Я тебе попробую, — сказала Лидия.
Спал я до полудня. И проснулся от сдержанных подвываний, смешанных с бульканьем и плеском. Они доносились из ванной.
— Ну чево-во!.. Ну не надо… Ай… Ну маленький я, что ли!
— Не пищи, — звучали неколебимые ответы. — Экие мы взрослые. Экие мы церемонные… Будто не видалая вашего брата… — Буль-буль-буль… «Ай!» — И вообще… я теперь тебе кто?
— Ой!.. Кто? — Буль…
— Я…
— Ой-ей…
— Твоя… — плеск и журчание, — хотя и приемная… но все равно… мама… — На несколько секунд тишина. — А мама должна знать свое чадо с головы до ног… до последней родинки… А ты ежишься-корежишься…
— Да я не поэтому… ай… корежусь! Мыло же ядовитое! А мочалка… какая-то мойдодыровская… Ой, мамочка!..
— Вот именно мамочка… Мыло бактерицидное, а мочалка… специально для мальчишек, которые лазят по глине и мусору… Все. Вытирайся…
Я торопливо умылся на кухне и вытерся посудным полотенцем — перед Лидией следовало предстать в бодром виде, а то, чего доброго, подвергнешься той же процедуре, что Вовка.
Лидия и Вовка вышли из ванной малость запыхавшиеся, но, кажется, довольные, хотя Вовка и притворялся сердитым. Волосы его торчали длинными сосульками, глаза поблескивали, ресницы щетинились. Был он босиком, но уже в одежде, в своей прежней.
И сразу же я заметил, что он стал помладше. Футболка с вождем-ирокезом была широковата и болталась, как платьице. Штаны, которые раньше едва прикрывали коленки, теперь свисали до середины икр… Впрочем, штаны, возможно, просто сползли, футболка растянулась… а лицо… оно было вроде бы то же, что и прежде, только стало чуть помягче и круглее, но, возможно, это после «банной процедуры»… Но нет! Не зря же Те говорили про отмотанный в обратную сторону год.
Ну и что? До так называемого переходного возраста есть еще некий «буферный срок». Я хихикнул про себя. И опасливо глянул на Лидию. Она известила:
— Я сегодня не пошла на работу. Из-за вас, голубчики… Через полчаса будет завтрак. То есть уже обед. Засони… — И удалилась на кухню. Она явно давала понять, что ничего особенного не случилось.
— Что, попал в переделку? — сказал я. Вовка посопел, покосился на дверь.
— Ага… И не поспоришь…
— И не вздумай спорить никогда. Это ведь железная леди.
— Железная Лили, — хихикнул Вовка. Он вдруг с размаха прыгнул на тахту, перевернулся на спину, поболтал руками-ногами, снова улегся на живот и… увидел свой альбом, который лежал на подоконнике, рядом с изголовьем.
Подполз, дотянулся, положил его на диванную подушку. Расправил, раскрыл. Со страниц метнулась пестрота фантастических бабочек. Вовка покосился на меня через плечо. Я показал ему кулак. Вовка движениями тела изобразил виноватость и смущение. А еще (или мне показалось?) что-то такое: зато, мол, исполнилось желание, которое я загадывал по правде.
Возникла Лидия. Она держала плечики с висевшей «баскетбольной» одежкой.
— Вот, я постирала и заштопала. И когда успела?! Штопка серыми нитками была такая, что едва разглядишь. Две шероховатые чешуйки.
— Где это ты, Вольдемар, откопал такой наряд?
— Аркашин, — буркнул он, животом прикрывая альбом. — Вчера… забежал к нему… и вот…
— Полагаю, его следует вернуть. — Требовать подробностей Лидия не стала. Со свойственной ей мудростью она рассудила, видимо, что подробности никуда не денутся, все в свое время.